- Есть незавернутый винт. Мужик клюнул, вот как Трофимыч, отвертка попала в прорезь - винт ввертывается. И протыкает сердце. Это близко дератизации, Не думали: почему именно крысы? Почему сейчас? Почему нам? Греки их не замечали, у них золотой век. Тринадцатый век: в Европе крысы, у нас татары. Ненаучно. Я просто объясню: человек смотрит одинаково с наукой. Наука говорит: вот собака. И человек не спорит. И только в одном случае, с крысами - разошлись! Народ из тысяч видов грызунов вдруг заметил каких-то, назвал крысами и забоялся. Бестолково! Бояться несуществующего! Наука не в состоянии выделить крыс; где? - где они начинаются, где кончаются, на каком сантиметре, на какой чешуйке хвоста. Почему мышь - не крыса? А хомяк? Землеройка? Ведь одно и то же. Кто именно споткнулся? Кто их придумал? Как первую любовь губит удвоение: за лицевой стороной вдруг видишь изнанку. Сперва это в радость, и землю видно и крысу, на которой земля стоит, - взлетел. А начнешь падать - ни одна сторона не посадит. Так и долбанешься о косяк. Промеж глаз. И ног. Ваш подъезд? Кто-то у вас в подвале с фонарями лазит… Ну что? Родители на даче? Небось страшно одной? Чай будем пить?
- Все хочу спросить. Вот когда впервые увидели меня, почему вы так сказали… Ну, что я влюблюсь в вас?
Я посматривал на светящиеся подвальные оконца, что за притча? Из-за лавки поднялось служивое рыло.
- Да пойдемте до дому, товарищ лейтенант, да поздно уже.
Невеста встрепенулась.
- Да. Спасибо вам. Ступайте.
- Я зайду. Вдруг в подъезде широкие подоконники. Посмотрим, что за деятели у вас шарят…
- Да ну, вы гляньте время. - Рыло подступило, взяв за рукав. - В шесть утра подъем, надо ж вам отдыхать. Разве ж так можно себя уродовать? - восклицало рыжеволосое, грубоносое, веснушчатое рыло.
Так, я понял: не пустит. Невеста живо прошла в подъезд. Рыло, спотыкаясь и потому подпихивая меня плечом, сопровождало, плакалось:
- Обед не кушал. Ужин не кушал, в кустах сиди - никуда не отойди. Товарищ лейтенант, вы поверите - некогда отлить!
- Напомнил. - Я полез в сирень, раскупоривая штаны.
Рыло отбежало за липы, зашипело с алчным стоном, хыкало, хакало, вдруг провопило:
- Куда?!
Но я уже порядком отмахал и далее понесся без утайки. Успел: два солдата как раз запирали подвал, не приземляя холщевого мешка. Уставились на меня, как родные дети.
- Здравствуйте, товарищи. - Я пнул мешок, там ворохнулось и визжало, рванул из покорных рук мне понятный прибор. - Живоловка. Шаховского завода. Что ж вы ее несете настороженной, знамо дело, не свое. - И заорал. - Кто командовал?!
- Губин.
- Какой на хрен Губин?! Где он сидит?
- Да мы откуда знаем? Сказали: снять крыс, которые живые, доставить в штаб. В распоряжение Губина. Сразу орать… Идите в штаб и разбирайтесь.
- "Крысиный король?"
Солдаты взглянули на меня как на придурка. Я обернулся на топот рыла.
- Ты как поливальная машина. - Оценил его штаны. - Бежать надо спиной вперед. - И шел всю дорогу с улыбкой.
Палата рабоче светилась. Злобная санитарка сметала на совок брызги стекла. В разгроханное окно дула ночь. Старый скучал.
- Кирпич письмо принес.
На листе календаря за одиннадцатое сентября сего года разборчиво начертали: "За кафе" - и подрисовали крест - под окнами немо головокружили мигалки, милиция бегала за овчарками, придерживая головные уборы, - я убрал свет.
- Я тут подумал, - тихо произнес Старый. - Возможно, тебе не следует цепляться к этой девушке?
Даже будет лучше спаться - на сквозняке.
- Старый, на хрена им живые крысы?
- Какая разница. Сделаем и уедем.
Значит, первое сентября, если малышня тащит ранцы, радио спрашивает: "Где мальчики с мелом?" - тощеногие девицы телепаются в моднявых туфлях, два шага вперед - четыре обратно, и ветер подымает волосы. Тепло еще.
