- Ну а для меня - недоумок, - буркнул Люсьен.
С тем они и подошли к парадному входу в свой дом, импозантному, точно церковный портал, с накладными деревянными колоннами, выкрашенными в маслянисто-желтый цвет. Мартен вытащил массивный ключ. Люсьен покровительственно похлопал его по плечу и расхохотался:
- Да не дуйся ты, папа! Будьспок, если он подсуетится и отыщет для меня работу, уж я сумею его отблагодарить.
Когда они переступили порог кухни, Гортензия как раз накрывала на стол.
- На, это тебе цветы от мадам Дютийоль, - сказал Мартен, протягивая сестре шток-розы.
Она закудахтала: "Как мило!" - и сунула букет, даже не обрезав стебли, в глиняную крынку, где у нее обычно хранилось толченое свиное сало. А потом спросила:
- Ну и как там было?
- Веселее некуда, - заверил ее Люсьен. - Дютийоль много чего наобещал. Но я в это верю не больше, чем в то, что он прихватит меня с собой, когда поплывет через Атлантический океан на своем макете парусника из спичек.
- На каком еще макете? - изумилась Гортензия.
- Потом расскажу, - буркнул Мартен. - А пока, Люсьен, я бы на твоем месте, так не шутил. Альбер - человек слова. Я ему абсолютно доверяю.
- Лучше бы ты мне доверял, - как отрезал, парень. И добавил, переменив тон: - Я чертовски проголодался!
При этих словах Гортензия расцвела, будто ее пригласили на тур вальса, и бросилась к плите, где упревало в солидном чугунке рагу из говядины с жареным луком. Покуда она колдовала над газовой духовкой, Мартен окинул взглядом кухню и, к собственному удивлению, нашел ее более замызганной и обшарпанной, нежели всегда. Надо бы ее перекрасить, подумалось ему. И новый холодильник купить… Но на все это у него уже никогда прыти не хватит. Мартена вдруг осенило: обыденная серость его жизни - результат вот таких маленьких уступок собственной слабости. Это же бросается в глаза. С внезапной решимостью он направился к дальней стене и сорвал висевший там календарь с рекламой железных дорог на фоне пары котят, играющих с клубком шерсти.
- Что это тебя разбирает? - удивилась Гортензия.
- Здесь ему не место! - прозвучало в ответ.
Календарь он сунул в ящик шкафа. Потом поднялся к себе в спальню. Какая убогая комната. Кровать, соломенный стул, стол с грудой книжек. Почти все они одолжены у Альбера Дютийоля. Мартен поспешил навести справку: раскрыл старый словарь и прочитал: "Бертран (Анри Гатьен, граф), франц. генерал. Р. в Шатору (1773–1844). Храня верность Наполеону, сопутствовал ему на о. Эльбу и на о. Св. Елены, в 1840 г. перевез останки Наполеона во Францию".
Закрыв книгу, он несколько секунд грезил, вспоминая об автографе, которым так гордился его друг, и дал себе зарок при первой же оказии разузнать побольше про генерала, сохранившего верность императору даже в его ссылке. Голова идет кругом, стоит ему только заглянуть в бездну собственной необразованности. Но тут с лестницы донесся голос Гортензии:
- Мартен, чего ты ждешь? Кушать подано! Все стынет.
3
Выйдя из бистро, Мартен сделал крюк, чтобы взглянуть на колокольню и, по обыкновению, оценить, как продвигаются работы по укреплению ее конструкции. Архитектор явно не останавливался перед расходами. Дубовые подпорки выглядели весьма внушительно. Покоясь в такой деревянной колыбели, церковь могла уже ничего не бояться. Она стояла, похожая на корабль в доке перед спуском на воду. Теперь, собственно, с реставрацией можно бы и не спешить, подождать несколько недель. Мартен мечтательно предположил, что, если б, благодаря какому-нибудь чуду, эту работу поручили ему, вся его дальнейшая жизнь озарилась бы совершенно иным светом.
