- С нашей стороны ближайшими к гостям будут люди товарища Клинского. - Губернатор указал на щуплого чиновника с гладкой, словно мокрой, черноволосой головой, он один сидел без галстука, приложив к голове наушники. - Город почти разорен. Вот итог деятельности мэрии. Вывозимому населению придется оплатить двухсуточный прогул, горячее питание. Придется охранять. Мало ли что. Населению не объяснять ничего! Иначе все обратят против нас. Есть два узких места, о них мое сердце болит. Первое, для изображения населения по пути следования и на месте праздника у монумента "Исток Дона" кто-то нужен. Вроде жителей. Массовики посчитали: около десяти тысяч надо. Ведь будет телевидение. С мужчинами понятно: солдат оденем, курсантов. Театр поможет с прическами. Детей немного есть. Распределим два детских сада, наших детей в первые ряды. - Шестаков выдохнул. - С женщинами беда. Где взять столько женщин?
Наших жен не хватит. Только первые ряды закрыть. А на задах? Пятьдесят единиц выделит артель слепых, их можно попарно с солдатами-поводырями в отдалении. Может, успеют переодеться артистки балета после концерта, они из области, их можно использовать. Основную же массу мы вынуждены просить у исправительно-трудового учреждения. Эшелоном сюда, эшелоном обратно. Пятьсот женщин с трудной судьбой. Как объяснить их проход от вокзала и назад под конвоем? Может, имеет смысл представить это как легкоатлетический кросс солдатских матерей? На площади их придется расставлять только с офицерами в соотношении трое на одну. Уследить в давке трудно. Тоже думаем. Разуть? Или соединить наручниками за плечевой сустав? Решим. Из артистов областного театра драмы и ветеранов правоохранительных органов собираем оперативную группу, где-то около ста человек. Они разместятся в двух фургонах "Телевидение" и будут сопровождать движение гостей на случай, если…
Шестаков накрыл ладонями щеки и глухо продолжил:
- Если гостям захочется поговорить с людьми. С людьми занимаются, учат слова. Как вы понимаете, это крайность. Лично я в нее не верю. А я владею ситуацией! Но улыбнуться, поздороваться, я подчеркиваю, каждый обязан уметь. Праздник с обедом займет час сорок. Но сопровождающие прибудут раньше, поэтому праздновать придется около шести часов подряд. Я все-все понимаю. Нам неподъемно тяжело. Но тут, как говорится, пан или пропал. Решается жизнь наша навсегда, на века, товарищи. Встретим достойно - на уровне председателя правительства решится вопрос о включении Светлояра в "Золотое кольцо" и в перечень памятников государственного значения. Это, товарищи, валюта, она решит, как вы понимаете, все наши узкие места. Нас будет чем вспомнить.
Слушатели пошевелились, начинали хлопать.
- Вот вторая напряженность. - Шестаков со значением глянул в наш угол, и я понял, что за напряженность. - Крысы, товарищи, сами по себе отвратительное явление. Все грызут. Поэтому называются грызуны. Такое нам наследство за десятилетия накопилось, а последние годы и мэрия сплоховала. Загрызают собак. Граждане боятся за детей. Моим почином создана истребительная корпорация "Крысиный король". Народным способом она освободит от грызунов район празднования. За одну ночь накануне прибытия гостей. Бесплатно.
Теперь хлопала даже охрана у дверей. Мой пожилой сосед хлестал так, что очки съезжали на нос. Старый хмуро посмотрел на карту.
- Но зал гостиницы "Дон"… Вы знаете особенность. Кое-кто… испытал на себе. Ключевой объект. Приходится обратиться в столицу. Выбрал их Иван Трофимович. Деньги, очень большие, платить придется нам. Что ж, частная артель. Мы приперты. Но вправе потребовать! Невозможно, нельзя, даже на миг. Даже… меньше, чем на миг. - Я следил за губернатором, он побледнел. - Даже во сне страшном. Представить. Чтоб во время торжества. На стол. Или на пол. На кого-то. Или даже помет, что там повсеместно. Нет и нет! Предупреждаю при всех. Чтоб высокооплачиваемые наши коммерсанты осознали.
