"Сколько еще она собирается стоять здесь!" - подумал Старый Дадли. При виде дочери к глазам у него подступили слезы. Сейчас они польются по щекам, и она увидит. Она уже не однажды видела такое и всякий раз смотрела на него с жалостью. Казалось, она жалела и себя тоже. "Но она избавила бы себя от подобных переживаний, - подумал он,- если бы оставила меня жить в моем старом доме и выполняла свой чертов дочерний долг не столь рьяно". Она вышла из комнаты, испустив тяжелый вздох, который снова напомнил Старому Дадли о той минуте (винить здесь дочь не приходилось), когда он внезапно решил перебраться в Нью-Йорк и жить с ней.
Он мог бы отказаться от переезда в последний момент. Мог бы заупрямиться и заявить, что хочет жить там, где прожил всю жизнь, и, будет она ежемесячно посылать ему деньги или нет, сумеет прокормиться на свою пенсию и случайные заработки. Пусть она оставит свои чертовы деньги себе: ей они нужны больше. Она обрадовалась бы, сними он таким образом с нее все дочерние обязанности. Тогда она могла бы сказать, что если отец умер в одиночестве, то сам виноват в этом. Если он болел и ухаживать за ним было некому, что ж, он сам хотел этого, - могла бы сказать она. Но в глубине души он мечтал увидеть Нью-Йорк. Однажды, еще ребенком, он был в Атланте и видел Нью-Йорк в кино. Фильм назывался "Ритм большого города". В больших городах кипела жизнь и творились важные дела. На какое-то мгновение желание увидеть Нью-Йорк всецело завладело душой Старого Дадли. В городе, который он видел в кино, наверняка найдется место для него! Это средоточие жизни, и там есть место для него! "Да, - сказал он, - я перееду".
Надо полагать, тогда он был болен. Он не мог сказать такое, находясь в трезвом уме и здравой памяти. Он плохо соображал, а она настолько зациклилась на своем чувстве дочернего долга, что вытянула из него согласие на переезд. Зачем она вообще явилась докучать ему своей опекой? Он жил совершенно нормально. Пенсии вполне хватало на хлеб, а случайных приработков - на плату за комнату в пансионе.
Из окна той комнаты открывался вид на реку - мутную и рыжую, медленно текущую через нагромождения валунов по извилистому руслу. Старый Дадли попытался вспомнить о реке что-нибудь еще, кроме того, что она красная и медленная. Он добавил зеленые кляксы деревьев по обоим берегам и коричневое пятно плавника выше по течению. Они с Рейби удили там рыбу с плоскодонки каждую среду. Рейби знал реку как свои пять пальцев на двадцать миль в одну и другую сторону. Ни один местный негр не знал ее лучше. Рейби любил реку, но для Старого Дадли она ничего не значила. Он думал только об улове. Ему нравилось возвращаться домой с большой связкой рыб и бросать добычу в кухонную раковину. "Вот, поймал несколько рыбешек", - обычно говорил он. "Только настоящий мужик может наловить столько рыбы", - говорили старухи в пансионе. Они с Рейби выходили из дома рано утром в среду и рыбачили весь день. Рейби греб и находил рыбные места. Старый Дадли вытаскивал из воды одну рыбу за другой, а Рейби даже и не пытался - он просто любил реку. "Закидывать здесь леску бесполезняк, босс, - говорил он. - Тут нет рыбы. Старая река не прячет здесь ничего, ни хрена". Он хихикал и направлял лодку вниз по течению. Такой он был, Рейби. Воровал цыплят ловчее куницы, но знал рыбные места. Старый Дадли всегда отдавал негру всю мелкую рыбешку.
Старый Дадли поселился в угловой комнате на верхнем этаже пансиона в двадцать втором году, когда умерла жена. Он покровительствовал старым дамам. Он был мужчиной в доме и делал все, что полагается делать мужчине в доме. По вечерам он скучал: старухи жаловались на жизнь и вязали крючком в гостиной, а единственному мужчине в доме приходилось выслушивать нытье и выступать судьей в воробьиных склоках, вспыхивавших время от времени. Но днем он общался с Рейби. Рейби и Лутиша жили в полуподвальном помещении. Лутиша готовила, а Рейби убирался в доме и ухаживал за огородом. Но он ловко увиливал от половины дел и приходил на помощь Старому Дадли, занятому очередной работой по хозяйству - строительством нового курятника или покраской двери. Он любил слушать Старого Дадли, который рассказывал о своей поездке в Атланту, об устройстве и сборке ружей и разных других вещах.