Старый велел - из строя выступил замыкающий, худой и маленький; иди-иди сюда, да не строевым, пилотку долой. Руки вперед. Ларионов, как детсадовцу, натягивал солдатику резиновые перчатки, рот перевязывал марлей.
- Вас поднимут. - Солдат следил за дланью Старого. - Сначала снимаем павших грызунов с краев подвески. Снял - бросил на пол. Тех, кого достанет рука. Затем, телосложение ваше позволяет, подтянуться и протиснуться на подвеску. Брать грызуна так - за шейные позвонки. Слышите? Возможно, часть грызунов еще сохраняет признаки жизни. Находятся в сидячем положении, пытаются встать на задние лапы - не пугаться. У них нарушена координация. Они уже пристывают. Не укусят. Вас как величать?
- Мелкий, - подсказали из хохотнувшего строя.
Воин только Старому прошептал:
- Павел.
- Осторожно, Павел, времени достаточно. Правой собираете, левой - держитесь за железный прут, там они часто. Так. Внимание! Тура готова?
Тура понесла воина к подвеске, мы свинтили с нее шесть секций, отделив стаю от хода в стене. Воин, схватившись за поручни круглой площадки, глядел в пол, устланный брезентом, на притихших сослуживцев, на врачебные халаты, мундиры Гонтаря и Баранова, запрокинутое лицо губернатора и трогал через белую марлю нос. Поднял руку - шабаш.
- В отпуск поедешь! - крикнул Гонтарь.
Воин выхватил сразу с края темный комок, приметался и выронил, и дождался живого стука, чвакнувшего на весь зал. Народ одинаково опустил головы и снова околдованно уставился вверх, я сбежал, ухмыльнувшись Ларионову:
- Рухнула ваша твердыня.
И врезался в шофера, летевшего холуйским скоком.
- Товарищ лейтенант, Клинский приказал вас в Крюковский лес к гробокопателям. Меньше, говорит, народу - больше кислороду. Будет упираться - силой увезем.
Едва тронулись, а уже тише нутро - выломался. Уехать можно и, едва тронувшись, сидя попрощаться.
Осмотрев встречные голые коленки и просвеченные подолы, я потерпел, но все ж вырвалось:
- Константин. Как жена? В баню вдвоем? Небось ух!
- Ну, мы… Да.
- А кто "ух"? Она? Ты?
- Ну, в общем, так говоря… Оба.
Дорога побегала вдоль рельсов и заводов и серым холстом легла среди рощи; холмы, ложбины, зеленые поля, расчленяя серой строгостью, нанизывая домики путейцев у переездов, заправки, хутора, солнце просвечивало сырой лес до дна, - потемнели стволы, проступили ели, кленовые подростки расстелили над травой золотые зубчатые платки - мы катили, протыкая один дождь за другим, пока перед носом не прошмыгнул заяц, за ушами подтаскивая толстый зад, - я сразу вздремнул и почем зря приставал к невесте. Она особо не сопротивлялась. Дура.
- Эта дура у их для воды. Машиной возят. За день нагревается. Снизу загородки из досок, там моются.
- Чего?
- Говорю, бак у их в лагере торчит.
Костлявые волны дубов, сгустившиеся впереди, перетасованы елками и орешником, это Крюковский лес - а лагерь?
Полез, распихивая чертополох и разные травы, третьим шагом махнул мимо земли, хватанул воздух и шмякнулся навзничь на глину, тварина, с обрыва - Костик мне вцепился в загривок, чтоб не сорвался вниз, я тер гудящий лоб, паскуда, и елозил пятками упереться.
- Телелюй! - кряхтел Костик. - Поперся. - И меня вытянул.
Земля обламывалась напрочь, незримо в траве, широким размахом проламывало поле неживым обрывом, сбегавшим полого только у глубокого дна - там выстроились палатки, поблескивали спины, дымила земля, вспархивая с лопат, торчал черный бак, здоровый, как яйцо, из которого вылупится паровоз. Я посмотрел на другой берег, вот он, снова трава, так-то по воздуху - недалеко.
Костик вычищал изгвазданный рукав и корил:
- Пентюх. Дочикался. Видишь, как палатки расставлены. Архитектор руководил. Римский, говорит, город такой.
- Карьер, что ль?
