- Я надеюсь, Мили, что мы скоро тоже обзаведемся красивой яркой машиной и ты станешь ездить на ней, как ездил еще недавно на своем автомобиле Ян Беттельхайм. Мы будем устраивать себе по воскресеньям разные экскурсии. Что там твой Сухдол! Можно уехать гораздо дальше, - например, в какой-нибудь замок, тебе наверняка понравится. К сожалению, у доктора Беттельхайма нет больше машины. - Тут они подошли к кондитерской, и Мили замер как вкопанный. - Ах ты, сладкоежка, - улыбнулся пан Копферкингель и полез в карман - тот самый, где у него лежали клещи. - Вот, возьми крону и купи себе эскимо. - Потом он опять опустил руку в карман и добавил: - Пожалуй, купи еще и пирожное.
Мили купил себе эскимо и пирожное, и отец с сыном отправились дальше. Неподалеку от кладбищенских ворот висело какое-то объявление, и его внимательно изучал пожилой толстяк. Подойдя поближе, Копферкингель заметил на нем белый крахмальный воротничок с красной "бабочкой" и невольно вздрогнул.
- Как жаль, - сказал он Мили, - как жаль, что твоей любимой матери нет с нами. - И тут его взгляд упал на объявление:
ПОЧИНКА ГАРДИН И ПОРТЬЕР
ЙОЗЕФА БРОУЧКОВА,
Прага, Глоубетин, Катержинская, 7
- Мы пойдем через кладбище, - он тронул сына за плечо, - там гораздо красивее, чем во дворе. Когда я еще не был директором, я частенько прогуливался в обед по кладбищенским дорожкам. Жалко, что твоя мать ушла от нас в мир иной.
Прямо у ворот они остановились: из-за ближайших надгробий доносился какой-то странный шум, там топали ногами, подпрыгивали и даже шипели, а потом оттуда выскочила женщина с ниткой бус на шее и в шляпе с пером, она тыкала пальцем себе за спину и пронзительно верещала. За ней по пятам гнался потный низенький толстяк в котелке и с тростью, он кричал:
- Куда же ты несешься, погоди!.. Нет здесь никаких смотровых площадок, здесь кладбище, ты же была на кладбище!..
При виде пана Копферкингеля в черных высоких сапогах и в зеленой шляпе со шнурком толстяк остановился, раздраженно дернул головой и объяснил:
- Она сумасшедшая, она меня измучила. Вообразила, видите ли, что ей тут покажут какую-то кровавую бойню.
- Это пройдет, - отозвался Копферкингель, и толстяк снял котелок и принялся неторопливо вытирать лоб.
- Нам пора. - Копферкингель повернулся к явно напуганному Мили. - Ничего страшного, просто у тети какой-то приступ, это пройдет, врачи ей обязательно помогут, ведь они настоящие земные ангелы. И ни в коем случае не пробуй на зуб ружейный патрон. Это может плохо кончиться. Ну что, вкусное было пирожное?
Они миновали свежие могильные холмики с венками и очутились перед зданием крематория. В привратницкой сидел и дрожал мелкой дрожью пан Фенек. Увидев герра директора в черных высоких сапогах и зеленой шляпе с пером, он низко поклонился; глаза у него опухли и слезились. "Если мне и удастся спасти Фенека, - подумал Копферкингель, - то я все равно буду вынужден уволить его или отправить в сумасшедший дом". Он небрежно махнул рукой и открыл дверь. Проведя Мили по коридору, Копферкингель показал ему холодные печи; всюду сильно пахло дезинфекцией, мальчик трясся от страха.
- Вот, значит, какие они, эти печи! - Мили неуверенно поглядывал по сторонам.
- Да, они именно такие, - улыбнулся пан Копферкингель, - и я надеюсь, что ты их не боишься. Ведь они пусты, в них сейчас никого не жгут. И вообще, Мили, тебе пора уже перестать бояться. В кого только ты такой уродился? Тебе было страшно в паноптикуме, страшно на боксе, страшно на смотровой площадке. а разве с тобой там что-нибудь случилось? Так что не бойся и взгляни сюда. Эта кнопка управляет железным занавесом ритуального зала, вот это - термометры, а это - репродуктор. короче говоря, здесь есть множество самых разных механизмов и приспособлений… а вон с той лесенки можно заглянуть прямо в печь, но туда тебе ходить не стоит. Погоди-ка минутку, я посмотрю на табличку, да ты ее знаешь, такая же висит у нас дома.
