Он заказал второй стакан. Теперь посетители толковали о скором открытии "большого комплекса" при въезде в Витроль. По их словам, торговцев городка "взяли за горло". В этих громадных балаганах торгуют чем ни попадя по бросовым ценам; мелкой торговле приходит конец. Немало было говорено об исчезновении ближних лавчонок, о бессмысленной механизации в личном хозяйстве и о грядущем безлюдье на селе. Эти толки так взбудоражили его, что он собрался заказать себе третий стаканчик, но сдержался. Его воскресной дозой были два перно, это максимум. Третий - уже нарушение правил. На такое он бы не пошел. Из верности слову, данному себе, и еще, наверное, в память Аделины. За стойкой полновластно царила Жаклин Каниво, хозяйка бара, крупная брюнетка с раскаленными, словно угли, глазами и размашистыми жестами. Благодушный ровный нрав делал ее хранительницей сокровеннейших исповедей всей округи. Она все обо всех знала и всем помогала. Не было счету приятелям, которых она после изрядной размолвки ухитрялась примирить за тарелкой жаркого. Муж ее, бледнолицый Огюстен, обслуживал шесть столиков, расставленных вокруг бильярда. Его мучила чахотка, но он не лечился и часто покашливал, в жалобном приступе стыдливости отворачиваясь от всех. Запах перегара и дыма, шум голосов и стук посуды создавали в переполненном зале атмосферу тотчас ударявшего в голову крепкого мужского компанейства. Обмякнув и бессмысленно осклабившись, Мартен машинально взглянул на часы и тотчас забыл, какое время они показывали. Только когда иссякли все темы, достойные обсуждения, включая спорт и политику, он расплатился и направился к двери.
День кончался, пройдя впустую, но ему не казалось, что он потерял время даром. Ведь он повидал всех, кого встречал ежедневно, и почувствовал себя таким же крепким и нужным, как в те времена, когда под началом у него крутился десяток работников. В этом-то оно и состоит, обыкновенное чудо деревенского житья. В уверенности, что, даже не делая ничего и пользы никому не принося, ты еще кто-то и чего-то стоишь.
Дома Гортензия, как обычно, драила кухню. Эта бешеная страсть к чистоте - такой же была одержима и Аделина - немало забавляла Мартена, усматривавшего в ней отпечаток вечной женственности. Что до него, малая толика пыли его бы нисколько не стеснила. Он тяжело плюхнулся на стул, а сестрица все ярилась, оттирая губкой краны и мойку, установленную в прошлом году по ее просьбе. Не отрываясь от своего занятия, она бросила через плечо:
- Когда тебя не было, звонил Люсьен.
- Да? Что у него новенького? Нашел работу?
- Нет. Сказал, что приедет в ближайшее воскресенье…
- На целый день?
- Навсегда.
Мартена аж передернуло. В мозгу, еще затуманенном парами перно, разом просветлело. Он недоверчиво пробормотал:
- Что значит "навсегда"?
- Просто он не хочет больше жить в Париже, где все места заняты. Обоснуется здесь и поищет в округе.
- Как так можно? Он на заметке в городе. Там его досье.
- Нет ничего легче. Говорит, что справлялся на бирже труда, - все будет, как надо.
- Можно подумать, в провинции больше работы, чем в столице! Скажешь тоже!
- Никогда не знаешь! - возразила Гортензия и улыбнулась. - А по мне, правильно сделает, если вернется сюда. Квартира в городе стоит недешево, он там ничем не занят, только подметки протирает на тамошних тротуарах. Поди, даже не ест досыта. В дому, по крайней мере, будет жить на всем готовом, да и мы всегда рядом, чтобы утешить, если что. Когда дела идут скверно, нужно держаться родни, локоть рядом чувствовать…
Она всегда питала к Люсьену слабость. Эта потерявшая всякую надежду старая дева тратила на племянника весь нерастраченный запас нежности, отпущенный на ее долю. Мартен тоже любил сына. Но ему отнюдь не улыбалось, что тот будет неделями сидеть у него на шее. Как только что-либо грозило поколебать его привычки, он, подобно черепахе, прятал голову под панцирь. Сейчас, однако, приходилось взять себя в руки и уступить. В конечном счете Гортензия права. Раз Люсьен болтается без дела и опоры, место его - у домашнего очага, рядом с отцом и теткой. В двадцать пять одиночество душе не на пользу. В этом возрасте молодые люди уже мнят себя состоявшимися мужчинами, и любой удар сбивает их с ног. Припомнилась старая мечта: строительная фирма "Кретуа, отец и сын". Мартен улыбнулся этому чудесному и нелепому видению невозможного будущего. В глазах защипало. Он вынул платок и высморкался.
