У них ничего не было, рассказывал мистер Патель, совершенно ничего. Все деньги, составлявшие приданое его жены, ушли на авиабилеты. Потом удалось занять денег у кузена, переехать в Лондон и купить газетный киоск в Катфорде. Правда, дело долго не продержалось. Выручка была хорошая, но миссис Патель носила первого ребенка, и мистеру Пателю не хотелось работать допоздна, надолго оставляя ее одну. Кузен не одобрял мистера Пателя, но беременность у жены протекала тяжело, и ребенок - сын - прожил всего две недели. Тогда они решили изменить свою жизнь и начать все заново, в другом месте. С прибылью продали киоск, выплатили заем, оставшиеся деньги вложили в акции "Бритиш стил", через некоторое время продали акции, получили новый заем и грант на налоговые льготы и, наконец, внесли первый взнос за эту гостиницу.
- "Брайтсайд", - одним дыханием произнес мистер Патель. - Гостиница "Брайтсайд".
В его устах эти слова звучали как стихи. Их сын, Али, родился через несколько дней после переезда сюда.
Когда они впервые увидели гостиницу, это была сущая развалюха; но мистер Патель вместе с шурином перестелил полы, сменил трубы, проводку, обновил крышу и стены, купил новую мебель и ковры (правда, подержанные) - словом, переделал все заново. Мистер Патель сказал, что у шурина золотые руки и он прекрасно управляется с подобными вещами.
- Но, Эдди, видели бы вы счета! - восклицал он, закатывая глаза.
Мистер Патель сказал, что, хоть в это и трудно поверить, когда-то "Брайтсайд" был фешенебельным отелем и здесь часто останавливались знаменитые люди и известные красавицы.
- Как и сейчас, - сказал Эдди. Мистер Патель расхохотался.
- Возможно, вам будет интересно узнать, Эдди, - сказал он, - что здесь останавливался великий ирландский писатель Оскар Уайльд и в дни своей славы, и в дни своего падения. О да! Мы многое разузнали об этом месте. Тогдашняя владелица гостиницы была как будто бы добрая и воспитанная женщина - сострадательная, образованная, ну, вы понимаете, - вот и пожалела несчастного затравленного человека, против которого ополчился весь мир. Когда полиция пришла за ним, она спрятала его наверху.
Эдди был в восторге. Сказал, что в Дублине у него есть друг, который пишет работу по Уайльду и здорово позавидует Эдди, когда узнает об этом. Мистер Патель рассмеялся:
- Скажите своему приятелю, что он может в любое время к нам заехать. Мы покажем ему комнату, где, как мы думаем, жил бедняга Уайльд. Бедняга. - Мистер Патель с грустной улыбкой покачал головой. - Такая нетерпимость - и к такому великому человеку! Разве это не трагично, Эдди?
Потом Эдди спросил, что мистер Патель думает о расизме, но оказалось, что мистер П. не любит об этом говорить. По его словам, он редко сталкивался с расизмом, во всяком случае по отношению к себе. Конечно, расизм существует. Он этого не отрицает. В газетах пишут об ужасных вещах: о нападениях на школьников-азиатов, о бесчинствах полиции и о многом другом. Но с тех пор, как он впервые ступил на землю Великобритании, ему, должно быть, всегда везло. Его все это не особенно тревожит. Они с миссис П. вообще не тревожатся об этом. Живут себе потихоньку и усердно трудятся. Мистер Патель сказал, что лучше не морочить себе голову проблемами расизма. Лучше вкладывать силы в работу. Никто не умеет работать так, как азиаты. Никто на свете, а ему приходилось встречать людей со всех концов мира.
- Понимаете, Эдди, потому-то англичане нас и не любят, - говорил мистер Патель. - Мы - торговцы и способны потеснить здешнюю нацию торговцев.
Эдди сказал, что ирландцев англичане тоже не любят, но мистер Патель поморщился: дескать, это все ерунда. Как насчет Терри Уогана? Его все любят. Эдди сказал, что это совсем другое дело, но не мог толком объяснить почему.
Мистеру Пателю нравился Эдди. Он был с ним откровенен, даже позволял себе иногда выругаться, как бы в знак особого доверия. С Эдди он говорил об очень личных вещах. Рассказывал о своем умершем сыне Юсуфе, о том, как они горевали. Иногда Эдди в свою очередь рассказывал мистеру Пателю о себе. Рассказал о своих родителях, и мистер Патель посочувствовал, но очень деликатно. Он сидел в углу, сомкнув кончики пальцев, задумчиво кивал и горестно поджимал губы. Семья для человека, наверное, самое важное, говорил он, и Эдди не мог с ним не согласиться.