Потом они прошли мимо склада металлических урн для пепла (диаметр - шестнадцать сантиметров, высота - двадцать три сантиметра), там сильно пахло дезинфекцией, и мальчик все так же дрожал от ужаса. - Это склад урн для пепла, - пояснил Копферкингель, - все они у нас на строгом учете. - И он повел сына в глубь здания, к гробам.
- Здесь лежит пан Данек, - бесстрастно произнес Копферкингель, - здесь - доктор Веверка, у него, к несчастью, слишком тесный гроб, когда крышка опустится, она коснется его лба. вот это пан Пискорж, а следующий гроб, - пан Копферкингель подошел к заколоченному гробу под номером пять, на котором было написано "Э. Вагнер", - заколочен, потому что открывать его никто не станет. Родственники на похороны не придут, и в понедельник он отправится прямо в печь. - Пан Копферкингель извлек из кармана клещи и отвинтил крышку.
Их взорам предстало бледное заострившееся лицо офицера в парадной зелено-серой форме с железным крестом. На груди - фуражка и белые перчатки. В петлицу была вставлена веточка лавра. Еще одна веточка - по всей видимости, миртовая - лежала на скрещенных на животе руках.
- Это герр Эрнст Вагнер, - сказал Копферкингель своему почти обезумевшему от страха сыну, - штурмбаннфюрер СС, он любил немецкий народ и музыку, его похоронят под звуки вагнеровского "Парсифаля". Значит, говоришь, твой боксер собирается бить немцев? - Копферкингель грустно улыбнулся съежившемуся Мили. - Этих насильников и захватчиков? Ты, наверное, рассказывал ему, что любишь сладкое. Знаешь, покойный герр Вагнер был настоящим немцем. Не каким-нибудь там неженкой и хлюпиком. и безупречного происхождения. В рейхе существует один закон, я сейчас постараюсь растолковать его тебе. "Ohne Rücksicht а^ den Dienstgrad muss jeder SS-Angehörige den Abstammungsnachweis erbringen, wenn er sich verloben oder verheiraten will". "Любой член СС, если он собирается обручиться или жениться, обязан доказать чистоту своего происхождения.", а законы у нас всегда служат людям. - Копферкингель улыбнулся и продолжал: - У него замечательный гроб, высокий, широкий. как раз такой, как нужно. А может, ты, Мили, тоже ляжешь туда? Разве плохо обратиться в прах под звуки "Парсифаля"? - И он невесело усмехнулся и взялся за железный прут, лежавший в углу у ниши. Потом он заставил мальчика встать на колени, широко расставил ноги в высоких черных сапогах и убил его.
Труп он уложил в гроб к эсэсовцу, хороший был гроб - высокий. широкий, так что места хватило обоим, и они прижались друг к другу, подобно сводным братьям. Привинтив крышку обратно, убийца внимательно оглядел железный прут и кафельные плитки пола, чтобы удостовериться в их чистоте, затем поправил зеленую шляпу со шнурком и пошел к выходу. "Смерть сближает, - сказал он себе, сжимая в кармане клещи, - пепел - он и есть пепел. И неважно, кто был кремирован - немецкий штурмбаннфюрер или же мальчик с нечистой кровью. Бедный Мили, - сказал он себе, - ему бы пришлось несладко; хорошо, что я избавил дитя от мук. Его бы не взяли ни в немецкую гимназию, ни в гитлерюгенд. Жаль только, что нам не удалось еще раз вместе сфотографироваться."
- Мили, дождись меня, не убегай, - крикнул Копферкингель рядом с привратницкой, желая, чтобы эти его слова услышал Фенек, который прижимал руку тыльной стороной ко рту, как будто целуя ее. - Пан Фенек, - обратился он к старику, - зачем вы лижете свою руку, вам надо лечиться, так больше продолжаться не может, вы же губите себя. У вас явные признаки вырождения, вам требуется психиатр! - Привратник вскинул голову, всхлипнул и молитвенно сложил ладони.
Потом Копферкингель вышел из здания и пересек двор; во второй привратницкой ему подобострастно поклонился преемник пана Враны. Недалеко от ворот крематория Копферкингель подал монету старухе нищенке, которая попрошайничала здесь и зимой, и летом, и зашагал к трамваю. Возле остановки стояла красивая розовощекая девушка в черном платье и какой-то молодой человек с перекинутым через плечо ремешком фотоаппарата.
Четырьмя днями позже пан Копферкингель отправился в немецкую уголовную полицию и заявил об исчезновении своего шестнадцатилетнего сына.
