Он подстрелил бы штук пять куропаток, если бы не упал. Он сбил бы птиц на лету, словно установленные на заборе жестянки. Старый Дадли поднес одну руку к уху, а другую вытянул вперед. Он сбил бы их, точно глиняных голубей. Бах! Он резко развернулся, заслышав скрип подошв на лестнице,- все еще держа в руках воображаемое ружье. Навстречу поднимался негр из соседней квартиры, растянув в удивленной улыбке аккуратно подстриженные усики. У Старого Дадли отвалилась челюсть. Уголки губ у негра подрагивали, словно он с трудом сдерживал смех. Старый Дадли оцепенел. Он таращился на четкую линию крахмального белого воротничка, обнимавшего темную шею.
- На кого охотимся? - спросил негр голосом, в котором слышался простодушный смех черномазых и одновременно легкая издевка белых.
Старый Дадли почувствовал себя малым ребенком с водяным пистолетиком в руке. Он стоял разинув рот, не в силах пошевелить языком. Колени у него подогнулись, ступни заскользили, и он проехал вниз по трем ступенькам и грузно уселся на задницу.
- Ты поосторожней, - сказал негр. - Так ведь и зашибиться недолго.
И он протянул руку, чтобы помочь Старому Дадли встать. У него была узкая ладонь и длинные пальцы с аккуратно подстриженными чистыми ногтями, вроде даже подпиленными. Старый Дадли сидел на ступеньке, свесив руки между коленей. Негр подхватил его под локоть и попытался поднять.
- Ух! - выдохнул он.- Ты тяжелый. Ну-ка помоги мне. Старый Дадли подался вперед и с трудом встал. Негр держал его под локоть.
- Я все равно иду наверх, - сказал он. - Так что провожу тебя.
Старый Дадли затравленно огляделся по сторонам. Ступеньки сливались у него перед глазами в сплошную массу.
Он шел по лестнице с негром. Негр останавливался на каждой ступеньке и терпеливо ждал.
- Значит, старик, ты охотник? - говорил негр. - Дайка вспомнить. Однажды я охотился на оленя. Кажется, мы пользовались "додсоном" тридцать восьмого калибра. А ты чем пользуешься?
Старый Дадли тупо пялился на блестящие коричневые туфли.
- Я пользуюсь ружьем, - промямлил он.
- Я предпочитаю не охотиться, а просто пострелять забавы ради, - говорил негр. - Никогда не испытывал желания убивать. Жалко истреблять животных. Но я бы с удовольствием коллекционировал оружие, будь у меня время и деньги.
Он останавливался на каждой ступеньке и ждал, когда Старый Дадли взберется на нее. Он рассуждал об огнестрельном оружии и системах винтовок. Они добрались до лестничной площадки. Негр двинулся по коридору, поддерживая Старого Дадли под локоть. Наверное, со стороны казалось, будто они идут под ручку.
Они подошли к двери Старого Дадли.
- Ты вообще здешний? - спросил негр.
Старый Дадли помотал головой, уставившись на дверь. Он еще ни разу не взглянул на негра. За все время, пока они поднимались по лестнице, он ни разу не взглянул на него.
- Что ж,- сказал негр,- это мировой город, надо только к нему привыкнуть.
Он похлопал Старого Дадли по спине и зашел в свою квартиру. А Старый Дадли зашел в свою. Боль, гнездившаяся в горле, теперь разлилась по всему лицу и вытекала из глаз.
Он прошаркал к своему креслу у окна и упал в него. При мысли о негре спазмы сдавливали горло со страшной силой - чертов негр похлопал его по спине и назвал "стариком"! Его, который знал, что подобная фамильярность недопустима. Его, который приехал из приличного города. Из приличного города. Из города, где ничего подобного не могло произойти. Он испытывал странное давление в глазницах. Казалось, глазные яблоки распухают и через минуту просто вылезут из орбит. Он попал в западню здесь, где черномазые могут развязно называть тебя стариком. Нет, он вырвется из западни. Вырвется. Старый Дадли откинул голову на спинку кресла, чтобы вытянуть слишком толстую шею.