Обследовав здание так тщательно, словно был за него в ответе, он свернул на Грушевую улицу. Новый мэр замостил земляные обочины асфальтом, но сквозь трещины тротуаров все еще прорастала трава. Тем лучше! Не хотелось бы, чтобы Менар-лё-0 утратил отпечаток сельской простоватости и стал подражать новоиспеченным городишкам, где все отдано на откуп производителям битума и бетона. Таково, по крайней мере, суждение Альбера Дютийоля, у которого больше вкуса, чем у всех здешних обитателей, вместе взятых. Мимо проковыляла, вяло перебирая лапами, запаршивевшая собачонка. Из ее пасти торчала рваная тапочка. Без сомнения - любимая игрушка. Мартен знал наперечет всех местных дворняг. Эта, хотя и была белой с рыжими пятнами, отзывалась на кличку Блэк. Пес принадлежал путевому обходчику Пополю. Мартен позвал его: "Блэк, Блэк!" - но тот припустился от него прочь. Проследив за ним глазами, Мартен с удивлением обнаружил в конце улицы Люсьена и Мирей, шагавших ему навстречу с удочками на плече. Что они делают вместе? Где Альбер Дютийоль? Он едва успел задать себе эти вопросы, как Мирей уже протягивала ему руку, обнажая в улыбке все свои мелкие хищные зубки.
- Мы с пруда… Альбер сейчас в Немуре.
Утратив способность соображать, Мартен промямлил первое, что пришло в голову:
- Как рыбалка?
- Рыбы сколько угодно, - скривился Люсьен, - но все какая-то мелочь. Линьки, малюсенькие уклейки… Вытянешь такое - и бросаешь обратно, что делать!
- В любом случае рыбу я не люблю, - тряхнула головкой Мирей.
- Тогда зачем ходить на рыбалку? - изумился Мартен, на что Люсьен только плечами пожал:
- Для забавы!
Сегодня он был настроен весьма игриво. Глаза лукаво посверкивали. Вдруг Мартен заметил, насколько сын похож на свою мать. Это открытие безрадостно взбаламутило его чувства. В живом и насмешливом взгляде парня проглядывала Аделина. Но ощущалось это лишь в выражении лица. Сердца это неожиданное сходство не касалось. Головы тоже. Люсьен держал Мирей под руку. Такая фамильярность Мартену не понравилась. Он сам никогда не позволил бы себе подобной интимности в отношении жены друга.
- Хотите зайти в дом и выпить стаканчик? - спросила Мирей.
- Да нет… - растерянно пролепетал Мартен.
- Ну тогда привет! - буркнул сын. - Я провожу Мирей до дома. Скоро увидимся.
И, круто развернувшись, он зашагал рядом с молодой женщиной, которая шла, покачивая бедрами. Их можно было принять за примерную супружескую пару, спокойно шествующую к своему домашнему очагу. Мартену стало уж совсем не по себе. Вконец растерянный и смущенный, он поспешил домой, на кухню, где царила Гортензия.
Однако, увидев ее, Мартен передумал рассказывать о встрече с Люсьеном и Мирей. По здравом размышлении решил, что тут незачем делать какие-либо серьезные выводы. Молодым теперь свойственны свободные манеры, это веяния новой эпохи. То, что людей его возраста шокировало, ровесникам его сына представлялось вполне естественным.
Часы пробили пять пополудни. Мартен рассчитывал, что Люсьен не замедлит возвратиться, как только проводит Мирей до дому. Тот же, напротив, вернулся лишь к обеду, ни минутой раньше, весь какой-то распетушившийся и чуток навеселе. За столом он, не стесняясь, принялся распространяться о том, сколько приятных минут выпало ему сегодня, как славно он провел время сперва на берегу пруда, потом у Мирей.
- Альбер был дома? - не слишком любезно оборвал сына Мартен.
- Он как раз пришел, когда я собирался уходить.
- Вы хоть немного поговорили?
- Перекинулись двумя-тремя словечками. Он выглядел усталым.
- У него еще нет ничего на примете для тебя?
