7.
Да, странное дело: сколько навыдумывали люди теорий, объясняющих их же, людей. Тогда, серебряной зимой 1911 года (вся Нева была не белая во льду, как обычно, а серебряная - почему так?), тогда, повторяем, в умных гостиных прискучила теория косматого Маркса - кому-то, например, хочется есть, а кому-то, например, пора лопнуть от жира. Она, теория, не учла тонкостей: есть, допустим, уже не хочется, а жить все равно тоскливо, тоскливо… Кстати, Полежаев-старший заметил, что если Маркс вдруг одолеет (ну это дудки!), то испарится потом как раз от подобной необъяснимой тоски. Русских щей, пожалуй, будет вдоволь, но зеленой, как щи, тоски будет больше.
Тут и воспряла теория духа: человек, как ни старомодно звучит, ангелоподобен. Толстый Буленбейцер, вышагивая по дачным дорожкам с палкой наперевес, запомнил гостя у Полежаевых - болтливого и в берете - который огненным голосом повествовал про ангелов и про бесов (причем получалось, что он лично видел бесов, прыгавших по лысине какого-то картавого человечка - правда?!). Только в Париже, потом, Буленбейцер понял, что оратор в берете - это знаменитый… - всегда запинался об его фамилию - знаменитый Фердяев. Бердяев? - переспрашивал с недоверием - Хы. Bon, Бердяев… Впрочем, я не уверен. Россия тогда была особенно богата талантами. Пожалуй, все-таки того звали Фердяев. Почему все лавры должны доставаться, да-да, я знаю, Бердяеву? Фердяев тоже говорил ярко…
Впрочем, в доме у Буленбейцеров была своя теория, неоригинальная, конечно же, но точно - добротная: порода. Каков отец, таков сын; каков сын, таков внук; каков внук, таков правнук; каков правнук, таков праправнук - вам всех перечислить? Первый Буленбейцер появился в России еще в 1696 году - и этим все следующие Буленбейцеры шумно гордились - "Мы не какие-нибудь петербуржские немцы, которые лба перекрестить не умеют. Мы немцы свои - московские…" Да немцы ли? А может, голландцы? Шведы? Датчане? Скажем, шотландцы? Ведь откуда появились Буленбейцеры - было не вполне ясно. Вдруг - евреи? Не думайте, что подобная шуточка выводила Буленбейцеров из себя - напротив, была хорошим десертом. В конце концов, барон Шафиров был евреем и, сказывают, зажимал нос, когда подавали свинину. Но ел.
Как и Шафировы, Буленбейцеры выслужили баронство. Никогда не скрывали - чем. Первый Буленбейцер, кстати, Теодор (они через одного назывались Федорами) - был личным псарем государя. Но, вспомним, Петр Великий, в отличие от своего отца, не любил охоты и не держал охотничьих собак. А вот буленбейцеры - псы-быкодавы - ему приглянулись в Курляндии. Их держали тамошние бароны, чтобы травить крестьян. Нет, отнюдь не только крестьян. Не следует преувеличивать мелкие неприятности феодализма - снисходительно замечал Буленбейцер-старший. Оброк, барщина, право первой, хо-хо, ночи (можно подумать, что грудастым крестьянкам это обязательно неприятно!) А травить собаками собственных работников? Неразумно. Лучше спустить пса на конокрада-цыгана, полезно на халдея-знахаря, приятно на жида-голденмахера, почему бы не на соседа-барона (вы заметили, какая у него глупая рожа?), при определенных обстоятельствах (не ради каприза) можно на епископа (да, можно) - к примеру, запретит вам жениться в четвертый раз. А это разве хорошо, когда два месяца вы без жены? Жены ваши умирают от разных хворей - допустим, от горячки, допустим, от меланхолии, допустим, кости вдруг сломались отчего? допустим, удрала к родителям - и что же: взять жену новую или осадить замок удравшей? Это веселое дело - жечь, сечь, выламывать двери, попутно исправляя свои денежные дела, - но лучше просто вновь жениться. Посмотрите, какая она, невеста, ей уже исполнилось двенадцать, разве можно откладывать? К тому же крестьяне - вот и повод о них подумать - так мрачны, так недовольны, что вы вновь галопируете веселеньким вдовцом.