Но одного мистер Патель понять не мог. Почему Эдди не съездит к матери? Конечно, он вовсе не намерен читать мораль, но этого он понять не в состоянии. Эдди рассмеялся, хотя ни объяснения, ни оправдания придумать не сумел, а потому сказал мистеру Пателю, что, пожалуй, навестит мать, только сперва немного оглядится. Обязательно навестит - в свое время. Мистер П. сказал, что съездить к матери нужно непременно.
- В мире множество женщин, Эдди, - вздохнул он, - но мать только одна.
- Это что, старинная мусульманская пословица? - спросил Эдди.
- Нет, - ответил мистер П., - это из одной песни в стиле кантри.
На объявление Эдди пришло несколько откликов; в пятницу вечером он встретился кое с кем в голландском баре "Де хемс" на Маклзфилд-стрит.
Пришла американка с короткой стрижкой, по имени Джинджер О'Райлли, бас-гитара, и двое парней-англичан: Брайан Смит, ударник, и гитарист, отрекомендовавшийся как Клинт Сайгон. Эдди спросил, настоящее ли это имя. Парень ответил: да, конечно. Не то чтобы его нарекли этим именем при крещении, но так его зовут все, поэтому оно настоящее. Брайан сказал, что и его на самом деле зовут по-другому.
- Мое настоящее имя - Токио Космонавт, - сказал он, - но оно недостаточно эффектное, и я его сменил.
Клинт воспринял это неодобрительно, зато остальные были в восторге.
Эдди сказал, что с шестнадцати лет играл то в одной группе, то в другой, но больше не хочет заниматься такой ерундой. Пора заняться серьезной работой, а не быть на подпевках. Конечно, он приобрел достаточный опыт, когда играл с "Полис" в Слейне, и прочее такое.
- Батюшки, - присвистнул Брайан, - это же самая большая музыкальная тусовка в Ирландии, верно?
- В Европе, - уточнил Эдди. Конечно, его группа замыкала список, но они все равно получили прекрасные отзывы в прессе, и из музыкальных кулуаров даже просочились слухи, что их оценил сам Стинг.
Это на всех произвело впечатление. Вдобавок, похоже, им всем нравились одни и те же группы, так что Эдди раздал копии своей пробной записи, и они договорились встретиться на следующей неделе на джем-сешн - как сказал Брайан, посмотреть, что получится. Джинджер сказала, что все решения в группе надо принимать демократически, и хотя Клинт возразил, что искусство и демократия не очень-то гармонируют, Эдди ее поддержал. Брайана Эдди убедил, и в результате Клинт оказался в меньшинстве. Хочешь не хочешь, а придется ему быть демократичным. Потом заговорили о названии группы.
- "Жрицы меда", - сказал Эдди. - Так называлась моя старая группа. Название что надо. Люди его запоминают, понимаете? Должен предупредить: я буду настаивать на этом названии.
Остальные были не в восторге от его идеи, но предложений поступило только два: "Имельда Маркос и ее туфли", от Джинджер, и "Оливер Норт и его бумагорезка" от Брайана, так что партия "Жриц меда" в конце концов победила. По крайней мере, это название утвердили в качестве рабочего. А выбор названия, как известно, самый сложный момент в создании группы.
Некоторое время они болтали о вечеринках с ЛСД, все по очереди ставили выпивку. Пиво в "Де хемс" было крепкое, и веселье било ключом. Эдди смотрел на ребят: как они спорят, смеются, подкалывают друг друга и отстаивают мнения, совершенно противоречащие тому, что сами же говорили пять минут назад. Все нормально. Похоже, они поладят, хотя Брайан и ведет себя слишком тихо, особенно когда слово берет Джинджер. Эдди рассчитывал, что они притрутся друг к другу, немного погодя. Наверняка притрутся. Ребята правильные, а он лидер группы. Наконец-то наметился просвет. Колеса завертелись, это уж точно. Он осушил свой стакан и попросил у Брайана сигарету.
Как раз перед тем, как во второй раз подошел его черед заказывать выпивку, Эдди хлопнул себя по лбу и, громко чертыхнувшись, припомнил, что ему давно пора быть в совершенно другом месте. Он оставил "Жриц меда" в "Де хемс" - спорить о втором альбоме "Уотербойз" и о том, что на самом деле можно услышать, если прокрутить "Сержанта Пеппера" наоборот. На сердце у него было так легко и приятно, что он позволил себе роскошь доехать до дома на такси.
Этим вечером в Вене группа сумасшедших ливийских террористов захватила голландский самолет. Все были в ужасе. Все, кроме Эдди. Со вздохом удовлетворения он вырезал из заголовка "Ивнинг стандард" "HIJ" и "KLM" и очень аккуратно добавил их к буквам, уже наклеенным над кроватью.
