- Страдания, - тихо сказал он, - однако такие, против которых у человека сегодня уже есть средство. Ты ведь не станешь бояться - это же всего только аттракцион!
Из-за занавеси с бахромой высунулась рука, сверкающая массивными перстнями. некоторое время она покоилась на пурпуре, растопыря пальцы и как бы выставляя их на обозрение, а потом отдернула полог - из-за него вышла смуглая пожилая женщина в ярком красно-зелено-синем одеянии с крупными серьгами и бусами, похожая на старую индианку или гречанку.
- Дамы и господа, пожалуйте сюда, - заговорила она, низко кланяясь. - Вы же - ближе, детвора: наш сеанс начать пора, - продолжала она, картавя.
- Это, очевидно, владелица, - сказал пан Копферкингель Лакме, нежно беря ее под локоть.
Вместе с остальными посетителями они очутились в отгороженном помещении, обставленном наподобие аптеки. В слабом желтом свете виднелся цеховой знак с извивающейся змеей, вокруг были нарисованы полки и шкафы с глиняными, оловянными и жестяными сосудами, позолоченными коробочками и пакетиками с порошками; на прилавке лежала огромная книга, стояли весы, кюветы, жаровни, воронки и ситечки. За прилавком застыл бородатый старик с длинными космами в черном плаще с облезлым меховым воротом и в берете: красные, как розы, щеки и васильково-синие глаза, а в полуоткрытом рту - жемчужные зубы; в руках он держал весы с каким-то товаром. У окошка склонилась над ступкой женщина в блузе и фартуке, она как бы искоса следила за посетителями. Перед прилавком стояли двое мужчин средних лет; один из них, богато одетый, в перчатках и шляпе с длинным пером, наблюдал за аптекарем, другой же, в обтрепанном черном капюшоне на голове и в балахоне, зажав в руке монету, уставился на женщину у окна. Сзади между шкафов виднелось что-то вроде ниши, прикрытой полупрозрачной занавеской, за ней маячила какая-то неподвижная тень.
- Дамы и господа, перед вами великая беда, - затараторила хозяйка, картавя, - на дворе 1680 год, и в Праге прознал народ, что близится, словно смерч, свирепый мор - черная смерть, от которой спасения нет: таково расположение планет. Так коварна была природа, и враг наш извечный лжив; но человек покамест жив! Над Прагой нависла грозная туча чумы - и вот в старинной аптеке мы.
И она так же картаво продолжала:
- В шкафах и на полках друг за другом - лекарства и коренья для борьбы со всяким недугом. Тут корица, мускат, шафран и перец черный, - сверкая перстнями, хозяйка показала на плошки, жбаны, горшки, - а тут аир, имбирь, сера и зуб кабана толченый. Вот белый и черный сахар, венецианское мыло и тмин, вон там - каучук, керосин, итальянская корпия и бутыли вин. Здесь сушеные жабы, куриные потроха, волчья печень, кости слона, рачьи глазки, а здесь в ларце - жемчуг, рубины, кораллы, квасцы и чешуя морских чудищ из сказки. Вон в том шкафу, - указала она, - масла, сухие травы, древесная кора, раковины улиток и хлеб святого Яна, а тут амулеты, уксус, камфара и формы для марципана. Там - примочки на волдыри и раны, рядом - мышиные капканы. Там - сердце оленя и когти спрута, тут зеленеют розмарин и рута, а тут… - она указала на женщину возле окна, - аптекарша в фартуке поверх юбки толчет можжевельник в ступке. Здесь собачье, кошачье, заячье, аистиное сало, которое людей от многих хворей спасало, здесь сало медвежье, на что оно годится - не знают только невежи, здесь сало змеиное, детьми любимое, а тут с человечьим жиром три горшка и четвертованного вора сухая рука.