Кстати, почему-то считалось, что именно веселенький вдовец изображен на фамильном гербе баронов Буленбейцеров. Впрочем, в официальном описании герба утверждалось другое (даю сразу перевод с латыни): "Рыцарь-пилигрим на зеленом поле, в левом верхнем углу, он же святой Георгий, что указывается белым крестом на плаще и пикой, идущий в Святую Землю, освобождает принцессу, заточенную в башне, лицо принцессы в короне и обрамлении золотых волос за решеткой окна, на подоконнике - птицы парадиза - вестники воли; в правом верхнем углу - шестиконечная звезда и полумесяц, указывающие на свет Вифлеема, на одоление нечестивых сарацин, на обращение в кафолическую веру заблудших иудеев, на просвещение пруссов-язычников; в нижнем поле щита - пес-быкодав, направленный в сторону, противоположную от движения пилигрима, что указывает на отсутствие преследования им своего хозяина, что указывает на ограждение от предательских нападений на хозяина, под гербовым щитом на развернутой хартии девиз - "Actu et sub astro"" ("Действием и под звездою").
Девиз, согласимся, туманен. "Действием" - это понятно: все Буленбейцеры - деятельные натуры. А "под звездою"? Казалось бы, истолкование герба ясно говорит о звезде Вифлеема, но была опять-таки семейная традиция объяснения символа. Если угодно, не без астрологической примеси. Звезда фортуны, звезда удачи. Что ж, бароны Буленбейцеры считались счастливчиками.
Дед, например, женился после того, как получил во время турецкой войны 1870-х ранение в интересное место: могло бы и не выйти детей, но три сына, две дочери - кажется, неплохо? Отец, например, должен был участвовать в автомобильном пробеге 1909 года Петербург - Москва - Нижний Новгород дублирующим шофером в автомобиле московского текстильного короля Виктора Жиро, но за день до старта слег с температурой (никогда не болевший отец), а еще через день автомобиль Жиро перевернулся и сгорел. Седоки выжили, но Жиро с тех пор (бедный французик - сетовал отец), прежде чем выйти из дома, как женщина, сидел перед туалетным столиком, гримируя изуродованное лицо. А что - приятно, когда во время званого ужина половина налепленного носа падает в тарелку?
А младший брат деда, неунывающий Мишель? Совсем не в их породу: игрок, пьяница. Но ведь все равно счастливчик. Как он дожил до семидесяти девяти, если еще Пирогов не обнаружил у него печени? Но главное - как уберегся от участия в лотерее братьев Цикенонпасеров в Варшаве. Это была громкая история: 1881, 82, 83, 84-й годы, словом, пока братья не исчезли со всем капиталом беспроигрышной лотереи. Мишелю вздумалось сыграть как раз в последний сезон 1884 года, тогда, правда, кроме Цикенонпасеров, никто не знал, что сезон последний и что даже билет на пароход в Аргентину (или Бразильскую империю?) куплен. Мишель хвалился своей осторожностью - присматривался де четыре года к двум пронырам и, хе-хе, высчитал, что риска нет. У него было пятнадцать тысяч и еще деньги от заложенного именьица, и еще (этого он никому из родни не говорил) четыре проданных екатерининских табакерки, и еще взял под смешной процент у краковского ростовщика, и еще разжалобил тетку своего однополчанина - старую деву, вытащил из нее тысчонку, - готовился к лотерее основательно (блажил, что выпадет сто тысяч) - и все бы профукал, профукал, если бы не буленбейцеровская звезда - в данном случае веселая барышня Ванда Милашевская с улицы Пяти Королей в Варшаве. Он гулял с ней два дня, проболтался про лотерею, и на третий день она напоила его и со всеми деньгами, векселями, закладными бумагами увезла ночью в Сувалки, где заперла в жалком постоялом дворе. Впрочем, там они не постились. Все-таки пани Милашевская из веселых барышень Варшавы слыла самой веселой.