Потом улегся на кровать и задумался. Дела определенно налаживались. Всего-то неделю-другую в Лондоне, а уже обзавелся женщиной и вот-вот создаст первую самостоятельную группу. Да, дела определенно шли на лад.
Именно это Эдди и называл "прогрессом".
Квартира у Джимми и Рут была из тех, о каких говорят: "Это что-то!" Располагалась она в просторной, заново отделанной мансарде мрачного викторианского дома, выходящего на старое еврейское кладбище в Голдерз-Грин. Гладкие лакированные полы, в крышу врезаны витражные окна. Мебель в квартире была черная, и Джимми сказал, что все куплено в "Шабитат". Ему пришлось растолковывать соль этой шутки Эдди, который был в городе новичком.
На черном кофейном столике в черных мисочках стояло хрустящее печенье, арахис и разные соленые штучки. Из черных стереодинамиков гремел саксофон Чарли Паркера. Рут чмокнула Эдди в обе щеки и повесила его кожаную куртку на черную вешалку.
- Угощайся, - сказала она и, вильнув задом, исчезла на кухне. На ней было черное платье в обтяжку, до того тесное, что, кажется, без мыла не натянешь.
В комнату вплыл Джимми в черном полотенце на бедрах, животик свешивался через край.
- Живей, Рут, - крикнул он, - все уже здесь! - Он взял банку с пивом и поздоровался с Эдди. - Ты всех здесь знаешь? Это Эдди Вираго, ребята, недавно из Дублина, а ныне один из великих мигрантов эпохи "Райанэр". Кстати, он безработный, так что не хвастайте перед ним вашим баснословным богатством.
Эдди посоветовал ему отвалить, дескать, лучше пошел бы и оделся.
Кроме Джимми и Рут, на вечеринке был и еще кое-кто из друзей по колледжу. Строго говоря, не совсем друзей. Просто Эдди знал их в лицо.
Парень со сросшимися бровями, по прозвищу Ползун (настоящего его имени не знал никто) и его подруга Фиона, работавшая в "отраслевой прессе" (она была помощником техреда в ежемесячнике "Мясная торговля"). Эдди смутно помнил этих двоих: они учились на факультете бизнеса. Одна из тех парочек, что на лекциях держатся за ручку и целуются в баре. Ползун торговал мешками для мусора на "северном направлении", как он выражался. Подружка Ползуна все время просила его рассказать какую-то ужасно смешную историю, приключившуюся с ним в Карлайле, но он явно был не в настроении.
- Нужно было там быть, - пояснял он.
Была здесь и еще одна Фиона - девушка в желтой кисейной блузке, из числа "зеленых", вдобавок вегетарианка, так что "Мясную торговлю" при ней тактично не обсуждали. Работала она сборщиком средств для Комитета по прекращению экспериментов над животными. Когда Эдди спросил, что это такое, она улыбнулась и сказала:
- Да ну, не бери в голову!
С второй Фионой был парень, на вид очень тихий и неуклюжий. Говорил он мало и все время чистил ногти зубочисткой. Как выяснилось, поэт. Имени его Эдди не расслышал. Очки в черной оправе, как у Бадди Холли, черная водолазка - он выглядел как человек, нарядившийся поэтом для маскарада в Ислингтоне. С той разницей, что он действительно был поэтом.
- В реальной жизни, - прибавил поэт.
В ожидании Джимми и Рут все испытывали некоторую скованность. Одна из Фион разглядывала лицо Эдди, словно старалась припомнить, где она его видела. Эдди поначалу надеялся, что она прекратит глазеть, но через пятнадцать минут все-таки решил вывести ее из затруднения.
- Да, - обреченно сказал он. - Дин Боб.
Девушка прищелкнула пальцами и рассмеялась.
- Да-да, так и есть, - вздохнул Эдди.
- Он просто прелесть. Верно? - Девушка обезоруживающе улыбалась. - А чем он сейчас занимается?
Ползун ни с того ни с сего заговорил о каких-то блокираторах на колеса; поэт присел на корточки и стал перебирать пластинки, время от времени аккуратно счищая пятнышко с глянцевой обложки какого-нибудь альбома. Каждый раз, когда кто-нибудь говорил "Фиона", обе девушки оборачивались, и все прыскали от смеха, будто и впрямь происходило нечто уморительное. Но временами повисала неловкая тишина: все ждали, чтобы кто-нибудь заговорил первым, и когда Джимми наконец вошел в комнату, Эдди почувствовал такое облегчение, что готов был расцеловать его.
- Черт меня побери, - Джимми оглядел собравшихся, - давайте возьмемся за руки и попробуем вступить в контакт с живыми!
В тесных вареных джинсах он казался еще толще, чем тогда, в пабе.