- Сегодня четвертый день, как его нет дома, - сказал он. - Мили вел себя так с самого раннего детства, однажды мы даже обращались за помощью в полицию. Тогда его отыскали в Сухдоле, он, видите ли, хотел переночевать там в стогу сена. Мальчик по натуре романтик, боюсь, как бы он не последовал за нашей армией в Польшу, с него станется. А еще я хотел вам сообщить, что в последнее время он свел знакомство с одним боксером.
А между тем Мили уже сожгли, и его прах смешался с прахом чистокровного эсэсовца. Все операции у печи проводил сам господин директор, которому помогали двое улыбчивых и расторопных парней, совсем не похожих на Заица и Берана. Пану Копферкингелю хотелось не только заняться любимым делом, но и показать этим милым юношам, как высоко ценит он их труд, труд, который когда-то кормил и его, выходца из простой семьи. А в ритуальном зале торжественно звучала музыка из "Парсифаля" Вагнера и "Героической симфонии" Бетховена.
15
Вскоре после окончания победоносной польской кампании Карла Копферкингеля пригласили к шефу пражской Службы безопасности и секретарю имперского протектора герру Берману. Встреча проходила в том самом светлом здании с колоннами, возле которого всегда стояло много ярких машин и над которым реял флаг рейха; в кабинете сладко пахло сандаловым деревом, а украшали его не только нарядные шторы, толстые ковры и огромный портрет фюрера, но и несколько весьма недурных картин. и вот тут-то, в этом кабинете, принадлежавшем шефу пражской Службы безопасности и секретарю имперского протектора, Копферкингелю конфиденциально сообщили о готовящемся уникальном эксперименте. Стояла глубокая осень 1939 года.
- Во имя чистоты немецкой расы. Во имя победоносной борьбы за новую, счастливую Европу. Во имя справедливого общественного устройства, во имя фюрера, - вот что сказали Карлу Копферкингелю и подняли за это рюмки; там был и Вильгельм Рейнке, который предложил ему на выбор: - Коньяк, чешская сливовица?
А потом ему объявили:
- У вас есть опыт. Вы любите всяческие механизмы и приспособления, вы - истинный носитель арийского духа. Нам надо провести испытания новых газовых печей. Вы должны гарантировать строгое соблюдение тайны. Задание очень почетно. Из вас может получиться прекрасный командир производства.
- За газовыми печами - будущее. - Вилли провел ладонью по лежавшей на столе книге. - То будущее, в котором неопределенно все, кроме смерти и нашей общей победы. Даже лошади избавятся тогда от мук, - улыбнулся он. - Тебе поручено почетное задание.
Ты получишь в свое распоряжение автомобиль "мерседес", который я обещал тебе, когда ты ходил, одевшись нищим, на Майзлову улицу. Ты сможешь вывозить свое семейство за город. - И Вилли взял рюмку и торжественно провозгласил: - Ты - один из избранных! Ты что же, по-прежнему не пьешь?
Пан Копферкингель втянул носом сладкие запахи сандалового дерева, которыми пропитался кабинет, взглянул на стол и сложил руки на коленях: - Спасибо, господа, - сказал он, покачав головой, - но я по-прежнему не пью. Я ведь трезвенник. - И он дал согласие выполнить это почетное задание.
Копферкингель стал все чаще заходить в казино. У него завелись любовницы; среди них особенно выделялась белокурая Марлен, чье настоящее имя было Мария, она напоминала ему ангела или кинозвезду, а всего их у него насчитывалось то ли десять, то ли двадцать, и он встречался с ними не только в казино… некоторые даже приходили к нему домой - у него их было столько, что он начинал их путать, зато он не пил и не курил и очень жалел тех, кого не окружали такие красотки. А еще он жалел пани Прахаржову, чей муж погибал от алкоголизма, и их несчастного сына Войту, который тоже мог пойти по дурной дорожке, он жалел и кое-кого еще, - например, доктора Беттельхайма и все его семейство. а в своей столовой Копферкингель подолгу простаивал у гравюры со свадебной процессией, которую он купил когда-то Зине у багетчика пана Голого, и у таблички на черном шнурке, а еще он задирал голову и смотрел туда, где раньше висел никарагуанский президент, а теперь - элегантный фюрер, и говорил себе: "Скоро я возглавлю эксперимент по газовым печам, и мне дадут "мерседес". а еще он любил рассматривать семейное фото над тумбочкой, где он сидел рядом с Лакме, держа на коленях кошку. а над пианино висели под стеклом мухи дрозофилы, те самые, на которых ставят всякие эксперименты. а как-то под вечер он вдруг вспомнил о доброй тетушке из Слатинян и сказал себе: "Мне обязательно надо пойти в нашу уютную ванную, которую я так люблю." И он пошел туда и под вентилятором, рядом с бабочкой, зажег маленькую свечку. Потом он вернулся в столовую, включил торшер (за окнами уже смеркалось) и снял с полки закон о кремации; полистав его несколько минут, он в тысячный раз взял в руки книгу о Тибете, увлекательнейшую, захватывающую книгу о Тибете, тибетских монастырях, далай-ламе и его перевоплощениях, сказал себе: "Я же знаю ее почти наизусть" - и уселся с нею под торшером; тут ему захотелось подумать о дочери, и он подумал: "А все-таки я неплохо забочусь о моем единственном ребенке, ее, благодарение Богу, приняли в немецкую школу, жаль только, что она унаследовала кое-какие черты своей покойной матери, эта моя восемнадцатилетняя черноволосая красавица." - и тут позвонили в дверь.