Хозяйка помолчала, очевидно, с намерением передохнуть после этой своей скороговорки, и наконец показала на бородатого старика с длинными космами, румяными щеками, голубыми глазами и белыми зубами:
- Фигура перед вами - провизор с весами, он отвешивает розмарин, руту, алоэ и всякое зелье злое с примесью ароматических смол - чтоб не разил человека мор. А это покупатели, - хозяйка обвела рукой пару перед прилавком, - пришли за лекарством от мора, который косит людей без разбора. Вот этот, в черно-красном бархате, в перчатках, в ботфортах и шляпе с длинным пером, - показала она, - сановный вельможа, который мерит взглядом прилавок с весами и аптекаря тоже; он накупит трав, но, веря в грубую силу, еще завернет в цирюльню отворить себе жилу. А рядом стоит живодер, что город чистит от всякой дряни; он верит, что мор одолеет целебная сила бани. Ну, а там кто у нас сидит? - спросила она, показывая на тень в нише за занавеской, и вдруг крикнула: - Свет!
Луч, упавший на занавеску, высветил человечка с длинными соломенными волосами в островерхой зеленой шапочке и красно-желтых штанах. Он держал в одной руке весы, а другую поднимал с воздетым пальцем, очень напоминая собой рекламу кофе. С глубоким поклоном хозяйка сообщила:
- Это наш добрый, славный карлик Карлуша, наши глаза и уши…
Итак, над Прагой нависла грозная туча чумы, и из старинной аптеки отправимся дальше мы.
Погас свет, аптека погрузилась во мрак, где-то за декорациями послышался дробный топот. и хозяйка показала на следующий занавес со словами:
- Дамы и господа, пожалуйте сюда!
- Тут и впрямь все как живое, - шепнула одна посетительница с длинным пером на шляпе и с ниткой бус на шее.
- Фигуры сделаны из воска, - буркнул в ответ ее спутник, полный человек с палкой и в котелке, - фигуры сделаны из воска, это же видно.
Пан Копферкингель взял Лакме под локоть и повел в следующее помещение.
Они оказались в комнате, набитой книгами и всякими мисками, ванночками, котелками, тиглями, воронками, каганцами и ретортами; на столе подле глобуса лежали перстень и череп; но это была уже не аптека. За столом сидел старый бородатый человек в шелковой блузе и берете с золотым галуном; он выглядел более бледным, чем провизор, изнуренным жизнью и заботами: глаза выцвели, зубы пожелтели… Он держал в руках стеклянную колбу и нож. На стене висела потускневшая от времени картина с двумя треугольниками, звездами, кометами и множеством каких-то знаков. Поодаль стояли вельможа и живодер, раздетые по пояс, тела их были странно скрючены, кожа желтая, глаза выпучены - страх да и только! За затянутым прозрачной тканью окном была видна неясная тень.
- Да-да, дамы и господа, - выкрикнула хозяйка, - это наш сановный вельможа с живодером, настигнутые безжалостным мором. Впрок ни один не пошел им редкостный эликсир - что же теперь придаст им жизненных сил? Они окуривали жилище ладаном, дымом сосны, розмарина, ели толченую слоновую кость, жемчуг, рубины - все зря: торжествует страшная порча, тела их ломая и корча. Они молились, постились так строго, но смерть с косою стоит у порога, и к лекарю пролегла их дорога. Дамы и господа, мы у врача в Старом Городе Пражском, на рынке Влашском…
- Как в театре, - шепнула посетительница с пером на шляпе, трепетно взирая на композицию, но толстяк с палкой и в котелке толкнул ее в бок.
- Это не театр, - произнес он брюзгливо и самоуверенно. - Это паноптикум. Все из воска.
Пан Копферкингель улыбнулся Лакме, Зине и Мили, который оторопело смотрел по сторонам, и спросил:
- Интересно, что бы сказал обо всем этом наш милейший доктор Беттельхайм? Уж он бы тут не спасовал! Кто-кто, но только не он!