Совещание поворотилось к нам. Я улыбнулся. Не умеют смотреть. Старый неприязненно ерзал.
- Распорядок объявит полковник Гонтарь.
- Довожу до вас: с шести утра штаб переводится на казарменное положение. Спальные помещения развернуты в учительской и у завуча. Столовая в библиотеке. Санузел там, где был. Соблюдать армейские звания. На первом этаже начнется учебный год силами двух классов. Наружная охрана - в очереди за квасом и фургоне "Школьные завтраки". Пропуска предъявлять часовому с детской коляской. Цвет коляски доводят командиры. Разойдись!
Все повставали, пиная раскатившиеся баскетбольные мячи, я подмигнул соседу: как?
- Вот кто нас грабит.
- Да. Вы кто тут?
- Тут я - капитан Ларионов. Степан Иванович.
- Капитан, как-то у вас все на дурдом похоже.
Ларионов грустно прижмурился:
- Я не врач. Я главный архитектор.
Откланялся, на его стул пересел Старый. Я давно не засиживался в школе до синих окон. Словно на танцах, хоть ни одной девки вокруг. Ночлег среди беременных. И у беременных есть некоторые выгоды. Вслух спросил:
- Старый. Зачем мы сюда приехали?
У душевой рыжий Баранов, Клинский и полковник Гонтарь подслушивали мат-перемат, доносившийся сквозь шип воды.
- Я тебя, падла, закопаю!
- Самого закопаю, только пасть разинь! Вернешься коров кастрировать.
- Я владею ситуацией!
- Видал, чем ты владеешь?!
Тщедушный Клинский взял нас тихо за локти и повел походить.
- Горячие оба, болеют за дело. - Щурился, будто вглядываясь в нас. - Вы должны понять груз. Провинция. Сюда никто никогда не приезжал. Только князь Долгорукий, недавно выяснили историки. Нас зовут.
Губернатор и мэр кутались в простыни на лавочках, отвернув распаренные лица в разные стороны.
- Все вопросы к Баранову, - буркнул Шестаков. - От вас одно: готовность зала с одиннадцати утра до пяти вечера двенадцатого числа. Деньги получаете по окончании.
- Познакомьте с вашим "Королем", - попросил Старый.
- Зачем это?
- Хотя бы дипломы их посмотреть.
- Нет. Не сбивайте их. Пусть ребята работают.
- Видите ли, я не стал встревать при всех, но все ваши обещания в отношении крыс - лживы и опасны.
- Ничего себе заявочки.
- По вашей карте рабочее поле ваших ребят - километров двенадцать. Вы знаете, что это? При вашей запущенности на такой площади может находиться тридцать тысяч грызунов. Сорок. Тысячи нор. Чтобы снизить закрысенность вполовину, нужны сотни дератизаторов, валютные препараты - четыре месяца труда! А вы - одну ночь. Что за бред?! Мы - а лучше нас в России нет! - беремся очистить одну гостиницу за две недели и управимся тык-впритык… Может, вы хотите город поджечь? Бомбу нейтронную бросить?
- Да-а, почуяли, почуяли соперников, хе-хе-хе, - вдруг закатился Шестаков. - Россия не Москва, есть и у нас головы! Вас наняли на что? На гостиницу. Не суйтесь не в свое. Мои ребята не обещают потравить, они за одну ночь вытеснят…
- Его ребята, его ребята, - заговорил Старый преподавательски неприятно. - Я талдычу ему, что это невозможно! Нигде! Ни в Москве! Ни в Америке! Тем более в вашем паршивом городе! А он: мои ребята… Иван Трофимович, я смотрю, с вашим… С ним говорить смысла нет! Вы даже боитесь показать своих пустозвонов. Попомните, дикий народ работает дико. Я подозреваю, его ребята накупили непатентованной дряни типа китайской "Хорошей кошки" с нервно-паралитическим газом. Для человека - смерть! Или выложат яды острого действия на пищевых объектах. Вы не обойдетесь без похорон. Вы же к нам тогда прибежите? Я заранее говорю: не поможем! Вот этот и его ребята пусть и расхлебывают! Будьте здоровы!
