– Вот то, что мы сейчас видели – голова как шар, – сами торчки называют "синдром чупа-чупса", а в некоторых зубных поликлиниках для торчков с гниющими ртами даже отдельное кресло выделено, – продолжал я дальше рассказывать Елеанне всё, что слышал от Гасты, стараясь вспомнить как можно больше, потому что моих знаний хватило бы только чтобы сказать: "Наркотики – это плохо, они тебя унижают!"
– Ему, наверное, очень больно, – сказала девушка.
– Так иди, пожалей умирающего, – ответил я. – Наверняка больно, он же гниёт, он сейчас себя ассоциирует со словом "пиздец", вдаваясь во всю метафизику этого слова. От этого он ещё больше хочет бахнуться, чтобы боль ушла. Им же все конечности отрезают на хуй. Либо кисти и ступни, либо руки – по плечи, ноги – по яйца. И как такого жалеть, если он сам себя до этого довёл добровольно? А начинают чаще всего колоться вообще в вены на пальцах рук.
– Почему?
– Да чтоб дорог не было видно, чтоб родители не спалили. Бахнулся туда, руку об асфальт разодрал и спрятал следы от уколов. Или некоторые ещё берут кошку, выдавливают ей когти из лапки и – what’s up_царап себе всю кисть. А знаешь, почему они так быстро начинают гнить? – продолжал я, не дожидаясь её встречного вопроса, пока не забыл. – Если бахнулся гердосом – весь день торчишь и радуешься жизни, а бахнулся седлом – и ждёшь, когда отпустит. Они в день им несколько раз бахаются, а ты прикинь – щёлочью, кислотой и бензином бахаться, там вена на пять раз, ёпти, – завершил я цитировать очередную мысль Гасты.
– Дарова, Автор, есть сигарета?
Я чуть не подпрыгнул от этих слов и хрипловатого голоса, обернулся и увидел Маску. Он стоял в шортах и футболке.
– Привет, не курю, – ответил я и чуть не закричал в ужасе: "Гаста! Убивают!"
Маска поковылял дальше.
– Это кто? – шёпотом спросила Елеанна. Похоже, получасовое пребывание в дурке её уже сводило с ума.
– Это Маска, тоже торч со стажем, – сказал я, постепенно приходя в себя. Он так неожиданно появился и заговорил, что я чуть не обосрался от страха. – Кореш Гены, кстати, у него несколько судимостей.
– Это он в тюрьме себе сделал наколку? – аккуратно спросила Елеанна.
– Твою мать! – это меня разозлило. – Он прошёл мимо нас за три секунды, а ты успела рассмотреть его наколку!
– Он же в футболке был, – растерянно ответила Елеанна. – А что она означает?
– Она означает: восемь сроков, три побега, – сказал я. – Понятия не имею, что он себе за синеусье на киче наколол. Если интересно, догони и спроси.
– Не интересно, – помотала головой Елеанна. – Ты мне тут такие ужасы показал, я хочу домой.
– Это ещё не ужасы, а так – детский лепет на зелёной лужайке. Вот их было три кореша: Масёл, Гена и Маска – все торчки. Масёл две недели назад ласты завернул. Бахнулся в пах и залип, перестав зажимать ватой дырку, в результате потерял много крови и окочурился.
– Кошмар!
– Это не кошмар, это пиздец, – подобрал я верное название для случившегося. – А Маска, кстати, бахался в ногу, у него вообще вена на ноге стала сквозной. Гаста рассказывал, что он с одной стороны вливает перекись, а из другого конца она капает – это он так промывает рану, поэтому он теперь и хромает, – вспомнил я Маскину походку "рубль двадцать". – Гаста вообще торчков по походке узнаёт, мы даже с ним как-то стояли у аптеки и считали седловаров, они все воняли йодом, и у многих лица были в каком-то говне, а Гаста их всех видел уже метров за сто.
– Пошли отсюда, – Елеанне становилось плохо.
– Сейчас пойдём, Гасту подождём только, чтобы попрощаться, – я посмотрел на стенку возле Елеанны. – А есть вещь ещё пострашнее – коаксил. Там вообще: укололся раз – вены нет, промахнулся мимо вены – язва.
– Автор, хватит о наркотиках, – Елеанну уже передёргивало.