- Пока ничего. Сказал - ищет. Он симпатяга!
Телевизионная программа не обещала ничего стоящего, так что спать они отправились пораньше.
Все следующие дни стояла хорошая погода, Люсьен и Мирей снова рыбачили на пруду. И неизменно без Альбера, которого каждый раз что-нибудь удерживало дома. Мартен навестил его, пока их не было. Он застал друга за пристраиванием новых спичек к крошечному "Беллерофону". Против обыкновения, Альбер гостю отнюдь не обрадовался, казалось, это даже его раздражило. Хозяин дома чуть ли не открыто давал понять, что его отвлекают в чрезвычайно ответственную минуту, требующую крайней сосредоточенности. Он то и дело погладывал на свои наручные часы. Может, ему не терпелось увидеть жену? Поглощенный кропотливым занятием, хмурый, он едва отвечал на Мартеновы вопросы и не стал удерживать, когда тот дал понять, что собирается уходить.
Вернувшись домой, Мартен решил зайти перед обедом в ангар, где в былые дни складировал материалы и инструменты. Там все еще стояла бетономешалка с опрокидывающимся барабаном, которая, несмотря на значительный износ, могла бы заинтересовать компанию "Томеко". Ключ от ангара обычно висел на гвозде у кухонного окна. Но сколько он ни искал его, ключ как в воду канул.
- Куда ты его засунула? - спросил он у Гортензии.
- Да я его вообще не трогала.
- Тогда кто же?
- Может, Люсьен?
- Может быть.
Не сказав больше ни слова, Мартен вышел и направился к ангару - полуразрушенному строению через три дома от его жилища. Оба окна наглухо задвинуты плотными щитами. Дверь заперта на ключ изнутри. Он приложил ухо к створке. За ней - ритмичные вздохи и стенания. Никакого сомнения: внутри занимались любовью. Уронив руки, он стоял, не веря собственным ушам, отказываясь что-нибудь понимать. В доме напротив у перекрестья оконной рамы дрогнула занавеска. За ним подглядывали. Завтра весь Менар-лё-0 будет в курсе. В ярости он круто развернулся и зашагал к дому. Дыхание спирало, на грудь навалилась такая тяжесть, будто не кто-нибудь, а он сам только что совершил какое-то непотребство. Что делать? Устроить Люсьену допрос? Потребовать от сына прекратить всякие отношения с Мирей? На это у него не хватит смелости. Он слишком боялся скандальных препирательств, его мутило от одной мысли о них. За двадцать лет супружества ни он, ни Аделина ни разу не повысили голоса. Любое дело он всегда стремился решить миром, это стало его правилом. И от этого ему неизменно делалось хорошо на сердце. А Гортензия, как быть с ней?.. Он рассудил, что делиться с сестрой своими открытиями совершенно бесполезно. В конце-то концов лично ее эта история никак не затрагивала. Он что, сторож добродетели сына своего, когда тому уже стукнуло добрых двадцать пять годков? Разумеется, Мирей сиганула в кусты по собственной блажи, такое бывает. К тому же у этой не в меру легкомысленной - сплошной ветер в голове - молоденькой особы, скучающей в глуши Менар-лё-О, наверняка не первое приключение. Только бы Альбер ни о чем не проведал.
Когда Люсьен пришел и уселся за обеденным столом, Мартен постарался состроить этакую суровую, непроницаемую мину, не объясняя причин своего дурного расположения. Сын же плюхнулся рядом с отцом, являя собою, напротив, образец веселости и прекрасного аппетита. Сразу было видно, насколько он доволен прошедшим днем. Хотя нож и вилка в его руках так и порхали, мыслями он еще оставался с Мирей, продолжая без устали ублажать ее. В конце трапезы Мартен отважился поглядеть сыну в глаза и спросить без обиняков:
- Ты брал ключ от ангара?
- Да, хотел взглянуть, что у тебя осталось из материалов. - Люсьен встретил взгляд отца примирительно-бесстыдной усмешкой.
