Он взбежал по лестнице на третий этаж. Софи, услышавшая его шаги из кухни, последовала за ним, готовая утешать и успокаивать. В общем-то, ночь выдалась погожая, но дело, разумеется, было не в погоде.
На следующий день Колин поехал на автобусе в психиатрическую клинику. О заведении этом он знал только то, что оно обслуживает север Лондона. Большое, широко раскинувшееся здание могло служить декорацией к готическому роману. Колина впустили в бесконечный коридор (длиной чуть ли не в четверть мили), выкрашенный до самого потолка масляной краской тошнотворного зеленого оттенка. В конце коридора обнаружилась лестница, на ступенях которой Колин встретил ту самую женщину, что прошлой ночью приезжала за Молли-Марлен. Она сообщила ему, что Молли Смит сейчас находится в двадцать третьей палате и что Колин не должен расстраиваться, если больная не узнает его. Сегодня на сотруднице клиники вместо серого комбинезона был полиэтиленовый халат, в руках она держала стопку полотенец и сильно пахнущее мыло. Двадцать третья палата оказалась большой, с широкими окнами, светлой и полной воздуха, только нуждалась в покраске. На стенах с помощью скотча были развешаны веточки остролиста. Мужчины и женщины самых разных возрастов сидели на стульях. Одни из них смотрели в никуда, другие, судя по порывистым движениям, занимались чем-то в своей, неведомой другим людям реальности, а группка из примерно десяти человек как будто проводила чаепитие: они держали в руках кружки, передавали друг другу печенье и разговаривали. Среди них Колин нашел Молли, или Марлен. Неуклюжий и смущенный, беспомощный, как ребенок в комнате, полной взрослых, он сказал:
- Здравствуйте, вы помните меня? Вы вчера были у нас дома.
- У вас дома? Батюшки, я и не помню. Значит, я опять отправилась гулять? Иногда я хожу гулять, и тогда… но что же ты стоишь, садись. Как тебя зовут?
Колин сел на свободный стул рядом с Молли, ощущая, что все до единого пациенты смотрят на него - в надежде, что случится что-нибудь интересное. Он мучительно пытался придумать, что бы сказать, когда в палату заглянула все та же работница клиники - то ли медсестра, то ли нянечка - и объявила:
- Ванна освободилась.
Один из пациентов встал и вышел.
- Я следующая, - сказала Молли и улыбнулась Колину. В ее глазах горел слабый, но неподдельный интерес.
Колин выпалил:
- Сколько времени… то есть… вы уже давно здесь находитесь?
- О да, дорогой мой, очень давно.
Нянечка, нагруженная полотенцами и мылом, все еще стояла в дверях, как часовой на посту.
- Молли живет с нами, - сказала она. - Здесь ее дом.
- Ну да, другого дома у меня нет, - залилась веселым смехом Молли. - Иногда я убегаю побродить по свету, а потом возвращаюсь.
- Да, ты убегаешь, но вот возвращаешься не всегда, и нам приходится искать тебя, - поправила ее нянечка, тоже посмеиваясь.
Колин заставил себя высидеть целый час, и, когда решил, что уже можно уходить, что больше он не выдержит ни минуты, в палату вошла девушка - такая же смущенная, как и он. Выяснилось, что Молли стучалась и к ним в дом, только днем ранее, чем к Ленноксам.
Девушка - симпатичная, свежая как цветок, снедаемая той же неловкостью, что и Колин, - села возле него и рассказала всем о школе, в которой училась (это была одна из приличных школ для девочек из хороших семей), и ее рассказ был выслушан Молли и ее друзьями, словно это были новости из далекой Тмутаракани. Потом нянечка сказала, что настала очередь Молли мыться.
Всеобщее облегчение. Молли встала и ушла в ванную, нянечка (или медсестра?) - за ней, приговаривая:
- Ну, Молли, а теперь веди себя хорошо.
Те, кто остался, стали препираться по поводу того, кто пойдет мыться следующим: никто не хотел, потому что Молли после себя оставляла в ванной комнате настоящее болото.