- Говорят, озеро было. Осушили, когда площадку под мясокомбинат искали. А земля никудышная: ползет и ползет. Другие говорят, не здесь было озеро. Каждый дед разное место показывает. Мой дед сказал, тут при давнишнем царе глину брали. Хотели ложить царю печь на весь город. Печь сложили, а тяги не было. Из печи сделали церковь. Не был, не знаю. Этих с птицефабрики нагнали копать. Давай. Вон малый с автоматом - он тропинку стережет.
Часовой махал веточкой на мух. Заметив меня, подобрал ноги с тропы. Я приостановил шаганье.
- Я пошел?
Солдат хмыкнул:
- А мне чо? Туда-то иди.
Я спускался в пропасть, похожую на гроб, подчас бегом - голая глина, раскорябанная зноем в бурые струпья, вдоль тропы щетинилась болезная паутинка травы и пятнели нашлепки высохшего мха, палатки протягивались и тучнели, распирая военные бока - римский город начинался от тропинки, следующий часовой окликал:
- Курить привез?
Остервенел на мой ответ.
- Где ваш шеф?
- Шеф - у бандитов.
- Ну ладно. Где начальник?
- Начальник там, где трудно.
- Ну и воняй тут до пенсии!
Хлоркой несло будь здоров. Два мужика посыпали растворенное отхожее место на четыре очка под надписью "Финиш".
Главной улицей я выбрался к столовой - повариха с загорелыми плечами бросила чистить картошку и вцепилась в меня.
- Приехал? Пойдем сюда. Ты ж во всех понимаешь? - Завела в палатку. - А то сейчас набегут. Тебе ж старая - молодая разницы нет?
- Как сказать…
- Сможешь на раскладушке? Я вот так лягу - тебе низко не будет?
- Как сказать, - как заведенный повторил я, во дела!
- Давай. Пока нет никого. У меня задержка. - Она возилась под фартуком.
- Отставить! - гаркнули в окно.
Ворвался взмыленный кряжистый мужик с восклицанием:
- Прибыл? Ладноть! Прапорщик Свиридов - раскопный комендант.
- Да мы ж с вами играли…
- Точно так. Тут отца родного не узнаешь. - Повариху выпихивал вон. - Он - не женский врач!
Та голосила:
- Тогда в город отпустите!
Свиридов снаружи кричал.
- Почему пошабашили? Да он - са-ни-тар-ный врач. Санврач! Это хуже, чем ветеринар. Не лечит, а травит. Бригадиры, ну приструните вы народ, человек с Москвы ехал… Стыдно!
И вернулся, не один - с близорукой дамой: шляпа-шорты.
- Прошу. Мой зам по… Прилично не выговорю.
- По археологии.
- По ней! Нездоровая обстановка на раскопках, товарищ врач. Некачественная вода произвела постоянный понос, то бишь выделение жидкого кишечного содержимого. Народ совсем не терпит, выделяет содержимое где попало. В тридцать три струи. Не считая мелких. Негде сесть. Объект режимный. Для пресечения самовольного покидания ввел комендантский час. А не можем соблюсти! Бегают выделять. Разрешил стрелять холостыми для начала, а народ не устрашишь - лазят перебежками, ползком. К сознанию стучался: как же, говорю, космонавты полтора года и больше крепятся? И ничего нам на головы не летит. А вы две недели не осилите? Слушай, глянь пока, что у меня вот тут-то во в боку прищемляет, когда рукой замахиваю. - Свиридов задрал рубаху. - Елена Федоровна, вы уж за мной.
- Я, правда, не лекарь. Я только убиваю.
- Да? Нет, без балды? Жал-ка. Побегли осмотрим тогда сокровища. Накопали мы кучу реликвий. Елена Федоровна!
- А!
- Не пугайтесь, я это, Свиридов. Дремется? Ляжьте сосните. В смысле - бай. Ну, кровать, отдых, подушка. Понятно?
- Очень понимаю.
Палатки занимали гладкую площадку, за ней берега провала раздавались просторней, глубже. Народу рылось - тьма; гнулись и разгибались кругом. Копали уступами, ступенями - ямища раскопа походила на цирк, На донном пятачке торчала железная дура и запятнанный соляркой движок на колесах.
- Бур, - причмокнул Свиридов. - Экскаватор не затянуть, а я промыслил…
- Чо ж вы такое место неудобное выбрали?