- Ладно, решил вернуться, так тому и быть, - пробормотал он себе под нос. - Местечко в доме найдется. Да и комната его наверху свободна…
Лицо Гортензии осветилось, будто луч солнца согрел его грубые черты. Она вытерла тряпкой руки, сняла фартук, поправила на затылке выбившуюся непослушную прядку и вопросила:
- А как насчет курятины с зеленым горошком на ближайшее воскресенье? Это его любимое блюдо.
- И мое тоже, - вздохнул Мартен.
2
- Хорошо бы показать ему вашу библиотеку! - подал мысль Мартен.
Альбер Дютийоль смущенно улыбнулся. Это был плотный мужчина с широким розовым лицом и густой серебряной гривой, свисавшей прядями на уши и затылок, а взгляд его бледно-голубых выцветших глаз хранил в себе все благодушие раннего детства.
- Ну конечно же, Альбер, - вступила в разговор супруга библиотекаря. - Уверена, это очень заинтересует мсье.
Люсьен всем своим видом продемонстрировал крайнее удивление:
- Вы могли бы называть меня Люсьеном. После стольких-то лет знакомства!..
- Тогда и меня зовите Мирей.
- Это не совсем одно и то же… Никогда не осмелюсь!
- Но я настаиваю!
Она явно жеманилась. На вид ей давали лет сорок, и по всему выходило, что когда-то она была хорошенькой. От прежнего великолепия остались дерзкий взгляд зеленых глаз, пухлый рот и кошачья грация движений. Альбер Дютийоль, выглядевший ее отцом, обволакивал жену растроганным взглядом. Люсьен поклонился и произнес с комическим усилием:
- Хорошо, Мирей.
Все заулыбались. Мартена радовало, что сын произвел на Дютийолей хорошее впечатление. Конечно, они уже давно знали Люсьена, но потеряли его из виду с тех пор, как он обосновался в столице. Может, Альбер Дютийоль, имея множество связей, в том числе с влиятельными людьми, поспособствует его отпрыску найти работу поблизости? Библиотекарь пообещал заняться этим делом, не переставая напирать на то, что подобная попытка в период экономической рецессии отнюдь не легка. Обернувшись к Люсьену, он спросил:
- Вы любите читать?
- Книги? Еще бы! - уверенно воскликнул Люсьен.
- Вы много читаете?
- Ну не так чтобы очень…
- Какого рода вещи?
- Да всякого…
Люсьен врал без стеснения, врал медоточиво, с открытым лицом и бархатистой задушевностью во взгляде.
- Что ж, тогда приглашаю вас заглянуть ко мне в пещеру, - предложил Альбер Дютийоль.
Все прошли в соседнюю комнату. Каждый раз, бывая там, Мартен испытывал стыд за собственное невежество и восхищение перед ученостью приятеля, хранившего в памяти столько печатных страниц. Зрелище сотен томов в дешёвых бумажных и дорогих кожаных переплетах, дремавших рядком на полках, побуждало его удерживать дыхание и ступать на цыпочках. Все это было расставлено по порядку, снабжено этикетками и разделителями, расписано на карточки, словно лекарства в аптеке. В воздухе стоял запах пыли и прелой бумаги.
- Сколько здесь томов? - поинтересовался Люсьен.
- Точно не могу сказать, - ответил Альбер Дютийоль. - Предположительно тысячи четыре.
- И вы их все прочли?
- В общем и целом.
- О чем там речь?
- В основном об истории… Романы я ценю не столь высоко.