Через неделю - положила перед ним "Варшавский курьер": Цикенонпасеры дали деру. Граф Чаронский застрелился (он потерял сорок тысяч). Главного полицмейстера Варшавы отозвали в Петербург. А в соседней комнатенке тихо ждал юный ксендз. Кажется, не нужно объяснять, как пани Милашевская стала баронессой Буленбейцер?
Наконец, Федор (о котором мы и говорим все время) - ему выжгло глаз - ну и что - он заказал себе стеклянный, какого-то аквамаринового оттенка. В монархической прессе не раз писали про исполненный прямоты взгляд истинно-русского патриота барона Федора Федоровича Буленбейцера. Не все знали, что мигать ему по крайней мере правым глазом нет необходимости. Главное - что ни взгляд, ни осанку патриция никогда не подделать плебею.
Между прочим, вдовец на фамильном гербе, он же просто жених принцессы, он же пилигрим и святой Георгий - шествует навстречу опасностям с подобной осанкой - Буленбейцеры не ходят кривыми путями.
Только не вздумайте хмыкнуть над псом - тыквообразным, на коротких лапах, с мордой быка, с хвостом-культей. Это была единственная тема, которая в самом деле могла вывести Буленбейцеров из равновесия: порода буленбейцеров (речь о собаках) к началу ХХ века угасла.
Впрочем, хотя бы две недели раз в году старший Буленбейцер отдавал поездкам по имениям остзейского дворянства (серенькая Эстляндия, с соломенными крышами Лифляндия, щедрая молодками Курляндия), исподволь просил показать псарни, не гнушался и хуторянами, просто чухной, вдруг у них в будке сладко видит сны про прошедшее счастье тыквообразный дурак, не знающий, что он патриций?
Такие поиски тоже внесли в реестр странностей Буленбейцера-старшего.
8.
И напрасно. Просто бароны Буленбейцеры унаследовали от псов-быкодавов нрав: упрямство. Федор, например, не выговаривал "эр" лет до одиннадцати - доктор втолковал ему, как правильно упирать язык к небу, как рычать - нет, не собакой, мотором - их авто приятно посверкивал из-под скромно-камышового навеса - хлопнул дверью и рр-ыы! Буленбейцер-старший укатывал, Буленбейцер-младший рычал.
Битвы с лопухами, крестовый поход на крапиву, исследования топких бережков Чухонки, крикливая игра в серсо, кровяной нос соседа, задумчивость над альбомами марок, домашний арест из-за проливного дождя, степенная беседа с девяностодвухлетним Половцевым о заблуждениях монофилитов, изобретение ветряка - все вдруг трескалось от буленбейцеровского рр-ыы. Многие - пугались. Странный ребенок… Но в двенадцать лет на рождественских праздниках, устраиваемых каменноостровцами, "Река времен в своем стремленьи…" выходила так же чисто, как сколотый речной лед для погребца. Есть, следовательно, смысл в упрямстве?
"В этом твоя немецкая тупость, - без обиняков говорила Ольга. - Вдруг, если бы ты остался картавым, ты не начинал бы всякий раз новый глупый поход против идолища большевиков?" - "Ты намекаешь, что я в таком случае чувствовал бы сродство с Ульяновым?" - юмор, как мы знаем, не был чужд Буленбейцеру. "Да нет, - Ольга тянула серьезно, - просто ты решил, что любая стена прошибается головой, сделанной из дубового пня. Помнишь, еще Киреевский подмечал, что в Германии очень много дубов. Особенно среди немцев". - "Да уж, русские люди всегда любили кольнуть нас с милой улыбкой. Только какой же я немец? Я православный. И потом, мама всегда говорила, глядя на мои коленки, что коленки у меня явно датские". - "Ты думал и думаешь, - Ольге хотелось спорить, - что надо только нажать, надавить, переупрямить - и идолище повалится. А если идолище пошло уже в кровь, отравило ее? Изгадило?" - "Ты хочешь сказать, что России конец?" (Разговор 1952 года.) - "Нет, не хочу. Не хочу конца". - "Ну и я не хочу. Можно, - засмеялся Буленбейцер фарфоровыми зубами, - сделать промывание. И кровь будет чистая, чистая, как священные воды Чухонки, - он пошуршал серебряной бумажкой сигары. - И потом, Олюшка, ты забыла про мой новый прожект. Он тебе, по-моему, понравился, у?"