Иногда по ночам они ходили охотиться на опоссума. Старый Дадли время от времени чувствовал потребность отдохнуть от женщин, и охота служила хорошим предлогом
смыться из дома. Рейби не любил охотиться. Они ни разу не подстрелили ни одного опоссума, даже не загнали на дерево, и к тому же Рейби был "речным" негром. "Мы ведь не пойдем охотиться на опоссума сегодня, правда, босс? Мне еще надо сделать одно маленькое дельце", - обычно говорил он, когда Старый Дадли заводил речь об охотничьих псах и ружьях. "И у кого же ты собираешься стащить цыпленка сегодня?" - с ухмылкой спрашивал Старый Дадли. "Видать, сегодня мне таки придется идти на охоту", - тяжко вздыхал Рейби.
Старый Дадли доставал свое ружье, разбирал и объяснял устройство его механизма Рейби, чистившему детали. Потом он проворно собирал ружье, чем неизменно вызывал у негра восхищение. Старый Дадли хотел бы растолковать ему про Нью-Йорк. Будь у него такая возможность, он бы показал Рейби Нью-Йорк и объяснил, что в сущности в нем нет ничего особенного - и не стоит впадать в депрессию всякий раз, выходя из дома. "Не такой уж он и большой,- сказал бы Старый Дадли. - Не позволяй ему давить себе на психику, Рейби. В принципе, Нью-Йорк ничем не отличается от любого другого города, а в городах нет ничего сложного".
Но это не вполне соответствовало истине. Нью-Йорк был многолик: шумные и оживленные кварталы там внезапно сменялись грязными и пустынными. Дочь и жила-то не в нормальном доме, а в многоэтажном здании, стоящем в середине длинного ряда совершенно одинаковых зданий - красных и серых, потемневших от пыли и копоти, из окон которых усталые, раздраженные люди смотрели в окна напротив, на таких же усталых и раздраженных людей, в свою очередь смотревших на них. Внутри жильцы ходили вверх-вниз по лестницам и тянулись длинные коридоры, напоминавшие мерные ленты с дюймовыми делениями в виде дверей. Всю первую неделю Старый Дадли пребывал в оглушенном состоянии. Он просыпался по утрам с мыслью, что коридоры вдруг изменились за ночь, и выглядывал за дверь - и снова видел бесконечные коридоры, похожие на беговые дорожки стадиона. То же самое с улицами. Интересно, думал Старый Дадли, где он окажется, если дойдет до конца одной из них. Однажды ночью ему приснилось, будто он таки дошел: улица обрывалась в конце длинного многоэтажного здания, а дальше зияла пустота.
На вторую неделю Старый Дадли стал острее сознавать присутствие дочери, зятя и внука: в маленькой квартирке он постоянно путался у них под ногами. Зять казался странным. Он работал водителем грузовика и появлялся дома только по выходным. Он говорил "ага" вместо "да" и никогда не слышал про опоссумов. Старый Дадли спал в одной комнате с внуком, шестнадцатилетним мальчишкой, с которым особо не поговоришь. Но порой, когда Старый Дадли и дочь оставались в квартире одни, она садилась и разговаривала с ним. Сначала она долго придумывала тему для разговора, которую обычно исчерпывала прежде, чем находила удобным встать и заняться другими делами, и тогда говорить приходилось Старому Дадли. Он всегда пытался придумать, что бы такое сказать, чего еще не говорил раньше. Дочь никогда не слушала по второму разу. Она заботилась о том, чтобы отец доживал свои дни в кругу семьи, а не в ветхом пансионе, полном полусумасшедших старух. Она выполняла свой долг. В отличие от своих братьев и сестер.