За дверьми Старый сухо продиктовал Баранову:
- На завтра. Подсобников, можно без образования. Пропуск на все объекты. Машину круглосуточно, где живем. Карту канализации.
- С картами не получится, - подошел Клинский. - Так глупо сложилось, что канализация считается объектом особого назначения. Там же провода. Замучаемся документы оформлять, как в Америку. Пока из Москвы разрешение придет.
Теперь я понял, кем работает маленький черноголовый чиновник.
Баранов порыскал меж машин.
- Вот эта с вами.
Мы погрузились в знакомую "дежурку". Баранов наставил водителя:
- С этими лейтенантами. В санаторий беременных. Сам спишь в машине. Со мной на связи. Лейтенанты, травите на совесть! Чтоб не с понтом под зонтом. А то на День милиции тварь в салат упала.
- Я с вами, - на переднее сиденье засунулся мэр. - Рули, Константин.
Константин порулил, не подозревая, какую радость обещают ему ближайшие дни.
Старый взорвался:
- Иван Трофимыч!
- Не спрашивай. Меня не посвящают: кто, что… Едят меня, я же не из демократов. Думал, до праздника дотяну, а теперь вижу: нету у них терпения. Им важно, кому встречать. Что мне с ними, драться? Пенсию я заслужил. Вы не серчайте на них, делайте свое, деньги получайте и уезжайте поскорей.
Меня придавила тьма, чуть размазанная фонарями. Старый ворчал, что он капитан запаса. Что когда прижимали пасюков к Олимпиаде, КГБ тоже не пустил в канализацию и трехэтажные подвалы дома генсека на Кутузовском - все труды - прахом.
- Вас доставить? - Водитель обернулся к мэру, достигнув санатория.
- Тут идти двести метров. Шагов двести сорок.
Он стоял у машины, сгорбясь, явно позабыв о нас.
Я предложил:
- Возьмите фонарь.
- Нет. Тогда точно увижу. Вон мой дом.
И быстро пошел, ровно по середине дороги, сильно размахивая руками. Он задирал колени высоко, словно под ногами хлюпала вода.
Константин подал Старому продолговатый кулек.
- Мужики подходили с мясокомбината. Сказали, передай потравщикам подарочный образец. Ветчина светлоярская. Я такой ни разу не ел.
- Ум-м… - Старый понюхал, зажмурился и немедля отправился к дежурной сестре за ножом, я же очутился в туалете. Крючок прибили, плотник - молодцом! Спустя минуту загадочный звук сбил меня со счета слоев ржавчины на бортиках ванны.
Я заглянул в палату. Старый замер меж кроватей, растопырив руки. Он глядел себе под ноги на мокрый пол.
- Что, обо мне нечаянно вспомнил?
Старый поднял смятое лицо, его снова вырвало. Он попятился еще от расползшейся лужи, и мне стал виден стол. На нем из надрезанного батона отличной ветчины черно торчали хвост и задние лапы обугленной крысы.
Воспоминания о голубом пасюке
Время "Ч" минус 14 суток
В пять утра уже осенью хмарит, нету июньской легкости пустой, когда не ждешь событий, ничего - легкости хватает. Синева под заборами и по канавам, зевота - грузный мясо-комбинатовский вахтер в черной шинели зевал, утыкаясь в зеленые варежки. Сидит на ступеньках деревянной лестницы - приставил ее к бетонным плитам, сложенным у ворот, будто выкрасил и теперь сушит.
- Посигналь, посигналь этому, - теребил Старый Костика и под бессонное, злобное гудение тронул меня. - Ты не спи. - Закричал вахтеру: - Дед! Тут колбасный цех? Ты чего варежки насунул? Перстни золотые прячешь? Рот боишься открыть - весь в золоте?
Я глядел на лысого пухлощекого парня, найденного в машине на заднем сиденье. Мешает лечь.
- Меня зовут Виктор, помните? Вы в поезде уступили свою полку. Приехал домой, а в двери повестка. Сразу остригли. Сказали: на месяц, сборы по гражданской обороне. К вам порученцем, даже не знаю, что это. Как связной, наверное? Завтра форму получать. И вам дадут. Вы ведь лейтенанты? Вспомнили меня?