9.
Она могла бы переспросить, какой прожект по счету? Первый, например, стоил ему глаза. Сначала - желтеньким летом 1917-го - Федор сидел удивленный. Он готовился в университет - Буленбейцер-старший отвадил сына от армейской романтики, объясняя, что государство бьют не на фронтах, а в тылу, и даже не со скамьи думских фракций, а из ложи прессы (слово "ложа" произнес с собачьей улыбкой). Иди на правоведение - вот что сказал отец. Кажется, мания с законами будет еще долго крутиться. Тут отец ошибался. Законы сдвинули в сторону, как грязную посуду. Оставили, впрочем, колющие предметы. Что ж: благочинно-штатский Федор Буленбейцер, почти студент, листая Сперанского, пересматривал арсенал: отцовский кольт (чтобы купить домик в Финляндии - это пока не нужно), отдающий в запястье вальтер, почему-то подкашливающий браунинг (а как хорош - женщины, глядя на него, жмурились), между прочим, на ковре в кабинете отца - поджарая винтовка (только по воронам; какая под Петербургом охота? Буленбейцеры никогда не охотились), на сладкое - коротконосый пугач для дам - допустим, если лезет пьяный или, допустим, если вы лезете срочно в банк. Да-да, история с сейфом.
Кстати, сейф Буленбейцер честно спасал в апреле следующего года. Домик в Финляндии был не то что куплен - обжит. Каменноостровскую дачу уже жевали голодные комиссары. Квартиру на Мойке пока удавалось блюсти. Отец не хотел, чтобы Федор ехал обратно. Он не мог сказать: что, ты хочешь, чтобы мы с Аленушкой (сестра Федора) одни, дурачина, остались? Тебе мало мамы?
И думал удивленно, что, если и повинен в смерти жены - за роялем она вдруг упала, - значит, сердце (он отравил ей жизнь - гавкали каменноостровские старухи - он менял, думаете, горнишных каприза ради? а она только виновато улыбалась), то как прав, как прав был отец Мартирий, отпевавший ее, - в ранней смерти есть, чадца, смысл, нам до времени не известный.
Она умерла в 1914-м. А в 17-м, когда в их веранде разбили цветные стекла, смысл стал ясен.
Нет, не сейф - первый прожект. Сейф - разминка. Первым прожектом мог, вероятно, стать Урицкий - черная жаба на кривых ногах. "В России, - писал Буленбейцер в 1928 году, - пятьдесят три улицы названы в "честь" Урицкого. Святой мученик Леонид Канегиссер проткнул эту жабу, но ядовитая слизь вытекла из нее и запачкала нашу землю. Что думает несчастный человек, идущий по улице Урицкого? Он думает, что время жаб еще не кончилось. Пусть ведает, что оно кончится. И не при наших внуках, как пророчат нытики, а очень скоро".
Но в конце августа 1918-го, когда Канегиссер мчался по Невскому на вихляющемся велосипеде - когда сделал выстрел, когда Урицкий повалился с дыриной в боку, со стоном преисподней, Федор подыскивал знакомства среди тех, кого так мечтал убивать. Разумеется, он не сам до этого додумался.
Ольга потом попрекала его (осторожная Ольга!): "Вот Канегиссер отдал себя на закланье, а ты сортировал брильянтики - для взяток. Между прочим, еврей". Федор не говорил, а только думал, что еврею иной раз полезно пристукнуть еврея же, но спорил с Ольгой иначе: "…мне рассказывали, что он из старой шведской семьи. Его видели в шведской церкви…" - "Ха-ха-ха-ха" (Ольга умела смеяться очень обидно.) Тут, пожалуй, даже упрямый Буленбейцер пасовал. В компании с Таборицким или Борком он с час мог доказывать, что Канегиссер не еврей. И потом не забывайте: среди евреев (с кислой физиономией) встречаются вполне (еще кислее) приличные (совсем, совсем кисло) приличные люди.
