Женское общество появилось тотчас. За квасной бочкой тряхнулся белый подол, мелькнул в очереди, ветром его вынесло на площадь и потянуло к нам - белый, тайный, страшно короткий, но для таких ног соблюдавший сволочную меру - качающийся, пышный из-за каких-то бантиков, полосочек, лоскутков, пушистого тряпья и наверняка мощной плоти; выбрасывающий ноги как два розовых пламени дышащей огнем ракеты, не взлетавшей, не избавившейся от жара своего. Не выгоревшие на югах в цвет полированной деревяшки, не чахоточные, бледно-поганочные с растрепанным рыжим пушком и синими ветвистыми венами, цвета голого зада в хирургическом освещении - а розовые, кровные, яблочно плотные, помнящие еще в высоких икрах детскую худощавость, но она терялась в коленях, закручиваясь и набухая в плоть, и дальше уже хлестало через пробоину, лилось и намекало на сиреневые глубины сухое, теплое, голое тело - не про всякие ноги скажешь: голые. Не про всякие.
Выше уже подпрыгивал, пружинил, качался этот призрачный подол - я не отрывался от него, считая, что смотрю на ноги. Прямо к нам. С легким вопросом взрослым голосом:
- Простите, вы что-то ищете? Я не могу вам чем-нибудь помочь?
Я поднимал взгляд: талия в наперсток, голые плечи, а грудь при таком основании уже ничего не значит, темные, крупные губы с неровными краями; волосы цвета мокрого песка до середины шеи, уложены ветром; глаза, которые хочется закрыть ртом, и, конечно - ясное дело - кажется выше, чем мы; я снова сорвался в подол.
- Ласточка, мне уже не помогут такие девушки.
С топотом и звяканьем (пусть попробует, тварь, расколотить фонари) догнал Витя, с ходу крича:
- Вот мои командиры. Дератизаторы из Москвы. Вот моя невеста.
- А у меня намерения серьезные. Я жениться и не предлагаю. - Брови ее, густые у переносицы, едва различимы к вискам, не улыбалась, серьезна, отчего губы выступали еще, у меня живот заболел. - Ясно. У меня сразу мелькнуло: жених есть, а влюбится в меня.
- Девушка даже не подозревает, какая смертельная угроза нависла над ней, - сочувственно подтвердил Старый.
Засмеялся один Витя. Она даже не моргнула. В руке она держала кувшин с квасом, протянула его жениху. Он сунулся в кувшин, как сосунок, я выбросил вперед руку и тронул ладонью ее нос - она все равно не вскрикнула, только отступила, всплеснув запоздало руками.
- Для страховки. Невозможно влюбиться в девушку, если при знакомстве схватил ее за нос. Никаких уже первых прикосновений. Надежней еще по заду…
- А ну! - Напившийся парень едва не сунул мне в рыло кулаком. - Ты! Ты что про меня думаешь?! Если б не военкомат, понял?! В своей Москве ведите, как хотите. А здесь, если ты протянешь свои… - Опять сжались его кулаки. - Даже словом, одним словом. Я тогда… Ты не уедешь отсюда!
- Извините, Виктор, - встрепенулся Старый. - Мой товарищ поврежденный человек и не избежал мрачности. Не так давно он похоронил жену. - Старый пресекал назревающие обстоятельства слезными сочинениями. - Если ваши… родственники не станут посещать нас в служебное время, то и он не впадет в… И вы не пойдете на каторгу за убийство кандидатов наук, биологических. А сейчас он охотно извинится.
- Да. Прошу простить. Тем более это спасет только меня. Она не спасется.
Влюбленные убежали вперед - кувшин качался меж ними. Клячи потащились следом. Одна кляча воспитывала, а вторая кивала, не выпуская из поля зрения играющий подол - а вдруг задерет ветер? Черта с два. Конечно.
Площадь лежала квадратом - мы тащились поперек нее. Гостиница торчала напротив санатория, отделенная с тылу бульваром от южной, крысиной, стороны. Такая узорчатая башня, похожая на обком партии в азиатской республике в прежние времена, чуть оживленная арками и колоннами, держащими козырек над подъездом зала заседаний, - наша цель.