На него смотрел мужчина. В окне напротив торчал мужчина и смотрел прямо на него. Мужчина видел, как он плачет. Там, где полагалось стоять герани, торчал мужчина в нижнем белье и смотрел, как он плачет, и ждал, когда он наконец задохнется от спазма в горле. Старый Дадли посмотрел на него. Там должна была стоять герань. Герань, а никакой не мужик в подштанниках.
- Где герань? - прерывисто выдавил он.
- Чего ты плачешь? - спросил мужчина. - Я в жизни не видел, чтобы мужик так плакал.
- Где герань? - прохрипел Старый Дадли.- Здесь должна стоять герань, а не ты.
- Это мое окно, - сказал мужчина. - Я имею полное право стоять здесь, если мне захочется.
- Где она? - взвизгнул Старый Дадли. Он еще мог выталкивать из себя слова.
- Свалилась с карниза, если тебя это касается, - сказал мужчина.
Старый Дадли с трудом поднялся с кресла и глянул вниз через подоконник. С высоты шестого этажа он увидел на тротуаре черепки цветочного горшка, темное пятно рассыпавшейся земли и что-то розовое, перетянутое бумажным зеленым бантиком. Шестью этажами ниже. Герань упала с шестого этажа.
Старый Дадли посмотрел на мужчину, который жевал резинку и ждал, когда он задохнется от спазма в горле.
- Нельзя было ставить горшок так близко к краю, - прохрипел он. - Почему ты не сходишь за ней?
- А почему бы тебе не сходить, папаша?
Старый Дадли уставился на мужчину, который торчал в окне, где полагалось стоять герани.
Он сходит. Он сходит и подберет цветок. Он поставит герань на свой собственный подоконник и будет смотреть на нее с утра до вечера, коли пожелает. Старый Дадли отвернулся от окна и вышел из комнаты. Он медленно прошагал по беговой дорожке коридора и добрался до лестницы. Она походила на зияющий провал в полу. На бездонный колодец. А ведь он совсем недавно поднимался по ней, чуть позади негра. И черномазый помог ему встать на ноги, и поддерживал под локоть, и шел по ступенькам рядом, и рассказывал, что однажды охотился на оленя, и видел, как "старик" целился из воображаемого ружья, а потом сидел на ступеньке, словно беспомощное малое дитя. Он был в начищенных до блеска коричневых туфлях и с трудом сдерживал смех, и вся эта история действительно смеху подобна. Вероятно, на каждой ступеньке здесь будут стоять черномазые в начищенных туфлях и серых носках в черную крапинку, с трудом сдерживающие смех. Лестница вела вниз и вниз. Нет, он не опустится настолько низко, чтобы негры фамильярно хлопали его по спине. Старый Дадли вернулся в свою комнату, к своему окну и посмотрел на герань на тротуаре.
Мужчина сидел на подоконнике, где обычно стояла герань.
- Что-то я не вижу, чтобы ты подобрал цветок, - сказал он.
Старый Дадли тупо уставился на него.
- Я тебя давно заприметил, - сказал мужчина. - Каждый день сидишь в своем старом кресле и пялишься в мое окно. Чем я занимаюсь в своей квартире, мое личное дело, ясно? Мне не нравится, когда за мной следят.
Герань валялась на тротуаре у дома, корнями вверх.
- Я никогда не предупреждаю дважды, - бросил мужчина и отошел от окна.
ПАРИКМАХЕР
Либералам в Дилтоне приходится туго.
После первичных выборов кандидата от демократической партии Рейбер поменял парикмахера. Тремя неделями раньше парикмахер спросил его, пока брил:
- За кого вы собираетесь голосовать?
- За Дармона, - ответил Рейбер.
- Вы любите ниггеров?
Рейбер так и подскочил в кресле. Он не ожидал столь грубого вопроса.