"Только мне ты не вешай лапшу", - Ольга удивительно быстро избавилась от условностей светского политеса. Буленбейцер успевал удивиться: уроки рисования, что ли, ее так измучили? Но он - тоже ведь странность - всегда чуть робел перед ней. Это примерно так, как даже самый теплокровный человек поеживается от первого ноябрьского ветра с реки. Или она разгадала не только упрямство - их псовую черту, но еще и другую псовую - желание форсу? Только вот перед кем форсить? перед соседскими суками или перед хозяином?
"Я не могу видеть тебя, - шипела она - в шутку? нет? - Когда ты скачешь перед зеркалом, собираясь в посольство…"
Нет, Федор не оправдывался (хотя мысленно отвечал ей: "А в Америку разве ты не хочешь драпать?" или "А по Стокгольму пошататься ты не хочешь?"). Он не оправдывался: потому что вспоминал книжечку "Правила придворного поведения юного дворянина" (Штигенфункель, 1767, по-немецки) - Федор, в антракте от крысиных охот, любил лежать в гамаке белым животом кверху, читая ее, - и категоричная мудрость прочно впечатывалась в память подростка - "Дворянин никогда не оправдывается - он выше оправданий".
Впрочем, - вздыхал другой раз Федор Федорович, - Штигенфункель жил в то время, когда жены не задирали своих мужей. Ведь, - продолжал он рассуждать менее уверенно, - Ольгу можно считать моей супругой?
Она приехала к нему в Париж в ноябре 1935-го. "Ты позволишь мне остановиться у тебя?". "Бедность, - подумал Буленбейцер, - великий демократ". "Но ты сам, - она сняла синюю шляпку с перышком киви, - я думаю, не сбежишь к тетушке в Ниццу?". Ольга прекрасно знала, как он умел водить за нос навязчивых полудрузей. Буленбейцер действительно не любил истинно-русского хлебосольства - и потом: отвлекает.
Если в начале 1930-х он (упрямейцер!) вдруг стал потухать - Ольга все не ехала (еще и такой насмешливый тон в редких открытках), глупо кашлял под осень 1931-го два месяца с лишком (пришлось исколоть седалище - а дальше полгода прятаться от родителей медицинской девы), еще пришлось ликовать на свадьбе сестры, а лучше бы отправить жениха к черту, наконец, даже деньги, как плохая лампочка, помаргивали, даже с вечно-багровыми рожами друзья сразу все постарели, умер отец, французы, как дураки, придирались к каким-то бумагам, а русские только цапались, цапались между собой и в газетах аккуратно не платили, - если, повторим, он стал потухать, то и вдруг засиял, как прожектор.
После того как приехала Ольга. После того как пожаловали в гости деньги (муж сестры, например, оказался порядочным человеком и с деньгами), а еще - доля в архиве Бурцева ("я озолочу тебя, Федька") - за такие документы, и правда, вываливали аванс без условий, да не только в русских газетах, но главное - новые прожекты (вот почему он горел прожектором). И если с Эфроном Буленбейцер вдруг раззнакомился (как почувствовал, что враг? Ольге сказал - брюхом), то с Околовичем проводил недели.
Единственная трудность - про Околовича он не мог рассказать даже Ольге (после истории с Эфроном особенно).
Но, м.б., не из осторожности - что бедный Буленбейцер с трудом терпел, так это ее насмешливый взгляд. Они существовали вместе уже месячишко (по разным спальням) - и Федор Федорович с удовлетворением подмечал, что козье молоко ей очень нравится (она каждое утро находила бутыль, оставленную мадемуазель Жужу у двери), и - вот, смотри пальто, он сунул ей жестом неловкого брата - хорошо же на ней сидело (даже лисицу с воротника - как грозилась - отпарывать не стала), и - начала читать не газеты, но журналы и русские книжечки (ей нравился, например, подававший надежды Вольдемар Алконостов) - жизнь, получается, не кончилась после того, как дача на Каменном сгорела - не понимал только он, почему она вдруг сердится. Почему?