По окрестным домам висели люльки, и строительные бабы шлепали штукатурку на стенные оспины, на крыше ворочали железо и кричали мужики. С трех "ЗИЛов" осторожно, по рукам, снимали хороший облицовочный кирпич. Пара каменщиков обкладывала побитую ракушку остановки. Женщины в халатах опять возились в клумбах, им сигналил водовоз - мое сердце застукало, ежели разинуть рот, то слыхать сиплое тиканье.
- Закрой рот. Смотрят же. - Старый встал, и я.
У гостиницы скучились милицейские "УАЗы", на лавках сидели солдаты, им закричал офицер, и они поднимались, оправляя ремни и бросая курить.
Из подъезда выскочили белые халаты, указывая на нас: они? Заходили штатские, вот жених да невеста уже здесь и также обернулись к нам.
Я поверх голов уставился в дальнюю витрину - и оттуда смотрели, а впереди всех величественная дама в белых кудрях, смачно накрашенный рот, основательная, как бутыль. Я улыбался и помахивал ей, обнимал себя руками, дескать, вон как люблю. Там шевелились, говорили беловолосой статуе на ухо. Она даже не перекатила тяжесть своих телес с ноги на ногу.
Одна желто-синяя машина тронулась, и вторая, вяло мигая, и, обогнув нас, причалили к угловому магазину, там обнаружилось скопление платков, сумок, платьев, сморщенных лиц, так много, что на деревьях сидели - в упор все в нас. Сердце мое постукивало шибче, шиб-че.
Пяток милиционеров гребли перед народом руками, будто загоняя гусей. Не видать: уступала толпа? Нет? Но точно, взирала на обе небритые морды - Старого из-за бороды, из-за лени у меня. На костюм Старого школьной расцветки - железные пуговицы, блестящие коленки, нависшие над резиновыми сапогами, Старый работал в сапогах. На его рубашку, один ворот на улицу, другой под пиджак. На кавказский нос, обложенный морщинами, и седеющую наружность. На мой дырявый свитер (колючая проволока на ограде птицефермы в Люблино), вонючие шоферские штанищи с карманами там и сям и пляжные тапки на грубых носках. Лето кончается на этом, мы остановились, мы начинаем.
- Товарищи. Расходимся, - захрипел, чуть удлиняясь эхом, мегафон, к толпе уже покатила третья машина. - Насчет крыс обращайтесь в районные санэпидстанции по месту жительства.
От гостиницы махали нам: скорей! уходите!
- Товарищи, не скапливаться! Кто вам сказал? Никто из Москвы не приезжал. Делаем. Три шага. Назад!
За руки нас втащили в гостиницу: пустота, моют пол. На этажах с завываньем циклевали паркет. В крючкастом, голом гардеробе висели шинели и противогазы.
- Народ наш крысы так замучили, - извинялся архитектор Ларионов, я его узнал по очкам, лысину накрыла офицерская фуражка. - Прикомандирован заместителем.
Его оттеснили белые халаты санэпидстанции: страхолюдная мама и стародевная дочка с одинаково выпученными глазами. Халаты похрустывали и торчали, как брезентовые робы.
- Я учился у профессора Одинца и доктора наук Мелковой, а Владимир Степанович - лучший, любимый ученик Марка Кунашева, - отвечал я на их интерес.
Мать обомлела, не подозревая мою специализацию по садовой мухе. Дочь лепетала накануне заученное про давилки Геро и зоокумарин. Я подхватил:
- Девчонки, это не к спеху. Начнем вылов, тогда - да. Пошуруйте пока возможности насчет приманки: мука, колбаса, грушевый сироп, валерьянка. Пока свободны. Идите хоть по магазинам. - Я нацелил их на витрину с поразившей меня дамой.
- Это банк, - подсказала дочь, краснея и краснея. Ах, банк.
- Старый, то есть Владимир Степанович, чтоб Витя меня не прибил, я беру себе капитана Ларионова. Я без сапог, канализация за вами.