Пан Копферкингель встал из-под торшера, положил тибетскую книгу на обеденный стол и пошел отворять.
- Могу я поговорить с господином директором Копферкингелем? - сказал по-немецки человек, стоявший на лестничной площадке. - Я прислан к нему с тайной миссией.
Копферкингель молча поклонился и отступил назад, приглашая незнакомца войти. Потом он проводил его в столовую. В своей широкой черной хламиде посетитель выглядел немного странно, да и лицо у него было на удивление желтое, но, возможно, так только казалось из-за рассеянного света торшера.
- Прошу садиться, - Копферкингель спокойно кивнул в сторону стола. - Извините. - И он убрал лежавшую там книгу. - Я читал. Что вам предложить? Коньяк, чешскую сливовицу?
- Спасибо, - улыбнулся гость, сложив руки на коленях, - я не пью. И не курю. Я трезвенник. - Он улыбнулся еще шире и сказал: - Если это вас не затруднит, я попросил бы чаю с кусочком масла.
Пан Копферкингель быстро побежал в кухню, приготовил там чай с кусочком масла и вернулся в столовую. Гость поблагодарил и сказал:
- Кушог. Я - тулку из монастыря Миндолинг. Наш далай-лама умер. Долгие годы, семнадцать, нет, даже девятнадцать лет Тибет, этот благословенный край, пытался отыскать его инкарнацию. Отыскать того великого мужа, которого избрал Будда для своего перевоплощения. и вот сегодня, спустя двадцать лет, он наконец найден. Я был послан в далекое путешествие, чтобы встретиться с вами и сообщить, что это - вы. Вас ждет тибетский престол!
Он помолчал и добавил:
- Но это строго между нами. Надо блюсти тайну. Я приду сюда еще раз, чтобы посвятить вас, и только потом мы с вами отправимся в Гималаи, на нашу любимую, благословенную родину.
- Отец, у тебя были гости, - сказала вернувшаяся домой Зина, - на столе стоят две чашки, и в одной на дне - какое-то масло.
- У меня побывал редкостный гость, Зинушка, - ответил пан Копферкингель, внимательно глядя на дочь. - Но не будем говорить о нем, надо блюсти тайну. Ну что, нравится тебе в школе, золотко мое? В твоей новой, немецкой школе?
- Я растеряла всех своих подруг, - грустно сказала Зина, - я не думала, что я их растеряю. Я думала, что все будет по-старому. С Ленкой и Лалой я больше не вижусь.
- Это были милые и симпатичные девушки, - согласился Копферкингель, - но ничего не поделаешь, человеку приходится мириться с утратами. Взять хоть меня. Я тоже прошел через множество трагических разлук. Пани Струнная, барышня Чарская, Вомачкова, пани Лишкова, пани Подзимкова. Пан Голый потерял жену, пан Рубинштейн развелся, пан Штраус тоже лишился близких - его жена умерла от чахотки, а сын - от скарлатины. Мы то и дело теряем кого-то, такова человеческая жизнь. А как поживает Мила Яначек?
- Он пока ничего не говорил, но я думаю, мы больше не будем встречаться.
- Ну что ж, - пан Копферкингель посмотрел на семейное фото. - Значит, я прав. Это был симпатичный, милый юноша из приличной и уважаемой семьи, его отец работал инженером, а сам он интересовался физикой и техникой, любил музыку и всяческие механизмы и приспособления. совсем как я. он мог многого добиться в жизни. Утешайся тем, что на вечную память о нем у тебя останется вот эта фотография. - И он указал на стену. Поглядев туда, Зина спросила:
- О Мили так ничего и не слышно?
- Ничего, золотко мое, ничего. Боже мой, да где же он?.. - И пан Копферкингель, нахмурившись, уселся в кресло.