- Дамы и господа, - продолжала своей картавой скороговоркой хозяйка, - откуда же была эта беда? Ученые книги тогда писали, что так светила небесные встали, коварные же инородцы отравили колодцы… Но вот медик обоих больных осмотрел и руту с майораном им нюхать велел. Еще совершать омовения тела в бане, разведя розовой воды, камфары и уксусу в лохани. А также и впредь свой окуривать дом и с молитвой поститься - это, мол, всегда сгодится… Вот этим ножом, - сверкая кольцами, хозяйка показала на ланцет, который лекарь держал в руке, - врач, надавив вполсилы, отворяет всем недужным жилы. Ну, а там, как живой… Свет! - крикнула она, и луч осветил голубое окно с полупрозрачной занавеской, а за ней - человечка в шапочке, жилетке и штанах, - наш карлик Карлуша кивает вам головой. Тут как тут он: глядит, следит, проверяя подсчетом точным по часам песочным, - хозяйка, кланяясь, показала на руку карлика, в которой теперь были песочные часы, так что он напоминал рекламу чая, - как долго еще будет чума стучаться к людям в дома. Но куда пойдут двое бедных больных, чтоб обрести облегченье страданий? В бани! Дамы и господа, отправимся же и мы туда, - она хлопнула в ладоши, и в кабинете медика погас свет. Из темноты послышался топоток - кто-то скакал по доскам; посетители остановились у следующего занавеса.
- В бани! - воскликнула дама с пером на шляпе, оглядываясь на остальных. - Интересно, а вода с паром там есть?
- Не будь дурой! - напустился на нее ее спутник-толстяк и толкнул ее локтем. - Знай себе гляди да помалкивай. Это тебе не прачечная, это паноптикум, тут все из воска.
Они нырнули под занавес и очутились в каморке с деревянными лоханями, бадьями, ведерками и корытами. В корытах сидели двое, вельможа и живодер; они таращились на зрителей, нагоняя страх. Из бадьи торчала голова моющейся женщины; она вперилась в потолок, как если бы молилась. Сзади стоял, наклонившись, румяный банщик и щеткой тер женщине голову. У окна стояла толстая баба в блузе, фартуке и чепце с ведром в руке, а за полупрозрачной занавеской была видна тень - должно быть, карлик Карлуша. Расставив ноги и руки, он потешался над сидящими в корытах, напоминая рекламу мыла.
- Баня, - улыбнулся пан Копферкингель Лакме, Зине и Мили, - старинная баня. Но насколько же лучше ванная у нас дома! Наша роскошная, уютная ванная комната, в которой есть зеркало, ванна, вентилятор и бабочка на стене!
- Продолжение нашего обзора - в банях близ дома пражского живодера, - торопливо картавила хозяйка, - сюда ходили люди мыть свое тело, чтоб оно было чистым и блестело. Вот это, - она показала на малого над бадьей, - банщик, он же мойщик, мыльщик, терщик и парильщик. Его дед лил из воска свечи, потом попал в солдаты и отведал картечи, а отец ножи точил, горшки лепил, и помнят в народе, что был бородат и дороден. А вот эта в фартуке и юбке - прислуга, для присмотра за платьем, для подтиранья пола, а в лучшие годы клиентам мужского пола по очереди подруга. Там поверх края бадьи видна брадобрея беглая жена, что у позорного столба стояла на виду у всех и в бане теперь отмывает грех. В корытах же все вы живодера и вельможу узнали, которые про свою болезнь у лекаря прознали. А кто там стоит за окном? Свет! - крикнула хозяйка.
Луч высветил человечка за полупрозрачной занавеской, который, расставив ноги, потешался над сидящими в корытах, а хозяйка с глубоким поклоном сказала:
- Это Карлуша, наш милый гном, кивает головой, словно живой. Он бы охотно болезным помог - если бы не был так мал и убог… Вперед, дамы и господа, пожалуйте за мной туда, где вы наяву увидите, как может окончиться жизни бег, ибо былинки слабее на земле человек. - Она хлопнула в ладоши, и декорации, изображающие баню, погрузились во мрак, позади по доскам запрыгало, затопотало… и все потянулись за следующий занавес.
Они очутились в полной темноте, однако ненадолго.