- На территорию не пу-щу, - задребезжал вахтер, нагнув к окошку седые усы.
- А кто тебя спрашивать будет! Пошли, Константин, посмотрим, откуда тебе колбасу принесли. - Старый нес сверток подальше от себя.
Дед безуспешно подергал рычаг сирены и зашарил в траве оброненный свисток. В машине тянуло спать, да Витя мешался.
- Так вы ученые? Каждый день так рано начинать? Может, вы позволите мне дома ночевать? Хоть бы через день. Понимаете, я тут жениться собрался.
Вышли. Красные цеха с непромытыми окнами. Под бетонным забором с колючей проволокой на штырях песчаный откос, трава, пыльные кусты, бумажки, столбы, а там уж низина - вода блестит, я повернул за бетонные плиты, здесь не так несло падалью, и опустился на черную шину, заполненную землей под цветы, - я сел на край и протянул ноги.
Парень и сюда приперся за мной.
- Вы за что-то сердитесь на меня? Что я в поезде ушел? Моя невеста ехала в другом вагоне. Я хочу, чтобы между нами сразу установилась ясность. Для меня это важно. Полковник Гонтарь сказал: будешь плохо служить - пошлю на Камчатку самолетам хвосты заносить. Вы прямо мне приказывайте, как правильно делать.
- Да просто скучно.
- Караул, тревога! - закричал наконец дед на проходной. - Прорыв на территорию. - И закашлял.
- Дед, иди - налью.
- У нас же нет с собой, - прошептал Витя. Придется ему дослуживать на Камчатке. Невеста перестанет отвечать после третьего письма. Надоумил - он полетел к машине.
Я кивнул деду, вмиг очутившемуся рядом:
- Чо разорался, как оленевод? Свистка так и нет?
Дед обиженно смолчал, но походный стаканчик принял. Я не пил. "На начало" пить грех, выпьем "в закрытие".
- Может, случайно попало в колбасу? - Витя затыкал пробкой сосуд.
Малый не представляет, как делают колбасу, сколько мясорубок и терок проходит мясо, как пленка облегает батон, какими голосами визжит машина утром, когда ее прогоняют на холостом ходу.
На обычном мясокомбинате на квадратный метр приходится четыре крысы. Тесно. Самцы ходят перекусанные. Живут в холодильниках, мороженых тушах, вьют гнезда из сухожилий. Нам достаются лишь крысиные объедки. Я год не ел мяса после двух недель работы на Волховском мясокомбинате. Крыса обязательно в колбасе. Но перемолотая: шерстинкой, когтем, костью, кожицей. Только не целиком. Разницы нет, она кажется. Тем и отличаюсь от пасюка - мне кажется. Чем отличается умирающий старик от умирающего молодого? Ему кажется, что он пожил.
Дед пропал. Лестница заскрипела - он лез на плиты. У Вити разъевшееся лицо. Бреется без царапин. Жених.
- Дед. Разве уже пора? Во сколько они выходят?
- Я их не засекаю. Должны сейчас. - И не выдержал. - Да полезайте скорей! Какого черта вы там высиживаете?!
Витя закусил губу и посмотрел на меня.
- Лезь. Вудет противно - отвернись.
- А вы?
- А мы тут. Они ходят по запаху, где протоптали. Где пыль на кустах. Я им не нужен. Они идут пить.
- И собака моя так думала, - сообщил сверху дед. - Ты на чем сидишь? На клумбе сбоку цветов? На могиле ты сидишь! Знаешь, как визжала? Я на плиту лег и голову под шинель. Директор приехал, а ворота некому открыть. До обеда лежал, до сих пор кашляю. Осталась пряжка от ошейника да костяк без задних лап. Задних лап вообще не нашел.
Лестница в три скрипа перебросила Витю наверх, он корил:
- Что у вас, ружья нет? И вы не слезли? Да палкой бы… Ногой топнуть - они разбегутся. И вы свою собаку…
- Дурак! Вижу, тебе по рубахе еще крыса не сигала. Крысу убить - жизни не будет. Голова городской Трофимыч крысенка приколол на кухне - лыжной палкой. Второй месяц ходит изумленный. Увидишь, рак его заест. А мужик! - никто в районе ни перепить не мог, ни в бане перепарить. У нас в конторе ни одной бабы не осталось, чтоб не щипнул.