Ларионов, прапорщик и двадцать бойцов - всех над картой в кружок. Где столовая?
- Нету. В проекте заложена, но с финансированием подвели - не достроили. Буфет есть на десятом этаже, яйца, сметана, - доложил Ларионов. - Сами не готовят.
- Да мы уже кушали, - подсказал прапорщик. Очень хорошо.
Я развел бойцов кругом гостиницы и каждого ткнул в его участок. Медленно ищем, под каждой ступенькой, трещин не пропускаем, внимание деревянным частям - щепка отколота, царапины - особо стыки, уголки, выводы труб, дверные коробки, любое - слышите, да? - отверстие от трех копеек и шире отмечать мелом и звать меня. Вперед!
Я расположился на ближней лавке, на бульваре, поглядывая то на банковскую витрину промеж зевков, то на Ларионова, пытавшегося мне помочь.
- Вообще-то они падают с потолка. Я, честно говоря, не специалист…
Кричали: сюда! Орали: вот! Товарищ лейтенант!
Через полтора часа, утирая пот, я понял - мы нашли всего четыре приличные дырки. Про две я мог уверенно сказать, что это крысиные норы, но заваленные барахлом - позапрошлогодние. Лишь в одном месте, на низкой оконной раме, что-то похожее на погрыз, но также - не этого лета.
Любой врач санэпидстанции, изучавший основы дератизации по "Методике определения закрысенности объектов", с ясными глазами занес бы гостиницу в "территории, свободные от грызунов", и уполз пить пиво в не вполне свободный от грызунов бар или покатил бы на самокате за город с объемной банковской служащей, а мне пришлось хрипеть:
- Так. Мусорокамера.
Дверь мусорокамеры красил мужик. За дверью мусороствол утыкался в такую гору бумажно-жрачного дерьма, что приемного бака даже не было видно. Жирные, утоптанные потоки мусора текли в подвальное нутро. Несло тухлыми рыбьими хвостами и молочной кислятиной. Как тут унюхаешь крысу…
Бойцы притащили лопату, Я засадил с размаху грабаркой по мусоростволу: вдруг услышится скребучий, утекающий вверх переполох? Нет. Черт!
Послал бойца кататься на лифте, глядеть, с какого этажа мусоропровод забит. Остальным со злости велел: расчищайте вот эти два угла.
И там, конечно, ни черта не было.
Хотя в гостинице, где крысы летают с потолка, в таком помоечном городе, при вскрытии мусорокамеры рябить - рябить! - должно от хвостов. Гроздьями должны сидеть на трубах, ничего не боясь!
Боец вернулся: мусор колом стоит с двенадцатого этажа. Выше - пробками. Ну, что ж. Добрый город.
- Ты кто? - зацепил я красильщика.
- Техник-смотритель.
По его лицу я понял: сегодня первый день в его трудовой биографии, когда он к обеду не выпил двести грамм.
- Веди в подвал.
- Там темно, лампочки пережгли, а новых нынче…
Я стащил со счастливо улыбнувшегося бойца сапоги и, не вдыхая, не глядя вниз, чтоб не утыкаться в мокрые кошачьи ребра, перелез смрадную гору, оползающую в черные подвальные недра. За мной чавкали остальные.
Пропустил вперед бойца, чтоб светил. На восьмой ступеньке я уперся в него - что? Нагнулся, в желтом ломте фонарного света - пола нет, гладко отсвечивает жидкая чернь и носится ослепшая на свету насекомая шелуха; я минуту молчал. Силясь вспомнить хоть одно цензурное слово. И вспомнил:
- А это что за параша?
- Вода. Пожарную систему испытали и набузовали в подвал. Третий год не сохнет.
Единственное, что теперь: напиться квасу и спать. Бараны топтались и дышали мне в шею.
- Фонари! Светите все над водой - острова есть?
Два: посередине и в углу. Несите, чего вылупились?