- На людей я зря, люди - ангельские. Пара кандидатов, студенты-историки, а так - с птицефабрики. Все руками, и бережно. Древности хрупкие, лопаткой ширнешь и - утеряны. А находки всякий день. Да какие! Вон плакат, что нашли за сегодня. Кандидаты вечером про каждый горшок прямо сказку читают, а кончим, народ по хатам деткам знания понесет. Народный университет. Думают, в поле коммунисты город построили. Нет же - сыскались корни. Пока не объявляй. - Он схватил мое плечо. - На всю державу прозвеним. На мир! Трое немцев раскопали город один и слышны. Но что их три против двухсот пятидесяти двух русского народа и караульной роты с приданными пулеметами?! Хочешь, тебе шепну? Мы здесь не один город раскопали. Мы - все раскопали. Ты понял? Слазий, я тут сбегаю, семь секунд. Измуздыкал меня - содержание жидкого…
И шариком ускакал; по деревянным лестницам, с уступа на уступ, я спустился на дно, работники мешкали и оборачивались.
Солнце сочилось ровно над маковкой. И ни с какого боку дно круглое, вроде ведерного, не берегла тень, но от плотносырой глины сквозило погребной прохладой. За буром даже стояла лужа стеклянно ровной и пустой воды шириной в самосвальный кузов - студеная; я смочил пальцы и не углядел ключа, выталкивавшего бы наружу водяные бугры и пузырики - нету, словно дождем набузовало по пояс; я почуял неприятность. Как и не уезжал. Один, а толком не шелохнешься - прижало, пасть провала набита небом, не продыхнуть, его не держат шершавые склоны, разинутые старческими деснами, тяжко-стиснутый нажим прет вниз, где втыкают-просеивают лопаты, разгоняя напор по резьбе уступов, и все врезается в бур, меня, гладкую лужу, все смотрят - я покарабкался наверх.
Археолог Елена Федоровна следить за мной бросила, постелила на верхнем уступе тряпку и протянулась загорать, укрыв шляпой очки.
Свиридов перенял меня на второй же лестнице и увлек пройтись.
- Драгоценность в чем? Русский города строил нерадиво. На кой строить, ежели завтра наедут, пожгут либо переселют? Оттого всегда строились на голом, в поле. И страна расползлась, потерялась, родина вышла неявственной. Присовокупите хилую русскую память: никто ж не помнит, кто отцы. Посему безверие, непризнание переселения душ. А вы?
- Не верю.
- Отсюда вам гиблемость. Все разметали: дом тут, двор там, отхожее место - у соседа в малине: скифы, Киев, Владимир, Москва и дальше, А мы Россию выручим! Мы живую воду нашли. Тут, - Свиридов ткнул перстом наземь. - оказалось, здесь русские жили всегда! Вечный город, Рим! Только еще лучше. Светлояр - единственный неподвижный город. Мы, ей-богу! - нашли всю историю по векам. От неолита. Ступени - по векам, один на одном.
- Как гробы.
- Вам невдогад, - всплеснул руками прапорщик. - Как широко объявим и город завиднется - Россия не сможет бечь. Бегство наше нутряное пресечется. Начнем строиться! Россия остановится. Все равно что жениться. Блудить начали с Дона, исток Дона нас и возвратит. Президент понимает, я уверен, приезжает объявить. Дело не в валюте на местное благоденствие, конец яремщине! Мы вернем, воскресим ее…
- Слушьте… Но как вас звать?
- Прапорщик Свиридов.
- Да не, имя-отчество.
- Мое-я? - Прапорщик сморгнул и потрогал на рубахе карман. - Елена Федоровна. Тьфу ты, отставить! Евгений Федорович! Короче, Федька, чего нам фуфыриться.
- Федор... - Я поозирался: землекопы сели в стороне курнуть по очереди. - Слушьте, мне Иван Трофимыч все рассказывал.
- Все?
- Что вы копаете понарошку. На самом деле - нет ничего.
- Как? Дак… Откуда ж?
- Передо мной-то чо выкобеливаться?! Откуда-то возите.
- Возим?! - взвизгнул Свиридов, лапнув ладонями щеки. - Трофимыч рехнулся! Дохлятинская жаба. И вы? Как же? Н-ну, вот… Вот эти люди! Гляди! Вон они копали. И ты можешь им? Ты хочешь сказать, я - их… - Он расталкивал обветренных землекопов, мужики расступались и сплевывали, отскребали лопаты одна об одну, бабы приседали на брошенные рукавицы, заглядывая снизу на меня, насупливая выгоревшие брови.