Однажды она взяла с собой отца в поход по магазинам, но он был слишком нерасторопен. Они спустились в "подземку" - на станцию подземной железной дороги, похожей на огромную пещеру. Люди толпами вываливали из поездов и поднимались по ступенькам на улицы. С улиц они сплошным потоком спускались по ступенькам вниз и садились в поезда - черные, белые и желтые, перемешанные, точно овощи в супе. Вокруг кипело и бурлило людское море. Поезда с грохотом вылетали из тоннелей, проносились вдоль платформ и резко тормозили. Выходившие из вагонов пассажиры протискивались через толпы входивших, уши закладывало от гама, и поезд снова уносился в тоннель. Старый Дадли с дочерью сделали две пересадки, прежде чем добрались до места назначения. Он недоумевал, зачем люди вообще выходят из дома. У него было такое ощущение, будто язык завалился в желудок. Дочь проталкивалась сквозь толпу, таща Старого Дадли за рукав.
Они проехали и на поезде надземной железной дороги. Дочь называла ее "надземной". Чтобы сесть на поезд, им пришлось подняться по лестнице на высокую платформу. Старый Дадли перегнулся через перила, глянул вниз и увидел под собой стремительные потоки людей и стремительные потоки автомобилей. У него закружилась голова. Он схватился одной рукой за перила и бессильно осел на дощатый настил платформы. Дочь взвизгнула и оттащила его от края.
- Ты что, хочешь свалиться отсюда и разбиться насмерть? - закричала она.
Сквозь щель п пастиле он видел проносящиеся по улице автомобили.
- Мне все равно, - пробормотал он. - Мне все равно, разобьюсь я или ист.
- Пойдем, - сказала она. - Дома тебе станет лучше.
- Дома? - повторил он. Под ним ритмично мелькали автомобили.
- Пойдем, - сказала она. - Вон наш поезд. Мы еле поспеваем на него. - Они еле поспевали на все поезда.
Поспели и на этот. Они вернулись в многоэтажный дом и в квартиру. В тесной квартире было не уединиться. Из кухни вы попадали в ванную, а из ванной во все остальные смежные комнаты - и постоянно ходили по кругу, возвращаясь к отправной точке. У родного пансиона был второй этаж и цокольный, и река рядом, и деловой квартал напротив универмага… черт бы побрал этот ком в горле.
Сегодня герань выставили на окно с опозданием. В половине одиннадцатого. А обычно выставляли в десять пятнадцать.
В коридоре женский голос прокричал несколько неразборчивых слов; по радио передавали набившую оскомину заунывную песню из "мыльной оперы"; по пожарной лестнице с грохотом скатилось мусорное ведро. Дверь соседней квартиры громко хлопнула, и по коридору часто простучали каблуки. "Наверное, это негр, - пробормотал Старый Дадли. - Негр в начищенных до блеска туфлях". Он прожил у дочери уже неделю, когда рядом поселился негр. В тот четверг Старый Дадли стоял в дверях и смотрел на беговую дорожку коридора, когда в соседнюю квартиру вошел негр. Он был в сером костюме в тонкую полоску и коричневом галстуке. Четкая линия белого накрахмаленного воротничка под шеей. Начищенные коричневые туфли, в тон галстуку и коже. Старый Дадли почесал затылок. Он и не знал, что жильцы перенаселенных многоквартирных домов могут себе позволить держать слуг. Он хихикнул. Какая польза от негра в выходном костюме? Возможно, этот негр хорошо
знает окрестные леса - или хотя бы как добраться до них. Возможно, они поохотятся вместе. Возможно, найдут какую-нибудь реку. Старый Дадли захлопнул дверь и прошел в комнату дочери.
- Эй! - крикнул он.- Наши соседи держат негра. Наверное, он у них убирается. Как по-твоему, он будет приходить каждый день?
Дочь, заправлявшая постель, подняла на него взгляд.
- Ты о чем?
- Я говорю, наши соседи держат слугу - негра, щеголяющего в выходном костюме.
Дочь обошла кровать.
- Ты с ума сошел, - сказала она. - Соседняя квартира пустует, и вдобавок здесь никто не может себе позволить держать слугу.
- Говорю же, я видел негра. - Старый Дадли испустил сдавленный смешок.- Вошел в дверь рядом с нашей - весь такой при галстуке и белом воротничке и в остроносых туфлях.
- Если он вошел туда, значит, сам собирается там жить,- пробормотала дочь, а потом подошла к туалетному столику и принялась перекладывать с места на место какие-то вещицы.