- Нет, - сказал он.
Не растеряйся он - ответил бы: "Я не оказываю предпочтения ни неграм, ни белым". Рейбер уже говорил это Джекобсу, преподавателю философии, и Джекобс, при его-то образованности, пробурчал: "Это никуда не годится",- что служит наглядным подтверждением того, настолько туго приходится либералам в Дилтоне.
- Почему? - резко спросил Рейбер. Он знал, что в споре возьмет над ним верх.
Но Джекобс просто бросил: "Ладно, не важно". Он опаздывал на занятия. Рейбер заметил, что он вообще часто опаздывает на занятия, когда Рейбер пытается втянуть его в спор.
- Я не оказываю предпочтения ни неграм, ни белым, - следовало ответить Рейберу на вопрос парикмахера.
Парикмахер снял лезвием полосу мыльной пены со щеки Рейбера, а потом наставил на него бритву.
- Говорю вам, - сказал он, - сейчас стороны только две, черная и белая. Нынешняя кампания показала это будьте-нате. Знаете, что сказал Хоук? Что сто пятьдесят лет назад они гонялись друг за другом, жрали друг друга, швырялись в птиц алмазами размером с булыжник, зубами сдирали шкуру с лошадей. Черномазый заходит в парикмахерскую для белых в Атланте и говорит: "Подстригите меня". Его тут же, конечно, за порог, но прикиньте вообще, а? Послушайте, в прошлом месяце в Малфорде три черных подонка пришили одного мужика и обчистили его дом - и знаете, где они сейчас? Сидят в окружной тюрьме, жуют президентский паек - на каторжных работах, понимаете ли, они замарают ручки или какого-нибудь радетеля чернокожих хватит удар, если он увидит, как они камни в карьере ворочают. Нет уж, толку не будет, покуда мы не избавимся от всех этих доброхотов и не выберем человека, который сумеет поставить ниггеров на место. Тихо, не дергайтесь. Ты слышишь, Джордж? - крикнул он чернокожему пареньку, вытиравшему пол под раковинами.
- Ясное дело, - откликнулся тот.
Рейберу было самое время высказаться, но подобающие случаю слова не шли в голову. Он хотел сказать что-нибудь, доступное пониманию Джорджа. Его здорово покоробило от того, что Джорджа втянули в разговор. Он вспомнил, как Джекобс рассказывал о своем недельном опыте чтения лекций в негритянском колледже. Преподаватели не имели права произносить слова "негр", "ниггер", "черномазый", "цветной", "черный". Джекобс говорил, что каждый вечер по возвращении домой орал в выходящее на задний двор окно: "НИГГЕР, НИГГЕР, НИГГЕР". Интересно, подумал Рейбер, кому симпатизирует Джордж? Он производил впечатление приличного мальчика.
- Если ниггер явится в мою парикмахерскую и попросит сделать стрижку, уж я его подстригу, не сомневайтесь.- Парикмахер со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. - Вы тоже из доброхотов? - спросил он.
- Я голосую за Дармона, если вы об этом, - ответил Рейбер.
- Вы слышали речи Хоука?
- Имел такое удовольствие.
- А последнюю слышали?
- Нет. Насколько я понимаю, основные тезисы у него от раза к разу не меняются, - отрывисто сказал Рейбер.
- Неужели? - спросил парикмахер. - Знаете, его последняя речь была просто сногсшибательной. Старый Хоук дал прикурить черномазым.
- Очень многие считают Хоука демагогом, - сказал Рейбер и сразу же задался вопросом, знает ли Джордж, что такое "демагог". Наверное, следовало сказать "лживый политик".
- Демагог! - Парикмахер хлопнул себя по бедру и радостно ухнул.- Именно так и сказал Хоук! Ну не круто ли?! "Люди, - сказал он, - все доброхоты называют меня демагогом". А потом отступил на шаг назад и спросил таким тихим, мягким голосом: "Неужели я демагог, люди?" И толпа заорала: "Хоук, ты не демагог!" А он снова шагнул вперед и крикнул во весь голос: "А вот и нет, я самый лучший демагог во всем штате!" И вы бы слышали, как взревела толпа! Мама моя!