– Как скажешь, – я замолчал.
Да и что я сам об этом знал? Знал Гаста, а я говорил его словами. Просто я подумал о том, что на сознание маленькой девочки можно повлиять всякими страхами.
Может, я был абсолютно неправ. Опыта падания на уши у меня не было, это был первый, да и тот не с целью трахнуть девушку, а попытаться хоть чуть-чуть заставить её думать своей головой. Но и в том, что я перегнул палку, я тоже не мог быть уверен.
– Любить, – начал я читать вслух одну из многочисленных надписей на стене, чтобы немножко разрядить обстановку, – это находить в счастье другого своё собственное счастье. Не пизди! Ты всё равно какашулечка тупая. Вот! – прочитал я сразу следующее высказывание в сердечке, но, кажется, оно было лишним, и атмосфера в подъезде стала ещё хуже. – Хорошая мысль про счастье, – добавил я, чтобы не стоять в тишине, – тут просто философы тусят.
– Это и есть фраза немецкого философа, – ответила Елеанна.
– А я не знал, – сказал я. – Нас в церковно-приходской школе только побираться учили и чтобы в любую погоду могли простоять сколько угодно.
– Ха-ха-ха-ха, – засмеялась Елеанна.
– А я ещё случай вспомнил, Гаста рассказывал. Какой-то торчок уверовал, чтоб соскочить, и ушёл в монастырь. Его батюшка отправлял деньги на храм собирать. А он однажды не выдержал и ширнулся на собранные деньги. И так он находил деньги на ширево, а батюшке говорил, что ничего не давали, – заканчивая говорить, я сам засмеялся, потому что подобное использование веры в целях собрать на дозу мне казалось невероятным. – Просто прикинь: люди думали, что давали деньги на строительство храма, а они уходили на строительство дорог.
– Ну чё вы тут? – к нам вышел Гаста.
– А ты чё? – повернулся я к нему.
– Всё, насмотрелись, или ещё к какому-нибудь торчебосу зарулим?
– Насмотрелись, – кивнула Елеанна.
– Мимо нас Маска проходил, – вспомнил я.
– Да, он тоже заходил к Гене, посочувствовал другу, вмазанный уже прямо с утра.
– Это у него поэтому был хриплый голос?
– Да.
– А как они не попадаются, если колются вместе, а у кого-нибудь потом передоз? – спросила Елеанна, адресуя свой вопрос Гасте.
– В смысле – не попадаются?
– Если приедет "скорая", они же ещё и милицию могут вызвать.
– А они передознувшихся братанчиков выносят в подъезд, чтоб хату не спалить, и всё. Могут и труп вынести. Потом кто-нибудь из жильцов звонит в "скорую". Приезжает "скорая", если торч жив, они ему колют налоксон и сваливают.
– А это что такое? – спросил я, подумав: "Этот сейчас до вечера может про торчков рассказывать".
– Какая-то херь, с помощью которой действие наркотика на человека прекращается, он выходит из передоза, приходит в себя и через минуту может уже убежать от "скорой" куда подальше.
– А как вообще случается передоз? – продолжала спрашивать Елеанна.
– Ты же сказала, что тебе уже хватит? – влез я.
– Я такого не говорила, – отмахнулась Елеанна и посмотрела на Гасту.
– Когда долгое время бахаешься разбодяженным гердосом… ну, в смысле, для веса в порошок могут насыпать бутор и из дозы сделать две, допустим. Бодяжить могут хоть стиральным порошком, хоть извести со стенки в подъезде наскрести. И чтоб вогнать себе в вену поменьше бутора, торчки набирают раствор в баян через ватку. А потом как-нибудь попадается гердос почище, не рассчитываешь норму – передозняк, – пожал плечами Гаста. – У нас был один такой торч – Сопливый, жадный очень, вот он как раз сдох от передоза. Где-то намутил чистого гердоса и бахнулся один, здорово не рассчитав и прилично перепрыгнув свою привычную дозу.
Я не знал, кто это такой, но сразу вспомнил рисунок брызгающего члена с крылышками.
– Короче, мы погнали, – вновь разгоревшийся интерес Елеанны к торчкам меня не обрадовал. Тем более раз она стала у Гасты всё спрашивать, значит, догадалась, что я в этом вопросе профан. Да и хули там было догадываться? Я же сам ей об этом сказал.