Старый Дадли рассмеялся. При желании она умела пошутить.
- Ну ладно,- сказал он.- Пожалуй, я пойду разузнаю, по каким дням у него выходной. Если он любит рыбачить, возможно, я уговорю его составить мне компанию.- И он хлопнул себя по карману, в котором зазвенели два четвертака.
Старый Дадли едва успел выйти в коридор, когда дочь нагнала его и втащила обратно в прихожую.
- Ты вообще слушаешь, что тебе говорят? - завопила она. - Я не шучу. Если негр вошел туда, значит, он сам снимает квартиру. Не лезь к нему ни с какими вопросами и разговорами. Мне не нужны неприятности с черномазыми!
- Ты имеешь в виду, он собирается жить по соседству с тобой? - пролепетал Старый Дадли.
Дочь пожала плечами:
- Вероятно. - Потом добавила: - А ты занимайся своими делами. Держись от него подальше.
Именно так она сказала. Словно разговаривала с полным идиотом. И тогда он возмутился. Он уже открыл рот, но дочь сразу поняла, что он собирается сказать.
- Ты воспитывался иначе! - громовым голосом воскликнула она. - Ты не привык жить бок о бок с неграми, которые считают, что ничем не хуже тебя. По-твоему, я намерена якшаться с такими типами? Если ты думаешь, мне приятно общаться с ними, ты просто сумасшедший!
Старому Дадли пришлось промолчать, поскольку к горлу у него опять подкатил ком. Дочь вскинула голову и сказала, что они живут там, где могут себе позволить жить, и терпят все неудобства. Таким назидательным тоном! Потом замолчала и ушла прочь с высоко поднятой головой. Вот такая она. Вечно изображает праведницу: плечи расправлены, подбородок вздернут. Словно он совсем выжил из ума. Старый Дадли знал, что янки позволяют неграм входить в свои дома через передние двери и сидеть на своих диванах, но не предполагал, что его собственная дочь, воспитанная правильно, станет жить по соседству с черномазыми - да еще думать, что он настолько глуп, чтобы с ними водиться. Это он-то!
Старый Дадли встал и взял газету с другого кресла. Когда она снова войдет в комнату, он притворится, будто читает. Он не хотел, чтобы дочь стояла там и чувствовала себя обязанной придумать для него какое-нибудь занятие. Он глянул поверх газеты на окно напротив. Герань еще не выставили. Так сильно там еще никогда не запаздывали. В тот день, когда он увидел герань впервые, он сидел в этом самом кресле и вот так же смотрел на окно напротив, а потом взглянул на наручные часы, чтобы узнать, сколько времени прошло после завтрака. А когда снова поднял глаза, увидел герань. И испытал легкое потрясение. Старый Дадли не любил цветы, но эта герань не походила на цветок. Она походила на больного полиомиелитом сына Гризби и была цвета портьер, висевших в гостиной пансиона, а бумажный бантик на ней напоминал бант на выходном платье Лутиши. Лутиша любила украшать одежду разными ленточками. Как большинство негров, подумал Старый Дадли.
Дочь снова вошла в комнату. Он сделал вид, будто читает газету, когда она приблизилась.
- Могу я попросить тебя об одном одолжении? - спросила она.
Старый Дадли надеялся, что она не пошлет его снова в бакалейный магазин. В прошлый раз он заблудился. Все
дома здесь, покрытые серым налетом пыли, казались на одно лицо. Он кивнул.
- Спустись на третий этаж и попроси миссис Шмит дать мне на время выкройку, по которой она шьет рубашки для Джека.
Почему она не даст ему просто посидеть спокойно? Ведь ей совершенно не нужна выкройка рубашки.
- Хорошо, - сказал он. - Какой у нее номер квартиры?
- Десятый. В общем, прямо под нами, тремя этажами ниже.