- Наш друг Альбер Дютийоль без ума от эпохи Наполеона Первого, - объяснил Мартен. - Об императоре и его окружении он знает гораздо больше любого нынешнего политика! Мемуары, дипломатическая корреспонденция, личные письма - все это он проглотил без счета! И помнит обо всем. Память у него слоновья!
- Не надо преувеличивать, - замотал головой Альбер Дютийоль.
- Мартен вовсе не преувеличивает, - вставила словцо Мирей. - Иногда за обедом муж говорит со мной о людях, живших в те времена, будто это наши с ним знакомые… И, уверяю вас, это не так забавно, как кажется, если что ни день…
Гости сочли уместным издать два-три негромких вежливых смешка.
- Жена права, - признался Альбер Дютийоль. - Как только появляется новая книга, посвященная этой эпохе, я спешу ее приобрести.
- Даже если она очень дорого стоит, - заметила Мирей, погрозив ему пальчиком. - Он нас разорит с этой своей манией! А теперь еще стал гоняться за подлинниками.
- Ну, в пределах разумного, - запротестовал Альбер Дютийоль. - У меня нет средств платить за автографы великих людей, но иногда попадаются весьма курьезные образцы… Да вот, к примеру.
Он открыл шкафчик и достал оттуда пожелтевший листок, поперек которого темнели несколько нервно нацарапанных строчек.
- Письменное поручение, собственноручно подписанное генералом графом Бертраном! - гордо провозгласил он.
- Потрясающе! - восхитился Люсьен, даже не взглянув на драгоценный листок. - И сколько вы за это заплатили?
- Это секрет! - объявил Альбер Дютийоль и прижмурил глаза, словно громадный котище перед плошкой молока.
- Даже мне не говорит! - всплеснула руками его супруга, состроив гримаску, выражавшую наигранное возмущение.
Мартен склонился над документом, не спеша, слово за словом, разобрал его и дал волю почтительной меланхолии, что всегда захлестывала его душу при виде осколков безвозвратно минувшего. Он подумал, что этот клочок бумаги, ныне ставший лишь любопытным пустячком, некогда сыграл самоважнейшую роль в жизни людей, которые теперь никого уже не занимали. Кто таков был этот генерал Бертран? Мартен не знал, и, странное дело, его почтительность от подобного обстоятельства только возрастала. Голова приятно пошла кругом от туманных хронологических фантазий, и он прошептал:
- Как это волнует! Думаешь о руке, начертавшей эти строки, о годах, миновавших с тех пор…
Жалея о своей неспособности точнее выразить, что испытывает, он щелкнул пальцами и прибавил, обращаясь непосредственно к Люсьену:
- Наш друг Альбер Дютийоль дает мне иногда кое-что почитать. Заделывает прорехи в моем образовании… С немалым запозданием, конечно, но лучше поздно, чем никогда…
- Я иногда спрашиваю себя, о чем они могут часами говорить друг с другом? - произнесла Мирей, недоумевающе взглянув на Люсьена.
- О Наполеоне, вне всякого сомнения, - не скрывая иронии, откликнулся тот.
- Сюжет воистину неисчерпаемый! - кивнул Альбер Дютийоль. - Но мы, естественно, этим не ограничиваемся, не правда ли, Мартен? Там всего хватает, речь заходит о живописи, о музыке, политике…
Все вернулись в маленькую гостиную, где Мирей разлила чай по разномастным чашкам. В подобном разнообразии, пояснила она, ярче проявляется личность владельца, в этом больше шика, нежели в банальных фарфоровых сервизах. Люсьен с чрезвычайным жаром подтвердил ее слова. В голосе Альбера Дютийоля явственно прозвучали нотки супружеской гордости, когда он заметил:
- У моей половины всегда оригинальные идеи. Она не в ладу с общепринятым мнением.
К чаю подали маленькие песочные пирожные.
- Домашние, - подчеркнула Мирей.
- Сделано вот этими белыми ручками? - шутливо осведомился Люсьен.
- Нет, морщинистыми руками Эрнестины, нашей старой служанки. И превосходной, заметьте, кулинарки. Я-то не способна даже поджарить глазунью.