Потом он встал из-за стола. Но даже не подумал повесить ключ обратно на гвоздь. Оставил его у себя в кармане. А значит, надеялся пользоваться им и дальше.
Из комнаты он вышел вразвалку, будто какой-нибудь селезень. Его родитель чуть не вспылил. Но сдержал себя. Мир в доме превыше всего. Пусть другие катаются, сцепившись, по полу или рвут друг дружку на части, он же останется в своем уголке, скрестив руки на груди!
Ночь Мартен провел отвратительно. Его преследовали кошмары, и он часто просыпался, исполненный тревоги. Видел, например, голую Мирей, страстно стенавшую под распаленным Люсьеном, и Альбера, привязанного рядом к стулу и грустно взиравшего на них. При этом зрелище присутствовало все селение, и оно рукоплескало такому спектаклю. Сам же Мартен, вместо того чтобы растащить эту парочку несчастных, совокуплявшихся прямо на земле, словно животные, хохотал во все горло и приглашал оскорбленного мужа в свою очередь позабавиться таким публичным актом любострастия.
Он поднялся раним утром, когда все еще спали. Быстренько выпил большую чашку кофе с молоком и ломтем серого хлеба, намазанного вареньем из красной смородины. Слегка подзаправившись, почувствовал, что вполне пришел в норму. Повеселел, спустился в сад. Утренняя свежесть понемногу рассеивала ночные наваждения. Влажная трава блестела, от земли шел густой запах перегноя. Стоило поднять глаза - взгляд теряется среди бесконечной равнины. Начинаясь прямо за оградой, она убегает вдаль, по-умному расчерченная на прямоугольники, границы которых размыты легкой дымкой. В полях еще нет людей. Одна только машина вдали катит по дороге к Немуру. Ее кузов издали поблескивает, как панцирь бронзовки. В полной тишине рождения нового мира различимы только крики птиц, суетящихся среди древесных ветвей, поспешая по своим ранним надобностям. Вот где истина - в этой вечной, безмятежной пахотной земле, а не в фантасмагориях охваченного лихорадкой мозга. Мартен вполне успокоился. Вскоре над его головой захлопали ставни. Дом открывал глаза. Появились Гортензия и Люсьен - две привычные, такие будничные физиономии.
Фургон булочника, как всегда, гудком предупредил жителей, что эта груженная свежим хлебом таратайка уже близко. Затем мясник оповестил о себе кваканьем клаксона. Четыре коротких сигнала и один длинный. Мартен отправился за тремя телячьими эскалопами, как ему наказала Гортензия. Вокруг машин уже суетились кумушки. Этим ежедневным свиданием они пользовались для перемывания костей всем в округе, но, завидя Мартена, вдруг приумолкли. Наверняка комментировали любовные свидания Люсьена и Мирей! Когда покупал мясо, ему все время казалось, что на него устремлены иронические взгляды. Но правил вежливости никто не нарушал.
- Гортензия в добром здравии? Поцелуйте ее за меня… А у вас этой ночью не было заморозка на почве? Пронесло?
Как только мясник вручил ему эскалопы, Мартен поспешно ретировался. Кумушки за его спиной, разумеется, продолжили прерванную на полуслове болтовню.
Когда он днем зашел в бистро четы Каниво, его и там встретили, как ему показалось, с таким же нездоровым любопытством и фальшивой любезностью. По расплывающимся в улыбках физиономиям завсегдатаев он угадывал, что все эти люди отнюдь не возмущены проделками Люсьена и Мирей, а, напротив, одобряют то, как они на потеху всей округе ловко облапошили рогатого супруга. Здесь не очень-то жаловали Альбера Дютийоля. Считали гордецом, который норовит держать со всеми дистанцию. Человек он образованный, его могли бы выбрать муниципальным советником или даже мэром Менар-лё-О. Но он сам не пожелал. Никогда не забегал в бистро пропустить стаканчик с приятелями. Засел дома, запершись среди книг, как за крепостной стеной, вот теперь и получает по заслугам. Разумеется, вслух никто такого не скажет, но Мартен читал этот приговор во взглядах соседей, сидевших рядом, поставив, как и он, локти на стойку. Ему даже почудилось, что они к нему потеплели, заговаривают оживленней, чем обычно. Завидуют, что сынок у него такой лихой котяра. Если б сейчас в дверях появился Люсьен, его бы приняли с распростертыми объятиями. Мартен сыграл две партии на бильярде, дважды проиграл, позволил себе опрокинуть пару стаканчиков вместе с победителями, угостившимися за его счет, и вино тотчас погнало к голове теплую волну.