Джимми извинился, что не припас суррогатного спиртного, якобы иронически намекая на прическу Эдди. Потом хлопнул Эдди по спине и захохотал.
- Отлично, Джим, - сказал Эдди.
- Я просто хотел тебя подзавести, Эд, - сказал Джимми. - Что ты на самом деле будешь?
Эдди сказал, что выпьет джина с тоником.
- Со льдом? - поинтересовался Джимми.
- Нет, - ответил Эдди. - Просто джин с тоником.
Джимми пристально посмотрел ему в глаза.
- Даже и не думай об этом, - сказал Эдди.
Вышедшая из кухни Рут попросила Эдди не стоять на ковре, если его это не затруднит. Ковер они купили во время поездки в Тунис и относились к нему très трепетно. Эдди уселся на подоконник, слушая болтовню гостей, которые стояли вокруг ковра, будто вокруг бассейна, полного пираний. Поэт поставил пластинку Нины Симон.
- Корсо не получил работу на Би-би-си, - сказала Фиона-вегетарианка, а Фиона-плотоядная негодующе покачала головой и заявила, что, если бы ей отказывали столько же раз, сколько Корсо, она бы просто дышать перестала или что-нибудь в этом роде.
- Угу, - поддакнула Фиона-вегетарианка, - он жутко злится и жаждет мести.
Теперь вот он собрался поступать в Королевскую школу киноискусств в Элмерз-Энд. Джимми сказал, что шансы у него нулевые, он, Джимми, хорошо знает это место, без блата нечего и соваться. Ползун рассмеялся, а Эдди поинтересовался, откуда Джимми это известно. Джимми снисходительно подмигнул и щелкнул себя по носу.
- Vorsprung durch Technik, - сказал он. - Связи, Эд.
Поэт заявил, что все это чепуха.
- Нет, я серьезно, - возразил Джимми, - мы делаем для них всю рекламу.
- Ну что, будем? - спросила Рут, указывая на дверь.
- Что "будем"? - поинтересовался Эдди.
- Есть, - пояснила она. - Все готово.
Некоторых блюд Эдди никогда раньше не пробовал. Чего только не продают нынче в супермаркетах! - сказал он. Рут послала его на фиг. Он сказал, что она замечательно выглядит. Она опять послала его. Рут нервничала и была явно не в духе.
Джимми понюхал вино.
- Злое винцо, - сказал он. - Не хотел бы я встретить его поздним вечером в темной аллее.
Никто не засмеялся. Джимми явно забыл, что повторял эту шутку с первого курса, когда они иной раз скидывались на бутылку марокканского или "Асти спуманте" и несли ее на квартиру к Дину Бобу.
Джонни Спид, деливший квартиру с Дином Бобом, в то время работал на "Общество Симона". Вечерами он разъезжал по улицам Дублина, силком пичкая оборванных алкашей сандвичами и супом, возвращался в два часа ночи и обнаруживал, что в квартире полно пьяных и невменяемых, вроде тех, с кем он возился весь вечер. Потом, когда у них кончались сигареты, он вскрывал блок "Плейерс", полученный в обществе для раздачи бродягам; сигареты пускали по кругу, с лихорадочной благодарностью, а после затевали жаркий спор о том, кто принадлежит к среднему классу, а кто нет. Прекрасное было время, говаривал Дин Боб.
Когда Рут внесла огромное блюдо жаркого с орехами, она лучилась от гордости и волнения; ей немедленно сообщили, что жаркое выглядит просто изумительно. Но она почему-то страшно нервничала, кусала ногти, и Эдди заметил, что у нее дрожат руки. Совершенно не похоже на Рут. Может, она неважно себя чувствует? - подумал Эдди. Она то и дело приглаживала волосы и оглядывала стол, словно что-то забыла. Джимми обнял ее за плечи и попросил успокоиться.
Но все пошло наперекосяк. Еще до того, как по тарелкам разложили салат из авокадо, завязался бурный спор насчет социал-демократов. Рут сказала, что будет голосовать за них, потому что она без ума от Дэвида Оуэна, - едва ли не самая умная реплика за весь вечер. Обе Фионы объявили, что отдадут свои голоса "зеленым". "Мы разрушили планету, уничтожили мир", - виновато твердили они, словно сами собственными руками разрушали планету и уничтожали мир. Ползун сказал, что это без разницы: все равно в стране заправляют банки. Джимми заявил, что опять поддержит Мэгги и что ему плевать на подушный налог. Лейбористы, конечно, всем хороши, но в отношении профсоюзов на них положиться нельзя. Он сказал, что Скаргилл возьмет Киннока за жабры, и сжал правую руку в кулак, одновременно отправив в рот порцию макарон.
- Мэгги дрянь, я знаю, - воскликнул он, - но работать она умеет, черт возьми, в этом ей не откажешь.