Мартен про себя отметил, что эта женщина диковинным образом умеет находить повод для гордости даже в собственных изъянах. Она желает нравиться и ради этого способна все перевернуть с ног на голову. Абсолютная противоположность покойной Аделине. Как Альбер мог полюбить подобное создание, суетное и склонное так выпячивать свою персону? Конечно, она моложе его на двадцать лет… Но еще никогда супруга приятеля не казалась Мартену настолько фальшивой и безмозглой. Сверх меры накрашенная, с кроваво-красными ногтями. В деревенской глуши так не ходят. А может, это он отстал от жизни? Он перевел разговор на работы по восстановлению церкви. Мирей закричала, что правительство сошло с ума - тратить такие суммы на реставрацию этой развалюхи!
- Если бы там хоть собирались опять служить мессы! - не унималась она. - Но ведь нет же! Так и будет стоять пустая, никому не нужная… А на такие деньжищи можно было бы подновить все дома в округе, оборудовать площадку для мусорных контейнеров, открыть школу…
- Здание построено в тринадцатом веке. Это настоящее чудо архитектуры. Мы не имеем права допустить, чтобы подобные шедевры рассыпались в прах!
- Я согласен с Мартеном, - поддержал приятеля Альбер Дютийоль. - Эта церковь - важнейшая часть национального достояния. Совершенный образец искусства перехода от романского стиля к готике.
- Ну, эти двое всегда споются! - съязвила Мирей.
- Когда-то рядом с церковью стоял домик священника, - сообщил Альбер Дютийоль. - Он был разрушен во время Революции. Чудо, что сама церковь уцелела, ведь тогда крушили все подряд, как маньяки. А вот кладбище было дальше. От него ничего не осталось. Там теперь стоят дома. Например, наш. Да и ваш тоже. Если археологи начнут здесь вести раскопки, их находок хватит для целого музейного зала.
- Какой ужас! - простонала Мирей. - Меня совершенно не греет сообщение, что мы живем на кучах костей.
- А мне нравится! - с вызовом заявил Люсьен. - По крайней мере, чувствуешь себя среди своих. Тех сограждан, кто жил здесь вчера и позавчера.
Мирей сверкнула на него взглядом, исполненным искрометного, юного веселья:
- Как, разве вы не предпочитаете Париж?
- Это смотря для чего, - ответствовал молодой человек, пристально глядя ей в глаза.
- Для всего. Для работы, развлечений…
- Работа нигде не сахар. Что до развлечений, их можно найти в любой дыре.
- А кино… В Витроле нет даже кинотеатра!
- Когда нет кино, - улыбнулся Люсьен, - я прокручиваю его в собственной голове!
Он был явно в ударе. По мнению Мартена, даже чересчур. Ему казалось, что малая толика робости не повредила бы… Но это, видно, парижский дух делает язык таким бойким. Здесь привыкли к большей сдержанности. Однако Мирей, похоже, в восторге от того оборота, какой приняла беседа.
- Честное слово, вы правы! - так и взвилась она. - У каждого в голове - свое кино, свои маленькие пристрастия. Никогда не догадаетесь, чем развлекается мой муженек, когда отдыхает от книжек. Он строит корабль!
- Настоящий корабль? - почему-то возликовал Люсьен.
- Да нет! Корабль в миниатюре… Из спичек.
Альбера Дютийоля, казалось, несколько сконфузило откровение супруги.
- Ну да, - признался он с извиняющейся полуулыбкой, - я вбил себе в голову, что смогу соорудить из спичек маленькую копию "Беллерофона" - корабля, на борту которого Наполеона увезли на Святую Елену… Это меня занимает, развлекает.
С Мартеном он никогда об этом не заговаривал. Опасался, что старый друг не способен понять его энтузиазм, побуждающий к такой кропотливой работе? Мартену стало грустно, что с ним не поделились секретом.
- А этот корабль, на него можно посмотреть? - спросил Люсьен.
Альбер Дютийоль медлил. Видно, колебался между желанием продемонстрировать свое творение и опасением показаться смешным в глазах профанов.