Старый Дадли всегда боялся, что, когда он пойдет по беговой дорожке коридора, одна из дверей внезапно распахнется и какой-нибудь востроносый тип из тех, что сидят на оконных карнизах в одних подштанниках, грозно прорычит: "А ты что здесь делаешь?" Дверь в квартиру негра была открыта, и Старый Дадли увидел женщину, сидевшую в кресле у окна. "Янки черномазые", - пробормотал он. Женщина была в очках без оправы. Без очков все негры чувствуют себя раздетыми, подумал Старый Дадли. Он вспомнил очки Лутиши. Она накопила тринадцать долларов, чтобы купить их. Потом пошла к врачу проверить зрение и узнать, какие стекла заказывать. Врач заставил ее смотреть сквозь зеркало на картинки с изображением животных, а затем направил луч света ей в глаза и заглянул прямо в голову. А потом сказал, что ей не нужны очки. Лутиша так разозлилась, что три дня подряд сжигала маисовый хлеб, но в конечном счете все-таки купила очки в дешевом магазине. Они обошлись ей в один доллар девяносто восемь центов, и она носила их по выходным. "Да, негры такие", - хихикнул Старый Дадли. Он осознал, что говорит вслух, и испуганно прикрыл рот ладонью. Кто-нибудь из жильцов мог услышать.
Он начал спускаться по первому лестничному маршу, а когда свернул на второй, услышал внизу шаги. Он глянул через перила и увидел поднимающуюся навстречу женщину - толстую женщину в фартуке. Сверху она походила на миссис Бенсон, его прежнюю соседку. "Заговорит ли она со мной?" - подумал Старый Дадли. Между ними оставалось четыре ступеньки, и он бросил на нее быстрый взгляд, но она на него не смотрела. Когда они поравнялись, женщина на мгновение подняла глаза и холодно покосилась на него.
Потом прошла мимо. Она так и не произнесла ни слова. У Старого Дадли заныло под ложечкой.
Он спустился на четыре лестничных марша вместо трех. Потом поднялся обратно на один и нашел квартиру номер десять. Миссис Шмит сказала: "Хорошо, подождите минутку, сейчас я достану выкройку". Она послала к двери одного из своих сынишек с выкройкой. Мальчик ничего не сказал.
Старый Дадли пошел обратно наверх. Теперь помедленнее. Он сильно уставал, когда поднимался по лестнице. Он вообще постоянно чувствовал усталость. Раньше за него по всем делам бегал Рейби. У него была легкая бесшумная поступь. Он мог потихоньку забраться в любой курятник и утащить самого жирного цыпленка на жаркое - и курицы даже не пытались закудахтать, хотя все видели. И ходил он быстро. А Дадли вечно ползал как черепаха. Тучные люди вообще медлительны и нерасторопны. Он вспомнил, как однажды охотился с Рейби под Молтоном на куропаток. Они взяли с собой охотничьего пса, который мог отыскать в лесу выводок быстрее любого чистокровного пойнтера. Приносить охотнику подстреленную дичь он не умел, но неизменно находил куропаток, а потом намертво застывал в стойке, покуда вы целились в птиц. В тот раз пес сделал стойку и словно окаменел. "Видать, там большой выводок,- прошептал Рейби. - Он унюхал птиц". На ходу Старый Дадли медленно поднял ружье. Он шагал осторожно, поскольку землю сплошь устилала скользкая сосновая хвоя. Рейби шел враскачку, ступая по мягкому хвойному покрову с бессознательной, чисто животной ловкостью. Он посмотрел вперед и ускорил шаг. Старый Дадли одним глазом поглядывал вперед, а другим себе под ноги. Если вдруг начнется спуск, он заскользит вниз с риском здорово ушибиться при падении, а если вдруг начнется подъем, он опять-таки съедет вниз, только назад.
- Босс, давайте сегодня я постреляю, - предложил Рейби. - По понедельникам вы всегда еле шевелитесь. Коли вы навернетесь на склоне, то распугаете всех птичек, ненароком пальнув.
Старый Дадли хотел добраться до выводка. Уж четырех-то куропаток он подстрелит как пить дать.
- Никуда они не денутся, - пробормотал он.
Он вскинул ружье и подался вперед всем телом. А потом вдруг поскользнулся и упал навзничь. Ружье выстрелило, и вспугнутые куропатки брызнули в воздух.
- Каких красавцев упустили, - вздохнул Рейби.
- Ничего, найдем другой выводок,- сказал Старый Дадли. - Ну-ка, помоги мне выбраться из этой чертовой ямы.