Меня несли по санитарному уставу вдвоем, сцепив руки в стульчик. Ларионова и кряхтящего прапорщика - на закорках. Вместо первого острова - узел труб брошенной пожарной системы. На второй я спрыгнул - земля. Шлак, стекловата. Лошадь прапорщика ахнула в яму, метнув переставшего кряхтеть командира мордой в поток. Плескались во мраке, как два бегемота, шарили фуражку, прапорщик обещал: "До дембеля будешь нырять!"
Работал я. Остальные светили и выжимали портянки.
Мало надежды, чтоб они вплавь ходили жрать на мусорку. Ни одной норы. Вот так день, хуже и хуже. Ни крысиных столиков, ни отхожих мест. На вводах коммуникаций штукатурка без повреждений, пыль на трубах без следов. Особо и не потыкаешься при таком свете.
- Хозяин, лампочки, говоришь, сожгли, а патроны - пустые! Сам небось на лодке подгреб и вывернул. Шалава.
Ларионов дотронулся:
- Не сердитесь. Что у нас так…
- Как везде. Небось пятилетку клянчили швейцарскую противопожарку. Испробовали и бросили гнить, пока вода сойдет. А вода третий год не сходит - бетонный пол. Вы архитектор? Берите лопату и бережно вскройте мне вот, - я сбил дырявое ведро, накрывавшее единственную найденную дыру. Края оползшие - значит, нежилая. Но хоть душу отвести.
Бойцы копали. Ларионов боязливо заглядывал, как профессор ботаники в задницу старому слону. Я ждал на гнутой железке, замерз и пошлепал вдоль стены, где мелко, ощупывая светом горки щебня и песка, бетонные блоки. С блоков я посмотрел за перегородки: везде вода. Без всякого охотничьего ража. Я чуял - не найдем.
Скользко. Посветил, меж блоков забилось раздутое пальто, блеснули пуговицы, я запомню.
- Раскопали, товарищ лейтенант.
Рыли как зря, как могилу, - солидная нора, на два гнезда, давно нежилая. В одном гнезде, верхнем, - нагрызенная бумага. Из нижнего вытаскивал рукавицей и раскладывал на лопате под светом кости, хомячью шкурку, медный пруток, два черепа домовой мыши, веревку, виноградные косточки и шкурки помидоров - остатки съеденного человеческого кала. Бедовала, значит, семья. Закапывайте, все на выход.
Краска воняет. Я мял поясницу - накланялся. Кто мокрый - сушитесь. Остальных для очистки совести я отправил на бульвар: ищите норы. Было как-то: бесплодно шерстили подвал один на улице Генерала Ермолова - а норы нашли через дорогу, под кленом - тридцать две норы.
Я обошел гостиницу снова. Ни трубой, ни кабелем нет дороги от соседнего чердака. Смотритель докрасил дверь мусорокамеры и двигался уже молодцом.
Я присел у крашеной двери. Уголок над порогом выпилен кругляшом, чтобы вывести кабель. Качнул качель - ходил он в дырке свободно. С запасом. Пальцем я огладил пропил: да. Шероховат. По окружности выщербен. Сколько? Сантиметров семь. Крысиный ход. Я прилег: в дырке паутина. Паутина убавляет радости. Выходит, давно не пользовались.
- Чего не спится? - Клинский смеясь протянул пацанячью руку. - Губернатору неймется проверить. Две вещи скажу. От души и по делу. От души: не злитесь насчет наших маскарадов - мужики перебарщивают, но по сути болеют за город. Не очень знают как. По-другому у них не получится. Учимся. Я сам любитель. В госбезопасности третий год. До этого в школе. Тоже, кстати, химия-биология. Страховым агентом подрабатывал: видите, без машины? Привык пехом.
Главного не нашли - места поселения. И не выспался.
- И по делу. Шестаков каждый день будет меня гонять. Еще, мудрец, требовал, ха-ха, чтоб я человека к вам приставил. Он так любит: каждый за каждым - надежность. Условимся, я ходить не буду, а ему совру: был, работа варится. Кончите - позовете. Я очень в вас верю. Не то что в нашего "Короля"…
- Что за люди?