– Давайте, спасибо, что зашли, – попрощался Гаста. – Словимся, братик.
– Ага, спасибо, что показал нам гнилого торчебоса, – ответил я взаимностью.
– Гене спасибо, что начал гнить, – ответил Гаста.
– Хе-хе, – злорадно усмехнулся я.
– Смех смехом, а пизда кверху мехом, – задумчиво произнёс Гаста. – Ой, извините, это я так, о своём, – он посмотрел на Елеанну. – Пока!
– Пока! – засмеялась девушка.
Мы вышли из дурки. Я пошёл провожать её домой.
– Ну как, круто сходили? – спросил я у девушки.
– Ужасно! – похоже, она впечатлилась настолько, что ещё долго не забудет опухшего Гену. – И соскочить уже никак нельзя?
– Да нет у тебя никакой зависимости! – ещё раз повторил я. – Меньше об этом думай. Твоими таблетосами даже передознуться нельзя.
– Можно! – снова начала спорить Елеанна. – Я видела, как одна девочка у нас в общаге передознулась…
– Да ладно! И что с ней стало? Она начала кукарекать? Или вертеть головой на триста шестьдесят градусов? Или у неё открылся шоколадный глаз и она высрала формулу вечного двигателя?
– Нет! – раздражённо ответила девушка. – Ей было очень плохо!
– Так вы же запиваете таблы бухачем. Она, скорее всего, просто перепила и отравилась. Типа – сначала мы пили водку, потом пили пиво, а потом отравились печеньем.
– Не знаю, я вообще про седловаров спрашивала, – быстро изменила направление дискуссии девушка. – Можно ли соскочить с седла?
– А как ты соскочишь? Обратно на гердос если только. Кто-то, может, одумывается, когда без рук или ног остаётся.
– А совсем избавиться от наркозависимости можно?
– Да, когда остался без рук и умер, – я засмеялся. – Да не в наркозависимости дело. Дело в тебе! Как ты сама к этому относишься. Кто-то спокойно себе бахается раз в два месяца, когда есть деньги, и радуется приходу. Если человек слабовольный – не наркота, так какая-нибудь другая херь затянет типа онлайн игр. Чаще всего родители своих заторчавших отпрысков сдают в секты.
– Какие ещё секты?
– Баптистские. Откуда я знаю? Они там поют песни про Иисуса, им внушают, что им помогает господь, что с ВИЧем тоже можно жить, а ещё они батрачат на огородах и выращивают картофан. Ну и организаторы сект тянут из родочков нариков бабулькевичи на ремонт и прочую шляпу, а те дают. И лечение в такой секте тоже, наверное, не бесплатное. Короче, одну зависимость пытаются перебить другой. Просто переключают внимание. Трудотерапия, все дела. Когда маленький ребёнок начинает плакать, ему дают погремушку, и он забывает, что у него что-то болит, сразу отвлекается на игрушку и всё.
– Я даже никогда раньше не слышала про седло, – продолжала делиться впечатлениями девушка.
– Да. И я раньше не слышал. И вообще мало кто слышал. Можешь позвонить своей маме и спросить: "Мама, а ты знаешь, что такое дезоморфин?" – а она тебе скажет: "Да, что-то слышала, кажется, это жаропонижающее средство, устраняет симптомы ОРЗ и гриппа". Самые популярные наркотики: гердос, какос и ганжа. Ну и ещё твоё любимое "Э-буээ". Потому что их везде рекламируют, а наркотиков вообще-то до ебеней, и один страшнее другого.
– Оно не моё любимое, – обиделась Елеанна.
– Ладно, извини, – я сменил тон. – В социальных роликах же не говорят названия, а просто: "Наркотики унижают, это не моя тема". Там даже про последствия не говорят. Может, фотографию покажут – и всё.
– А что им показывать?