- Но он еще не закончен, - промямлил он.
- Это все отговорки, - зашептала Мирей. - Кораблик и так уже вполне ничего. Покажи его, Альбер… Да ты ведь умираешь от желания сделать это!
- Ну хорошо. Идемте, - со вздохом решился Альбер Дютийоль.
Он пригласил гостей в довольно светлую пристройку, служившую ему мастерской. Там, на длинном столе, гордо красовался корпус миниатюрного суденышка. Раздутые бока, тяжелые конструкции верхней палубы и рубки, леера - все было изготовлено из тысяч приклеенных друг к другу спичек. Изделие производило фантасмагорическое впечатление точности и хрупкости.
Одна из мачт с принайтованными реями уже стояла на своем месте.
Восхищенный, Мартен застыл перед этой крошечной копией некогда существовавшего корабля и думал о том, какие чудеса терпеливого и хитроумного искусства нужно было совершить его другу, чтобы соединить все сокровеннейшие частицы этой конструкции. Только представить себе, как он священнодействует в одиночестве, окруженный россыпями спичек, каждую подцепляет пинцетом, удаляет торчащие древесные волоконца и, задерживая дыхание и унимая дрожь в пальцах, пристраивает ее, уже обмазанную клеем, на предназначенное ей место, да так, чтобы не упустить из виду общий замысел.
- Это просто великолепно! - пробормотал он. - Сколько же времени вам понадобилось, чтобы сделать такое?
- Да я не считал, - отмахнулся Альбер Дютийоль. - Это совершенно не важно, здесь имеет значение только удовольствие, которое получаешь, создавая столь выдающийся образчик бесполезности.
- У меня бы никогда не хватило терпения! - возгласил Люсьен.
Выйдя из пристройки, гости сделали круг по саду, расположенному на склоне холма. Там все заполонили сорняки и луговые травы. От Мартенова огорода этот сад отделял простой заборчик. Внешне оба дома выглядели похожими. Несомненно, когда-то они принадлежали одному владельцу. Но какое различие во внутреннем убранстве! Поразмыслив, Мартен поневоле пришел к заключению, что в его хозяйстве все так и осталось примитивным и убогим, меж тем как у Альбера Дютийоля старинная мебель, драгоценные книги, шелковые абажуры и картины на стенах создавали атмосферу задумчивого покоя и неторопливого комфорта, придававшую всему особый шарм.
Еще потолковали об уходе за садом и обрезке деревьев; Мирей сорвала несколько шток-роз, пожелав, чтобы их передали Гортензии, которая осталась дома (у нее был день стирки), после чего оба представителя семейства Кретуа покинули жилище четы Дютийоль. Провожая гостей до ворот, Альбер Дютийоль еще раз обещал "посмотреть вокруг", поискать, куда бы пристроить Люсьена. Молодой человек рассыпался в жарких изъявлениях благодарности.
Когда вышли на улицу, Мартен спросил, что сын думает о любезном приеме у соседей и о них самих.
- Они очень милы, - буркнул Люсьен, - но для нас - без пользы. Этот твой Альбер - сущий божий одуванчик. Во всех смыслах этого слова!
- Но ты же его совсем не знаешь! - возразил не на шутку задетый отец. - Он пользуется у нас большим уважением.
- Его уважают, но в расчет не берут.
- Вот здесь ты ошибаешься. Не далее как вчера наш мэр господин Бланшо мне говорил…
- А мне наплевать, что тебе говорил господин Бланшо! Стоит только взглянуть на папашу Дютийоля, чтобы убедиться, что он совсем ополоумел. Его кораблик из спичек - это же маразм. Надо бы пожалеть его женушку!
Взбешенный столь пренебрежительной реакцией Люсьена, Мартен засунул сжатые кулаки поглубже в карманы, втянул голову в плечи и отгородился от сына стеною молчаливой ярости.
- Ты так не считаешь? - после короткой паузы осведомился его отпрыск.
- Нет. Для меня Альбер Дютийоль - великий человек, голова, каких поискать, к тому же друг…