- Разувай глаза! Ладно, вниз не сунемся, неолит, вон черный, культурный слой. Керамику обнаружили, черепки, вот такой костяной кинжал. Три шурфа били. Кто отличился? Прохоров, ты?
- Я. Целый день лопатили, и пусто, - отозвался носатый мужик.
- Потом?
- Потом: слышу - цякнуло, только я…
- А там от дротика наконечник, да еще куски пальцев прикипевшие! Глянь, на той стороне погребения лужицкой культуры. Пятнадцать веков до Христа. Пепел в горшок, горшок в ямку, чуть одежи и жратвы, и так все поле. А ведаешь, что у тебя под тапками? Вятичи! Ты, хоть и русский, а помнишь, кто вятичи? А тут всякий! В семь секунд. Костромин, хоть ты. Лейтенанту про вятичей!
- От слова "венто" - древнего прозвища славян. - Лысый парнишка прекратил выкусывать с ладони старую мозоль и охотно докладывал: - Сказано в летописи: а Вятко седе с родом своим по Оце, от него же прозвашася…
- Хоронили…
- Хоронили до двенадцатого века в горшках - в су дину малу на столпе, на путях - на развилке. Вольнолюбы: присоединились последними, все из Киева в Муром завертали крюком через Смоленск, чтоб не терять живота в вятских чащах, и суть подвига Ильи Муромца - в прямоезжей дороге. Вятичи окали, просветил их Кукша, киевский монах, дань они платили хазарам дольше всех.
- Довольно! Молодцы вы, молодцы. Подсобник с кузни, скоро служить, а знает. И ты памятуй. Мы раскурочили городище: здесь - мысок, оттудова огражден валом, отсюдова - ров. Улица узкая, в три метра, а нале-направо такие полуземлянки. - Свиридов соскочил в размеченную колышками яму, я следом. - Остатки деревянных плах - трогай же! Стены. Угол, где ты - каменная печь. Тронь тут. Что?
- Доска.
- Ящик под зерно! А крыс у их не водилось. Я два кургана лично просеял от азарту изучать. - Свиридов загибал пальцы. - Крупные рогатые, свинья, лошади, собаки, бобры, лось, медведи, куницы, кабан, лиса, заяц, барсук, птицы, рыбы, северный олень - одна штука. Гора костей, крысы - нет! - Свиридов распахнул здоровенный фанерный короб. - Серп, жернов ручной - молоть, медорезка, гвоздь костыликом. Замечаешь ярлыки: кто нашел, когда нашел. В этом времени золота нету, и серебра почти. А так мечталось, кубок, - он прорычал: - кубище нарыть, из рога, и чтоб оправленный в серебро, у-у - зыришь исторические богатства? Почище кубка в руки полезло: скань, бусы, монеты, дирхемы. Да что я тебя вожу, как слепца. Как оправдываюсь. - Свиридов обиженно прихлопнул короб, погладил живот. - Бегу. Смотри сам.
Сам я сызнова перебрал находки в коробе по одной, на кувшинном черепке по плечикам перевитой веревочкой тянулся узор. Сидел мужик, изукрашивал. "Найден Ю. Костроминым, 2 августа с. г.", - ярлычок, я поднял взор.
- Лепная посуда, - пояснил лысый, стерегущий мои затруднения Костромин. - Этот век без гончаров. Узор простой: ямкой, насечкой. Щепкой ковыряли. - Он спустился. - Хочу предупредить, пока вы один. Вы товарищу прапорщику не целиком верьте!
- Да? А я уж…
- Нет, он, ясное дело, нахватался, но путает. Вам сказал: каменная печь. А по правде - глинобитная.
Я обождал, но он улыбался молчком, лишь кинул вдогон:
- Мы уж все как профессора московские! Наглядно! Армию отбуду, и на археологию!
Елена Федоровна так и грелась черепахой поперек пути, твердо соединив коленки, - переступать? Я сломил единственную, выгоревшую в кость травинку и запустил даме под шляпу, произведя щекотливое движение.
Хр-рясть! В моей руке остался размочаленный огрызок. Я заглянул под шляпу. Археолог уставилась в меня, равномерно переминая зубами отчекрыженную травинку:
- Кто?
- Я санврач, Елена Федоровна. Сегодня приехал.
- Врач. Кто?