– То, что надо показывать, не пропустит цензура. Все пропагандисты делятся на два лагеря: одни говорят, что наркотики – это круто, другие говорят, что наркотики – не круто. Но не подойдёт же к тебе торчебос и не скажет: "Елеанна, давай бахаться! Вот у меня гепатит цэ, ВИЧ, я гнию заживо, весь покрылся язвами, умираю, всем должен денег, в розыске за кучу краж, это так круто!" Так же и вторые только скажут, что употребление наркоты ни к чему хорошему, кроме зависимости, не приведёт. Все настоящие последствия и главные доводы, которые должны отбивать любое желание от употребления наркотиков, остаются за кадром.
– А ты типа можешь предложить какие-то более эффективные меры борьбы с этой проблемой? – съязвила Елеанна.
– Ха! Да будь моя воля, я бы вообще легально продавал в магазинах врезки седла кустарного приготовления, чтобы все слабаки сторчались и сгнили. И при этом запретил бы медицинскую помощь умирающим. Чтобы гнилые Гены – ходячие социальные ролики – широёбились по улицам и просили о помощи, а все от них шарахались. Только хардкор!
– Фуууу, – Елеанна поморщилась, видимо, снова вспомнила лицо и ногу гниющего седловара.
– Всё, закрыли тему с твоей зависимостью? – я посмотрел ей в глаза.
– Да, – кивнула девушка.
– Точно? – я наклонился к ней.
– Да! – ещё громче ответила девушка. – Точно, точно!
– Вот и молодец, – я наклонился ещё чуть ниже и поцеловал её. – Когда твой охранник-лапочка работает? – сменил я одну злободневную для девушки тему на другую.
– Не знаю.
– А как… ты можешь дальше жить в общаге, пока не восстановишься?
– Нет, выселяют, у меня неделя на сборы.
– Как он будет работать, ты звякни, я приду с баблом. Могу сейчас.
– Его сейчас нет. Я позвоню, когда будет его смена.
– А другие долги?
– Можно завтра.
– Ладно, как скажешь, будем ждать день, когда он будет работать в день. А твои соседки тебе хоть вернут до отъезда, или кто там тебе должен?
– Не знаю, сказали, вернут.
– Может, я зайду, поговорю с ними? – зачем-то сказал я какую-то шнягу.
– Не надо, они вернут, – ответила Елеанна. – Они тебя, кстати, теперь все боятся, – она улыбнулась.
– Ха-ха, – я тихо засмеялся. – Так ты передай, если не вернут бабло, придёт злой Автор и всех нагнёт.
– Хорошо, – Елеанна улыбнулась.
Мы подошли к её общежитию.
– Елеанна, и, пожалуйста, не делай больше глупостей. Дома тебе за отчисление ничего не будет, родители тебя не выгонят на улицу и не будут бить. Да, поругают, может, накажут, но потом всё равно успокоятся. Объяснишь им, что преподаватель пошёл на принципы. И поедание всяких разноцветных таблеток со смайликами ничего не изменит, а сделает только хуже. И это "хуже", как и поедание всякой цветной дряни, родители тебе точно не простят.
Елеанна кивнула и поцеловала меня.
– И не надо выгораживать своих тупых соседок, они тебя подставляют: курят в комнате, берут в долг, не возвращают. Теперь тебя отчислили, а они дальше будут учиться.
– Nege.gbple тоже отчислили, – сказала Елеанна.
– Туда ей и дорога, забей на неё.
– Ладно, – Елеанна ещё раз меня поцеловала.
Мы попрощались, и она пошла в общежитие. Я еле добрёл до дома, даже не сумел полностью раздеться, упал на кровать и уснул.
вокзально-прощальная лирика
Мне кажется, Елеанна сказала мне не обо всех своих долгах. Может, жалея мои деньги, а может – боялась, что я буду плохо о ней думать.
За следующие несколько дней я успешно раздал её задолженности, о которых мне было известно, она заканчивала какие-то дела по учёбе. Потом мы вместе купили ей билет домой.
Она порывалась вернуть мне долг при первой же возможности, но я настоял на своём, сказав, что не стоит. У меня ведь не было запланированных покупок, в отпуск я не собирался, ни на что конкретное не копил, поэтому разницы между тем, что они лежали бы себе просто в ящике, или тем, что какая-то часть ушла, не было.
Возможно, это некий стереотип. Есть же девушки, которым в кайф стирать вонючие носки, потные футболки и обосранные трусы своих любимых. Так же и у некоторых парней – хочется во всём обеспечивать свою девушку, оплачивать любую её прихоть и глупые бесполезные покупки. Тем более если такая возможность есть. А уж долги раздавать – вообще мечта каждого… лоха.