Выйдя из бистро, он прошел мимо ангара. Дверь заперта на ключ, ставни задвинуты. Люсьен, видно, опять проводит время, ублажая Мирей. Место, конечно, не самое подходящее - неудобно там, да и грязновато. Но парочка небось устроила в ангаре гнездышко, натащив с чердака старых матрасов, разлезающихся подушек и драных покрывал. Что до прочего, всплески страсти могут заставить позабыть неопрятность этой громадной кладовки, посреди которой высится немая, безжизненная бетономешалка. "Они способны спариваться, где ни попадя, как собаки", - сквозь зубы пробормотал Мартен со смешанным чувством брезгливой зависти. Затем подумал об Альбере Дютийоле, склеивающем спички в то время, как его женушка ложится под первого встречного. "Может, это и есть высший образец философской невозмутимости", - заключил он. И решил отныне больше не интересоваться тем, что происходит в его ангаре.
Однако, вернувшись домой, он все же попросил Гортензию погадать ему на картах. Она утверждала, что унаследовала от бабки дар предсказывать будущее. Не будучи суеверным, Мартен тем не менее любил послушать, как о его собственной жизни рассуждают, прибегая к терминам загадочным и таинственным. Изучив выпавшие комбинации карт, Гортензия объявила брату, что его ожидают счастливая дорога и прибыток в делах. В общем, ничего существенного. Это подняло ему настроение. Люсьен возвратился под отчий кров только к обеду. Как и прошлый раз, он глядел на всех, словно ястреб на куренка, и выказывал волчий аппетит. Заводить разговор о его проделках Мартен поостерегся.
Назавтра в четыре пополудни его привел в некоторое замешательство внезапный визит Альбера Дютийоля. Люсьена дома не было. По всей видимости, он не терял зря времени в ангаре с Мирей. Пока сосед сидел у него, Мартена непрестанно мучило опасение, как бы тот каким-нибудь намеком не коснулся неверности супруги. Можно ли надеяться, что несчастный ни о чем не подозревает, когда это уже известно всей округе? Альбер Дютийоль принес старинную книгу о "Беллерофоне": чертежи конструкций, подробности оснастки, расположение внутрипалубного хозяйства, вооружение, данные об экипаже… Под тревожным взглядом Мартена он безмятежно переворачивал страницы и комментировал гравюры. "Сущий младенец! - твердил про себя Мартен. - Одно слово, дитя, сколько бы вселенской учености ни скопилось у него под черепом!" Гортензия подала чай. Альбер Дютийоль выпил две чашки, затем с отсутствующим видом спросил:
- Люсьен дома?
- Нет, - торопливо отозвался Мартен, - шляется где-то по своим делам.
- Но биржу труда он посещает регулярно?
- Да, конечно…
- И пособие получает?
- Думаю, да…
- К сожалению, я еще ничего для него не нашел.
- Не стоит беспокоиться.
- Передайте ему, чтобы не падал духом. Мы в конце концов что-нибудь придумаем…
Мартен не смел взглянуть в лицо своему другу. Опустив голову, он не вполне внятно пробормотал какие-то слова благодарности и рискнул из вежливости поинтересоваться, как поживает Мирей.
- С ней все в порядке, - произнес Альбер Дютийоль, поднимаясь из-за стола. - Она много гуляет по окрестностям. Ей на пользу свежий воздух. На этих днях приходите к нам вместе с Люсьеном и Гортензией. Я покажу несколько томиков, которые недавно купил в Фонтенбло.