- Замечательно,- сказал Рейбер.- Но это говорит только о том…
- Всё эти доброхоты, - недовольно пробормотал парикмахер.- Они заморочили вам голову, понятное дело. Позвольте сказать вам одну вещь…
Он пересказал праздничную речь Хоука от четвертого июля. Очередную из серии сногсшибательных речей, закончившуюся чистой поэзией. "Кто такой Дармон?" - вопрошал Хоук. "Да, кто такой Дармон?!" - ревела в ответ толпа. Как, разве они не знают?! Он славненький мальчонка, дующий в дуду. Да! Детки на лужайках и негры в Катманду. Боже, Рейберу стоило послушать эту речь! Ни один доброхот не смог бы убедительно выступить против.
Рейбер скромно предположил, что если бы парикмахер прочитал несколько…
Послушайте, в гробу он видел всякое чтение. Ему нужно только думать своей головой. Вот в чем вся беда с людьми в наше время: они не умеют думать, они не обращаются к своему здравому смыслу. Почему Рейбер не думает своей головой? Где его здравый смысл?
"Зачем мне напрягаться попусту?" - с раздражением подумал Рейбер.
- Нет, сэр! - сказал парикмахер. - Громкие слова ничего не значат. Они не заменяют мыслей.
- Мыслей! - воскликнул Рейбер. - Так вы считаете себя мыслящим человеком?
- Послушайте, - сказал парикмахер, - вы знаете, что Хоук сказал людям в Тилфорде?
В Тилфорде Хоук сказал, что хочет поставить негров на место, а если они воспротивятся, он найдет для них подобающее место. Как вам такая мысль?
Рейбер попытался понять, при чем здесь здравый смысл.
Парикмахер считал, что здравый смысл здесь очень даже при чем, это яснее ясного. Он высказал Рейберу еще несколько умных соображений, каковые имел в изобилии. Он сказал, что Рейберу стоило послушать речи Хоука, произнесенные в Мулен-Оук, Белфорде и Чикервилле.
Рейбер снова опустился в кресло и напомнил парикмахеру, что вообще-то он пришел побриться.
Парикмахер снова принялся орудовать бритвой. Он сказал, что Рейберу стоило послушать речь, произнесенную в Спартасвилле.
- Доброхоты повержены в прах, и все дудочки славненьких мальчонок разбиты, сказал Хоук. И еще сказал, что пришло время, когда нужно закрутить гайки и…
- У меня назначена встреча,- сказал Рейбер.- Я спешу. Зачем торчать здесь и выслушивать этот бред?
Но так или иначе, идиотский разговор запечатлелся у него в памяти, и он мысленно воспроизводил его в мельчайших подробностях в течение дня, а потом и ночи, уже лежа в постели. К великому своему неудовольствию, он вдруг осознал, что снова и снова прокручивает в мозгу этот спор, вставляя в него реплики, которые произнес бы, если бы имел возможность подготовиться. Он задавался вопросом, как бы здесь выступил Джекобс. Джекобс умел создать впечатление, будто он гораздо умнее и осведомленнее, чем считал Рейбер. Полезное качество для человека такой профессии. Рейбер частенько анализировал его забавы ради. В разговоре с парикмахером Джекобс держался бы совершенно спокойно. Рейбер снова прокрутил в уме весь разговор, пытаясь представить, как высказался бы Джекобс. Но под конец все-таки изложил свое мнение своими словами.
Ко времени следующего визита к парикмахеру Рейбер уже забыл о состоявшемся у них споре. Парикмахер, казалось, тоже. Он быстро исчерпал тему погоды и замолчал. Интересно, думал Рейбер, что будет сегодня на ужин? Ах да. Сегодня же вторник. По вторникам жена готовила консервированное мясо. Брала консервированное мясо и жарила с сыром - перекладывая тонкие кусочки мяса тонкими кусочками сыра. Зачем непременно есть эту дрянь каждый вторник? Если тебе не нравится, ты не обязан…
- Вы по-прежнему доброхот?