Последние два вечера мы провели вместе, обсуждая возможную встречу летом. Представляли, как я приеду к ней или же она приедет ко мне. Или будем ждать осени, когда она вернётся обратно и восстановится, периодически созваниваясь.
Я был в хорошем настроении, и у меня до сих пор не было ощущения, что уже завтра девушка, к которой я привык за несколько недель и не мог без неё, оставит меня и уедет домой.
Я много шутил, мне казалось, у меня неплохо получалось – Елеанна смеялась, я смеялся ещё больше, с каждым смешком считая, что я прирождённый шуткарист.
– Или… или это, знаешь… ээээ… ха-ха-ха-ха, – я пытался сочинить ещё какой-нибудь пошлый стишок. – Я сразу смазал жопу маслом, плеснувши смазку из флакона, – произносил я медленно и уверенно, стараясь придать своему голосу грубый металлический оттенок, чтобы было похоже на поэтические чтения.
– Ха-ха-ха-ха, – смеялась девушка. – Фуууу.
– А вот, а вот, ещё придумал, про тебя, кстати. Называется "Зима".
– Как интересно, про меня.
– Лежу я в луже дерьма, огромной луже дерьма… зима!
– Хих, почему про меня?
– Ты же любишь говорить про дерьмо.
– Ха-ха-ха. Ну хватит уже! – девушка бросила в меня подушку. – Чем тебе не нравится это слово?
– Не знаю, какое-то оно понтовое, – ответил я. – А, не, даже – беспонтовое, хе-хе.
– Ой-ой, я филолог, мне нельзя ругаться другими словами, – оправдывалась девушка.
– Ладно, проедем. Следующий стих называется "ufoлогическое", – я набрал воздуха в грудь и, сделав страдальческую гримасу, взвыл: – Поимел секретный я зад инопланетный.
– Ха-ха, забавно.
– Ха, забавнее некуда, что уж там.
– И сколько ты так можешь сочинять? – улыбаясь, спросила девушка.
– Я-то? Вечно! – я гордо выпятил грудь и произнёс: – Декабрист! Ах, виселица – вечные качели. Я, высунув язык, нассал себе в штанину. А как же быть иначе, Коля? Я – декабрист! Я не могу жить без протеста!
– Это из исторического? – продолжала смеяться Елеанна.
– Из исторического, истерического, – кивнул я и тоже хихикнул.
– Что-нибудь ещё? – Елеанна посмотрела на меня.
– Стихи! – я вскинул правую руку вверх. – Волк завыл, а конь заржал – поебайка прибежал! Нет, погоди, не то, это из раннего! Спокойствие… Кхм! Щас, щас сделаем. Кхм-кхм. Кругосветное путешествие.
– Это название?
– Да.
– Ну-ка.
– Я Африку говном измазал… Какого хуя в унитазе делал глобус? Хе-хе-хе-хе, – это двустишие меня развеселило особенно.
– Ха-ха-ха, – ещё громче засмеялась девушка. – Ну сколько можно уже сортирного юмора?
– Это не я, – произнёс я дебильным голосом, – это моя сестра-лесбиянка.
– Ууфф, мне нельзя так много смеяться, завтра буду плакать.
– Это что ещё за тухлая примета? Зацени лучше хокку: Собака насрала, пожухли яблоки, пиздец посеву.
– Ужас.
– Огляделся ранним утром… одна жопа кругом… кто-то сел на моё лицо.
– Ха-ха, ну не такое уж это и хокку.
– Очень даже хокку! Вот ещё из истории, ща, сформирую мысль, ща, секунду, секунду… ээ… ага! Отряд эсэсовцев злых медитирует на заре. Дотла, хе-хе, сгорела деревня. Блин, смешинка всё испортила!
– Ну это, хе-хе, между прочим, не смешно.
– А я, хе-хе, между прочим, и не смеюсь, хе-хе-хе.
– Всё?
– Капельки пота на яйцах…
– Кошмар, Автор!
– Как крупинки риса…
– Представляю, что будет в конце.
– Тихо, не ржи.
– Ага.