Потом я слышал грызню Старого с Гришей из колбасного цеха - и они взлезли на плиты, пили там. Гриша многажды клялся сердцем матери: не знает вчерашних мужиков, день базарный, много ефремовских ездит. Поставили пузырь: закатай крысу в батон, теще гостинец. Старый шипел: за пузырь вы, должно быть, родную мать… Примолкли.
- Лестницу убираю, - еле просипел дед.
Небо просветлело, расправилось, я прикрыл глаза - пахнет падаль, доносит, давно не кемарил на улице, не простыть, заткнул уши: не хочу слышать свист, которым начнется все.
Позже я трогал траву. Вот какая трава? Шалфей какой-нибудь? Клевер? Может, дугласия зеленая? Навозник лохматый. Или негниючник.
Старый под облаками хмыкал:
- Поразительные цвета! Белых вижу. Желтые. Брюха, правда, не вижу. Красномордые точно есть. Вон! Видали, пара? Я голубого пасюка последний раз видел на киевской плодоовощной базе в семьдесят восьмом году - чуть с ума не сошли. Не могли определить: пасюк или черная крыса. Ухо меряем - достает до угла глаза. А по черепу вроде пасюк. Да, на этой помойке я при социализме докторскую бы собрал. Лезь посмотри!
- Пошел ты.
Уехать не могли еще час. Вахтер с носатым, как грач, Гришей дожимали нашу бутылку. Старый заглядывал за плиты: там рвало ставших друг против друга на четвереньки Витю и водителя.
- Не принимайте так близко, товарищи. Просто: серое одеяло. - Косился на меня. - Ты-то что хмурый?
А я хотел жрать. Гриша сносился за колбасой. Автобусы подвезли первую смену - вахтер выцыганил хлеба. Из-за плит выступил Виктор, как в задницу раненная рысь, смаргивал, словно ему брызгали в лицо. Гриша наставил в меня носяру:
- А человека могут слупить?
- Редкость. Если не считать младенцев и раненых, наука знает только один случай: в Шотландии загрызли пьяного в шахте.
- Как же наш в Шотландию попал?
- Не наш. Местный, шотландец. Еще в Москве после войны дворника загрызли, но не все в это верят. Вот отгрызть могут что-нибудь запросто. Мягкие части: щеки, нос. Уши. Еще что-нибудь.
Вахтер с Гришей дружно грохнули, Витя отошел и сунул голову в кусты. Здесь и заночуем.
Завтрак сложился из капустно-морковного салата с кисловатыми стружками яблок, теплой горы гнутых рожков, облепленных хлопьями перекрученного мяса, миски солений.
откуда моя лапа подцепляла, чередуя, то огурец, то уже лопнувшую помидорку, и глиняного жбанчика остуженного в холодильнике компота. Я выдул его и спросил, где же сухофрукты на дне? Охнули, принесли. Старый четверть часа ждал, пока я выплевывал косточки чернослива и затыкал груши в рот, оставив черенок меж пальцев, икал и вздыхал - завтракали в санатории на балконе. Кормили санитарки с фиолетовыми разводами на отекших ногах.
- Виктор, пожалуйста, доложите про гостинец мясокомбината в милицию. Или вашему полковнику. Короче, тому, кто вас приставил, - попросил Старый.
- Старый неточно выразился. - Я поднялся со стула. - Доложи тому, кто не посылал нам запеченную крысу. Кому хочешь доложи. Но еще тому, кто не посылал. А мы из тебя вырастим дератизатора. Отличника здравоохранения. - Я задрал правую бровь и, разлепив губы, потряс головой, целясь в беременную с белокурым хвостиком, гревшую пузо на лавке под елкой, она засмеялась так, что из подъезда вышла санитарка и увела ее в тень.
Витя набычился и ушел собирать в сумку фонари и "тормозок", а мы спустились с холма, прошли дорожкой меж лиственниц к воротам санатория.
- Хорошо все, Старый. - Я погладил пучащийся живот. - Но женского общества мне не хватает.