- После нее там ну прям болото, - горячо заверила молодых визитеров старая, безумного вида женщина. - Можно подумать, что там гиппопотам плескался.
- А тебе откуда известно, как плещутся гиппопотамы? - осадил ее такого же безумного вида старик, вероятно, давнишний противник старухи в местных стачках. - Вечно ты суешься со своими замечаниями некстати.
- А вот и нет, я все знаю про гиппопотамов, - вскинулась сердитая старуха. - Я смотрела на них с веранды нашего дома, когда мы жили на берегу Лимпопо.
- Любой может заявить, что жил на берегах Лимпопо или там, голубого Дуная, - огрызнулся старик, - а где доказательства?
Колин и девушка, которую, как выяснилось, звали Мэнди, покинули стены лечебницы, и Колин пригласил ее домой, на ужин. За столом всем хотелось послушать о пугающей психбольнице и ее обитателях.
- Они такие же, как мы, - сказал Колин, и Мэнди горячо поддержала его:
- Да, не знаю, почему их там держат.
Позднее Колин принялся за Юлию и затем перекинулся на мать. Для взрослых и пожилых людей, побитых уже жизнью, трудно, очень трудно бывает отражать напор юных идеалистов, которые требуют от них объяснений, почему в мире так грустно жить. "Почему? Но почему же?" - хотел знать Колин. И этим история не закончилась, потому что он еще раз поехал в клинику, однако потерпел полное поражение: Молли не помнила его предыдущего визита. В конце концов он оставил ей свой адрес и номер телефона: "Если тебе что-нибудь понадобится" - и это человеку, которому нужно все и прежде всего собственный разум. Мэнди сделала то же самое.
- С твоей стороны это было глупостью, - высказалась Юлия.
- Ты хорошо поступил, - сказала Фрэнсис.
На время Мэнди влилась в компанию "детворы", собиравшейся за кухонным столом по вечерам. Никаких возражений со стороны ее родителей это не вызвало, так как оба они работали допоздна. Мэнди не заявляла, что ее родители дерьмо, только говорила, что они стараются как могут. Она была единственным ребенком. Через некоторое время родители увезли Мэнди в Нью-Йорк. Они с Колином переписывались еще много лет.
И целых двадцать лет прошло, прежде чем они снова встретились.
В восьмидесятые годы под влиянием новых идеологических веяний все психиатрические лечебницы и приюты были закрыты, а их обитатели выброшены в жизнь - учитесь плавать или тоните. Колину пришло письмо: только "Колин" корявым неуверенным почерком и еще адрес. Он поехал в Брайтон, где и нашел Молли в одном из пансионов, которые содержат филантропы особого рода: они предоставляют бывшим психическим пациентам жилье, отбирая у них все пособие до пенни и обеспечивая им такие условия проживания, для описания которых потребовалось бы перо Диккенса.
Молли превратилась в больную старуху - Колин ее не узнал. А вот она, казалось, помнила его.
- У него было такое доброе лицо, - сказала Молли-Марлен Смит (если только Смит было ее настоящей фамилией). - Так и скажи ему, что у него доброе лицо, у того мальчика. Ты знаешь Колина?
Она умирала от алкоголизма. Ну да, от чего же еще? И, навещая ее снова, Колин столкнулся в пансионе с Мэнди, ставшей к тому времени энергичной американской матроной; она обзавелось ребенком или двумя и мужем - или двумя. И еще один раз они встретились - на похоронах, после чего Мэнди улетела к себе в Вашингтон, теперь уже навсегда исчезнув из жизни Колина.
В ту рождественскую ночь произошло еще одно событие.
Совсем поздно, уже далеко за полночь, Франклин прислушался к дыханию Роуз (спит ли она?) и прокрался на лестницу. В кухне было темно. Он пошел выше, мимо гостиной, на полу которой в спальниках лежали Джеффри и Джеймс. Франклин шел дальше, на следующий этаж, где, как он слышал, находилась комната Сильвии. На площадке горел свет. Он постучал - поскребся, не громче, чем кот лапой. Ни звука в ответ. Он попробовал еще раз, снова тихо-тихо. Громче он не смел. И вдруг над его головой раздался голос Эндрю:
- Что ты делаешь? Заблудился? Это комната Сильвии.