- Не знаю. Уж крысами я точно не занимаюсь! Приходите в гости, редко кто приезжает из образованных. Живу на северной стороне. Так и не перебрался на богатую сторону. Из-за крыс, конечно, да и к соседям привык - я ж в коммуналке - как родные. Посвободней будете - махнем в Крюковский лес, на курганы: раскопки - чудо! Если с Барановым какие сложности… Он, честно говоря, в чем-то отвечает своей фамилии. Чуть что - сразу мне.
Я подумал вдруг:
- Слушайте, под гостиницей нет бомбоубежища? Или что-то вроде. Канал спецсвязи? Важно знать.
Брови Клинского сползлись - нахмурился.
- Подумаю. Успехов.
Зря я. Крысе надо есть-пить, вить гнездо - зачем ей в бункер? Хотя бывают в убежищах и вода, и жратва.
Проверил за бойцами на бульварах и распустил. Благодарю. Козлы. Узнал про ближайшие мусорные баки - далеко.
Подлетала белый халат, мамаша:
- Начинаем систематический отлов?
Смотри, чтоб тебя не отловили, курица тупая, овца!
Старый, придурок, стоял посреди зала. Его бойцы выносили стулья, сколоченные в ряды. Он растерянно пялился в высоченный потолок. Судя по воздуху, в канализацию они еще не спускались. Судя по общей зашибленности, осмотр четырех этажей и подсобок шибко разочаровал - я не один.
- Птеродактиль ты, - педагогически прошептал я и громче добавил: - Стоило ехать пятьсот километров - тупее рожи я у тебя не видел.
- Представляешь… Всюду чисто. Зато, - указал на синеватого Витю, у того в пакете пластались два крысенка: один всмятку, другой еще подергивался, каждым движением комкая парню лицо. - На моих глазах…
Я задрал голову: ну потолок. Трещины ползут от ламп. Не так и заметны. Буркнул:
- Вскрывай пол.
С лифтером я обнюхал всю шахту и на двадцать пятом, последнем, этаже выскреб из бороздок под дверьми крысиный помет. Опять самое раннее - прошлогодний.
На крыше - зачем? - уселся на просмоленную вентиляционную дыру. Закрывал глаза, когда дуло в лицо, когда нет - глядел поверх домов, за дорогу, влево от элеватора, там - лес за полем, за желтым цветом.
- Все плохо? - посочувствовал старик Ларионов. Он говорил о гостинице: - Вы угадали: долго строили. Сам Мокроусов не дожил. При нем этажи подняли, общий рисунок, а отделали - уже его не было. Без вести пропал. Семь лет уж. Я думаю, уехал. Знаете, забываются старики, попал ка вокзал, в вагон занесло, не помнит ни имени, ни адреса. Хоть у нас не так много поездов. Два своих. Летом, самое большое, пять проходящих. Поздновато хватились, некому искать. В единственном числе доживал. Так представишь, заслуженный архитектор Советского Союза помер без имени в какой-то богадельне. Что характерно, Алексей Иваныч рисовал гостиницу чуть иначе: на крыше спаренные полукруглые башни. У фасада углы подрезать, оштукатурить гранитной крошкой. Над подъездами - золотистый рельеф на ярком таком, пламенном фоне. Как на знамени. Рельеф "Русское оружие". Но мысль его сохранилась: величие - этажи ввысь, демократизм - зал заседаний амфитеатром. Демократизм и величие. Собственно, венец его деятельности. Всю жизнь я при нем. Сам какой я архитектор… Назначенец! Под гостиницей земля, что характерно, крысиная. Я глядел довоенный план: бойни мясокомбината.
Домой. Лифт выпустил меня. Прямиком в санаторий. Я не оборачивался на размашистые, властные каблуки, пока не догнали.
- А где Витя?
- В глубокой заднице. Как и вся наша артель.
Минут пять я мучился в палате: сразу спать или спросить на кухне каши? Не в силах продвинуть вопрос ни в одну из сторон, понял, ничего не изменится, если я продолжу выбирать лежа, и - потерял сознание.