Рейбер дернул головой:
- Что?
- Вы по-прежнему за Дармона?
- Да, - сказал Рейбер, лихорадочно роясь в уме в поисках заготовленных слов.
- Ну… вы, учителя, наверное, знаете… ну… - Парикмахер смущался и говорил сбивчиво. Он держался не столь уверенно, как в прошлый раз. Казалось, у него появилось новое важное соображение. - Похоже, вы, ребята, все же проголосуете за Хоука, поскольку знаете, что он сказал насчет зарплаты учителей. Похоже, теперь вы предпочтете проголосовать за него. А почему бы и нет? Разве вам не хочется получать больше денег?
- Больше денег! - Рейбер рассмеялся. - Разве вы не понимаете, что с таким дерьмовым губернатором я потеряю больше денег, чем получу! - Он осознал, что наконец-то говорит на одном языке с парикмахером. - Он слишком многих не любит, людей самой разной породы. Хоук обойдется мне в два раза дороже, чем Дармон.
- Ну и что, даже если так? - спросил парикмахер. - Я лично не из тех, кому жаль денег на благое дело. Я всегда готов платить за качество.
- Я имел в виду другое! - начал Рейбер.- Я имел в виду…
- В любом случае, обещанное Хоуком повышение зарплаты не коснется преподавателей вроде него, - раздался голос из глубины помещения. К ним подошел толстый мужчина, имевший самоуверенный, начальственный вид. - Он же преподает в колледже, так ведь?
- Да, верно, - сказал парикмахер. - Он не получит прибавки к жалованью, обещанной Хоуком. Но ведь он не получит прибавки и в случае, если выберут Дармона.
- Что-нибудь да получит. Все школы поддерживают Дармона. Они наверняка получат свою долю - бесплатные учебники, новые парты или что-нибудь вроде. Таковы правила игры.
- Иметь хорошо обеспеченные школы выгодно всем, - с жаром выпалил Рейбер.
- Ой, старая песня, - небрежно бросил парикмахер.
- Видишь ли, школьных работников не переубедить, - пояснил мужчина. - У них на все один ответ: выгодно всем.
Парикмахер рассмеялся.
- Если вы считаете… - начал Рейбер.
- Может, вам стол новый поставят в вашей аудитории, - фыркнул толстяк. - Как тебе такая мысль, Джо? - Он легонько подтолкнул парикмахера локтем.
Рейберу захотелось врезать мужчине ногой в челюсть.
- Вы вообще способны рассуждать здраво? - пробормотал он.
- Послушайте,- сказал мужчина,- можете говорить что вам угодно. Вы не понимаете одного: речь идет о серьезной проблеме. Вот вы хотели бы, чтобы в вашей аудитории с задней парты на вас таращилась пара черных рож?
У Рейбера на мгновение потемнело в глазах и возникло ощущение, будто незримый кулак с размаху треснул его по макушке. Вошел Джордж и принялся драить раковины.
- Я готов учить любого человека, желающего учиться, - черного или белого, - сказал Рейбер. Интересно, думал он, поднял ли Джордж взгляд от раковин.
- Ладно, - согласился парикмахер. - Но ведь не черных и белых вперемешку, верно? Ты бы хотел ходить в школу для белых, Джордж? - крикнул он.
- Не хотел бы, - ответил Джордж. - У нас порошок кончился. Здесь на самом дне осталось. - И он вытряхнул в раковину остатки порошка из коробки.
- Ну так пойди купи, - сказал парикмахер.
- Как верно заметил Хоук,- начальственным тоном продолжал мужчина, - пришло время, когда нужно покрепче затянуть гайки. - И он принялся пересказывать речь Хоука, произнесенную четвертого июля.