- О, о, извини. Я думал…
- Уже поздно, - перебил его бормотание Эндрю. - Ложись спать.
Франклин скатился вниз по лестнице туда, где Эндрю не мог его видеть, но не дальше, и там рухнул, сложился пополам, уткнулся головой в колени. Он плакал, но беззвучно, чтобы его никто не услышал.
Потом он почувствовал, как ему на спину легла чья-то рука, и Колин сказал:
- Бедный старина Франклин. Не обращай на Эндрю внимания. И не расстраивайся ты так из-за него. Он с рождения любит всеми командовать.
- Я люблю ее, - всхлипывал Франклин. - Я люблю Сильвию.
Колин крепче обнял Франклина и прижался щекой к его голове. Он потерся об упругую подушку волос, словно испускающих энергию здоровья и силы, как вереск.
- На самом деле ты ее не любишь, - сказал Колин. - Сильвия всего лишь маленькая девочка, понимаешь? Да, ей уже шестнадцать или семнадцать, но все равно, она… она не зрелая, понимаешь? В этом виноваты только ее родители. Все ее комплексы из-за них. - Тут он к собственному удивлению почувствовал, как в нем закипает смех, - это до него стала доходить абсурдность происходящего. Но Колин сдержался. - Все они дерьмо, - поведал он Франклину и скрыл смех притворным приступом кашля.
Франклин был озадачен как никогда:
- По-моему, твоя мать замечательная. Она так добра ко мне.
- А, это да, наверное. Но все это без толку, с Сильвией, я имею в виду. Тебе лучше влюбиться в кого-нибудь другого. Как насчет… - И Колин стал перечислять девушек из школы, рифмуя имена и складывая из них песенку: - Может быть, Джилли, а может быть, Джолли? Может быть, Милли, а может быть Молли? Может, Элизабет, а может, Маргарет? Есть и Кэролин, есть и Роберта. - Он закончил обычным своим тоном и неприятным смешком: - Про них никто не скажет, что они незрелые!
"Но я люблю Сильвию", - думал про себя Франклин. Ах, эта хрупкая, бледная девочка, с золотистыми волосами-пушинками, она очаровала его, вот если бы заключить ее в свои объятья… Он отвернул лицо от Колина и молчал. Колин ощущал под ладонью горячие и горестно вздрагивающие плечи. О, как он понимает это несчастье, как хорошо он знает, что никакие слова не утешат его товарища. Колин стал мягко покачиваться и качать вместе с собой Франклина. А Франклин думал о том, что сейчас ему больше всего хочется вернуться в Африку, немедленно, навсегда, все это для него слишком… И в то же время он понимал, что Колин искренне сочувствует ему. И Франклину нравилось сидеть вот так, пока этот добрый мальчик обнимает его.
- А не хочешь перенести ко мне свой спальный мешок, а? Уж всяко лучше, чем рядом с Роуз. И мы можем спать утром, сколько захотим.
- Да… нет, нет, я в порядке. Пойду к себе. Спасибо, Колин. "Все равно я люблю ее", - твердил он про себя.
- Тогда ладно, - сказал Колин. Он поднялся и пошел к себе, наверх.
И Франклин тоже пошел к себе - вниз. Он думал: "Утром я все выясню", - имея в виду Эндрю. Но тот ни разу не упомянул о ночном происшествии. И Сильвия так и не узнала, что однажды желания Франклина заставили его постучаться в ее дверь.
Когда Франклин добрался до цокольного этажа, там его поджидала Роуз - руки на бедрах, лицо искажено подозрениями.
- Если ты надеешься переспать с Софи, то выкини это из головы. Даже если не считать Роланда Шаттока, по ней уже сохнет Колин.
- С Софи? - выговорил удивленный Франклин.
- Хм, конечно, все вы втюрились в нее.
- Ничего подобного, - сказал Франклин. - Ты ошибаешься.
- Да неужели? - хмыкнула Роуз. - Так я тебе и поверила. - Она развернулась к юноше спиной и ушла к себе.
Роуз вовсе не была влюблена во Франклина, тут уж никаких сомнений, он ей даже не нравился, однако она была бы не против, если бы он увлекся ею. Сестра, так он сказал. Она показала бы ему такую сестру… Не может же она отказать чернокожему парню, это ранило бы его чувства.
А Франклин забрался в постель, свернулся, сжался в комок и горько зарыдал.
Богатый на события 1968 год в доме Ленноксов, напротив, выдался очень спокойным. На смену "детворе", обитавшей в его стенах, пришли почти взрослые, серьезные люди.
Четыре года - это много… для тех, кто молод, разумеется.
Сильвия проявляла почти гениальные способности, за год выполняла двухлетний объем работы, ходила на экзамены так, будто они были приятным развлечением, друзей, по-видимому, не имела. Зато она приняла католичество, часто виделась с харизматичным иезуитом по имени отец Джек и ходила по воскресеньям в Вестминстерский собор. Она уверенно приближалась к своей цели: стать врачом.
У Эндрю тоже все было в порядке. Он часто приезжал из Кембриджа домой погостить. Его мать беспокоилась о том, почему у сына до сих пор нет подруги. Но он сказал, что многолетние наблюдения за "всеми вами" отбили у него всякую охоту заводить близкие отношения.
Колин согласился было сдать выпускные экзамены, но вдруг бросил учебу. Неделями напролет он лежал в постели и кричал "Уходите прочь!" всем, кто решался постучаться к нему. Но наступил день, когда он встал, словно ничего не случилось, и заявил, что отправляется посмотреть мир.
- Пора мне своими глазами увидеть, что делается в мире, мама.
И уехал. Открытки прилетали из Италии, Германии, Соединенных Штатов, с Кубы ("Передайте от меня Джонни, что он чокнутый. Отвратная страна"), из Бразилии, Эквадора. Между поездками Колин заглядывал домой, был вежлив, но неразговорчив.
Софи закончила школу актерского мастерства и уже получала небольшие роли. Она приходила к Фрэнсис, чтобы пожаловаться на то, что роли ей дают за внешность. Фрэнсис не стала ей говорить, что время исправит эту несправедливость. Жила Софи с Роландом Шаттоком, который к тому времени сделал себе имя и играл Гамлета. Софи рассказывала Фрэнсис, что несчастлива с ним и что им нужно расстаться.
Фрэнсис чуть не вернулась в театр. Она фактически сказала "да" в ответ на предложение сыграть одну соблазнительную роль, но потом ей пришлось отказаться. Деньги, снова дело было в деньгах. Конечно, больше не нужно было платить за образование Колина, и Юлия сказала, что справится с расходами на университеты Сильвии и Эндрю, но однажды к Фрэнсис пришла Сильвия с неожиданной просьбой: нельзя ли Филлиде пожить в цокольной квартире?
Вот как было дело. Джонни позвонил Сильвии и сказал, что она могла хотя бы изредка навещать свою мать.
- И простого "нет", Тилли, я от тебя не приму. Этого больше недостаточно.
Сильвия пришла к матери, которая, как оказалось, ждала ее, одетая с целью произвести впечатление уравновешенного, независимого человека, но выглядела она все равно больной. В доме нечего было есть, не было даже буханки хлеба. Джонни съехал, он жил теперь со Стеллой Линч и не давал Филлиде ни пенни и не платил за аренду квартиры. "Найди работу", - сказал он ей.
- Какую работу, Тилли? - воззвала Филлида к дочери. - Я же нездорова.
Это было очевидно.
- Почему ты не называешь меня Сильвией?
- О, я не могу. Я так и слышу, как говорила моя малышка: "Я Тилли". Ты всегда будешь для меня маленькой Тилли.
- Ты же сама дала мне имя Сильвия.
- О, Тилли, ну хорошо, я постараюсь. - И не успели они перейти к сути дела, а Филлида уже промокала глаза салфеткой. - Если бы мне можно было жить с вами, в нижнем этаже, то я бы справилась. И иногда мне дает деньги твой отец.
- Я не хочу слышать об этом человеке, - заявила Сильвия. - Он никогда не был мне отцом. Я даже не помню, как он выглядит.