Откуда-то из-под потолка ударил сноп света, одна из женщин вскрикнула, посетительница с пером на шляпе шепнула "ужас!", а пан Копферкингель с грустной улыбкой обнял Лакме, краешком глаза приглядывая за Зиной и Миливоем. Прямо перед зрителями на крюке раскачивался повешенный живодер. На нем был черный балахон с капюшоном, руки вытянулись вдоль тела, лицо набрякло, язык вывалился, глаза вылезли из орбит; веревка, на которой висел труп, поворачивалась вместе с телом.
- Да, - возопила хозяйка, сверкая кольцами, - повесился наш несчастный живодер, силы воли не лишил его мор: чем терпеть, страдать и сеять вокруг заразу, решился живодер покончить с жизнью сразу. Вот тело его мертвое висит, и никто на свете его не воскресит.
- Как живой, - затрясла головой возбужденная посетительница с пером на шляпе, и перо затрепетало, а толстяк засопел и сердито буркнул:
- Да мертвый он, слышишь, ты?! Удавленник, тебе говорят! Мы в паноптикуме, здесь все из воска.
- Вынули его из петли, - торопливо картавила хозяйка, - и за чертою города погребли в общей чумной могиле, которую еще и известью залили… Свет! - крикнула она, и луч выхватил из темноты карлика на заднем плане; он стоял в шапочке, блузе и штанах, вполоборота к посетителям, одна нога занесена, как для марша, в руке - крест на древке; его фигура напоминала рекламу обуви или панталон. - Наш карлик хоронит, - с глубоким поклоном сказала хозяйка, - душа его болит и стонет; он хочет беде помочь, да не знает как, ведь он сам такой же бедняк! Дамы и господа, пожалуйте за мной, туда, где смерть вступает с жизнью в бой… - Хозяйка встала перед следующим занавесом, повешенный и карлик исчезли в темноте, сзади запрыгало, затопотало… - и группа гуськом потянулась за хозяйкой, а женщина с пером воскликнула, оглядываясь на остальных:
- Смерть вступает с жизнью в бой! Это, наверное, будет самая жуткая сцена, я вся так и дрожу. А что это за шум слышен всегда, когда гаснет свет, вроде как прыжки? Эй, - сказала она своему толстяку, - у тебя вот-вот свалится шляпа!
- Молчи, ты, балда! - напустился на нее тот. - Тут тебе не камера пыток, какие прыжки?! Это паноптикум, тут все из воска. Марш вперед! - И он послал ее тычком в следующее помещение.
Это оказался то ли коридор, то ли подвал с дверью, задернутой полупрозрачной тканью, и мощенным плитами полом, на котором стояли тяжелые черные столы и сундуки… А между ними. между ними высился мертвенно бледный, скрюченный болезнью вельможа в шляпе с длинным пером и в высоких ботфортах, в руках он сжимал то ли прут, то ли палку, занеся ее над хрупкой девушкой, которая опустилась на одно колено и в ужасе пыталась защитить голову и лицо.
- Я так и знала, мертвецкая! - взвизгнула посетительница, и перо на ее шляпе задрожало, а толстяк бешено замотал головой и ткнул ее в бок.
- Черта лысого ты знала! - яростно просипел он. - Ты дура! Это не мертвецкая, это паноптикум, здесь все из воска, говорю тебе в сотый и в последний раз. Гляди себе и не мели языком, не то. - И он погрозил ей палкой.
- Вы узнали вельможу, - торопливо картавила хозяйка, сверкая перстнями, серьгами и ожерельем, - но хоть глазам не верь: стал из него просто зверь! Решил девицу он убить, чтоб ей не дать чуму плодить и козням сатаны служить… Ах, суждено ей погибнуть или остаться жить? Вы, добрые господа, конечно, за то, чтобы безумец не причинил ей вреда… - так приди же, наш карлик, скорее сюда! Свет! - хлопнула она в ладоши, но послышался щелчок выключателя, а свет не зажегся; когда же наконец лампочка вспыхнула, хозяйка отвесила низкий поклон, и за полупрозрачной занавеской показался карлик. Голова наклонена, нога согнута для удара по лежащему внизу детскому мячу, рот до ушей, одна рука грозит вельможе, а другая держит ярко размалеванную миску… Все это напоминало рекламу магазина игрушек.