Ее отцом был товарищ Алан Джонсон, не менее известный коммунист, чем Джонни. Он сражался в Испании - на самом деле - и был там ранен. Юлия, которая знала Алана в период его превращения в партийную звезду, отзывалась о нем так: "Его высочество красный бродяга - вылитый Джонни".
- Джонни думает, что я получаю от Алана больше денег, чем на самом деле. А за последние два года он мне вообще ничего не давал.
- Я же сказала, что не хочу ничего слышать о нем.
Они сидели в комнате, где почти не было мебели, так как Джонни забрал все для своей новой жизни со Стеллой. Остались маленький стол, два стула, древняя кушетка.
- У меня была такая трудная жизнь, - завела Филлида литанию на такой знакомой ноте, что Сильвия встала - это не было ни угрозой, ни тактическим ходом: ее гнал от матери страх. Она уже ощущала зарождающуюся дрожь в груди, которая в прошлом приводила ее в беспомощное, истерическое состояние.
- Я в этом не виновата, - сказала Сильвия.
- И я тоже не виновата, - ответила Филлида тягучим голосом, который пилой вгрызался в нервы Сильвии. - Я ничего не сделала, чтобы заслужить такое отношение к себе. - Она заметила, что дочь переместилась в противоположный уол комнаты, как можно дальше от нее, поднесла руку ко рту и выглядит так, будто от ужаса ее сейчас вырвет. - Прости, - сказала Филлида. - Пожалуйста, не уходи. Сядь, Тилли… Сильвия.
Девушка вернулась, отодвинула свой стул подальше от матери, села и с холодным лицом стала ждать.
- Если бы мне разрешили поселиться в той квартире, все бы наладилось. Юлию я могу попросить, но вот Фрэнсис я боюсь, она откажет мне. Пожалуйста, попроси ты за меня.
- Откажет и будет права, - отрезала Сильвия. Люди, которые знали и любили эту очаровательную девчушку, которая, как говорила Юлия, "приносит в старый дом свет и радость", сейчас не узнали бы ее.
- Но я же не виновата… - снова заныла Филлида и потом, увидев, что Сильвия подскочила и двигается к выходу, спохватилась: - Стой, стой, я не буду, прости.
- Я не вынесу, если ты будешь жаловаться и обвинять меня, - сказала Сильвия. - Как ты не понимаешь? Я не вынесу этого, мама.
Филлида попыталась улыбнуться:
- Я больше не буду, обещаю.
- Ты правда обещаешь? Я хочу закончить учебу и стать врачом. Если ты поселишься в доме и все время будешь доставать меня, то я просто сбегу. Потому что не вынесу этого, - повторила она.
Филлиду потрясла страстность, с которой это было сказано. Она вздохнула:
- Боже мой, неужели я в самом деле так ужасна?
- Да. И даже когда я была маленькой, ты постоянно твердила мне, что все твои проблемы из-за меня, что без меня ты бы делала то-то и то-то. Однажды ты сказала, что заставишь меня засунуть голову в духовку - вместе с тобой - и умереть.
- Я так сказала? Наверное, у меня были на это причины.
- Мама. - Сильвия встала. - Я ухожу. Я поговорю с Юлией и Фрэнсис. Но заботиться о тебе я не собираюсь. Не рассчитывай на меня. Потому что ты только будешь доставать меня все время.
И как раз в тот момент, когда Фрэнсис радостно решила, что навсегда бросит журналистику и тетушку Веру, а также серьезные социологические статьи, не говоря уже о приработках на стороне, которыми снабжал ее Руперт Боланд, Юлия сообщила невестке, что собирается выдавать Филлиде месячное содержание и будет "…в целом приглядывать за ней. Она не такая, как вы, Фрэнсис. Она не может жить одна. Но я предупредила Филлиду, чтобы она не беспокоила вас".
- Самое главное, чтобы она не беспокоила Сильвию.
- Сильвия считает, что справится.
- Очень на это надеюсь.
- Но если я возьму на содержание Филлиду… вы сможете платить за университет Эндрю? Вы достаточно зарабатываете?
- Конечно, достаточно.