- Вы увидели, уважаемая публика, великую беду: черную смерть в Праге в 1680 году, - продолжала картавить хозяйка. - А в довершение добрая дива явит вам еще одно диво: в карлика нашего, милого Карлушу, вдохнет жизнь и душу. Наш карлик - бедняжка, у него одна рубашка… он не резвится, не шалит, как ваши детки, а просит у зрителей на бедность монетки. Увидев так близко чуму, пожертвуйте болезным - и вы поможете снять заклятье ему!
Она подошла к Карлуше, простерла над ним руку, унизанную кольцами, и выкрикнула:
- Чары-мары-тарабары, человечек восковой, повернись и стань живой!
Хозяйка паноптикума с глубоким поклоном коснулась пальцем шапочки карлика - и среди посетительниц послышались сдавленные крики. Восковая фигурка заморгала глазами, задвигала губами, дернулась - и ожила. Улыбаясь и кланяясь, Карлуша протянул вперед раскрашенную миску.
- Да это не паноптикум! - заверещала посетительница с пером, обернувшись к своему толстяку. - Что ты нес чушь, будто тут один воск? У самого у тебя из воска мозг! Глянь, у него нога шевельнулась… Господи, я, кажется, свихнулась!
Толстяк захрипел и вскинул палку; его спутница вскрикнула, схватилась одной рукой за бусы, а другой - за шляпу с пером и пустилась наутек.
- Она, верно, и впрямь свихнулась, - извиняясь, сказал толстяк. - Дурная баба. Это она не впервой вытворяет. Хватит, больше никуда ее водить не буду!
Владелица балагана торопливо поблагодарила зрителей за пожертвования, пожелала им счастливого пути и отодвинула занавес, пропуская их в последнее помещение, где на фоне черной бумаги белело несколько жалких человеческих скелетов, а под ногами раскатились рассыпанные бусы и валялось перо.
- А что стало с тетей? - заинтересовался Мили. - Она убежала?
- Убежала, - подтвердил пан Копферкингель, грустно взирая на скелеты, - наверное, не выдержала потрясения.
- А мальчик-карлик тут работает? - спросил Мили.
- Скорее всего, он внук хозяйки, - ответил пан Копферкингель.
- Бедная женщина, - сказал он позже, когда все вышли из шатра на свежий воскресный воздух. Пан Копферкингель полуобернулся назад и поглядел на толстяка с палкой - тот держал в руке шляпу. - Бедная женщина, надеюсь, с ней не произошло ничего серьезного. Это ведь всего лишь паноптикум, балаганный аттракцион; современная медицинская наука поможет ей. Да вот хоть наш добрый, человечный доктор Беттельхайм наверняка бы ее вылечил. Драгоценная моя, тебе приходилось видеть кабинет доктора Беттельхайма? - улыбнулся он Лакме. - Он как-то позвал меня к себе. У него на стене висит прекрасная старинная картина… Впрочем, это неважно… Страшно подумать, какие несчастья некогда испытывали люди. Перед чумой они были совершенно беззащитны. Средневековье, одно слово.
- Средневековье, Роман, - сказала Лакме, когда они вышли на улицу, - преследует людей и сегодня. Не чума, так что-то другое.
- Это верно, - кивнул пан Копферкингель. - Сегодня людей преследуют голод, нищета, эксплуатация, всяческие бедствия - и новые болезни, которые тогда еще были малоизвестны, к примеру, лепра… Взять хоть пана Штрауса, и не одного его… - Пан Копферкингель потупил глаза. - Чего они только не натерпелись в жизни! Правда, все эти страдания преходящи, в конечном итоге человек освобождается от них, сбрасывает цепи, перевоплощается… И даже те, кто умер тогда от чумы… - пан Копферкингель ненадолго задержал взгляд на витрине попавшейся по пути кондитерской. - Люди перестали страдать, они давно мертвы. Ну и что? Это ждет всех - но не сразу, не вдруг. Мы же стремимся сократить страдания сейчас, покуда еще длится наша единственная, неповторимая жизнь. Именно так говорится в нашей замечательной книге о Тибете.
Он помолчал и добавил: