Перед телевизором Фрэнсис просидела всего несколько минут. Выходило, что Кеннеди действительно застрелил какой-то сумасшедший. Ну, с ее точки зрения, просто не стало еще одного политика. Вероятно, он заслужил свою судьбу. Конечно, Фрэнсис никогда не позволит себя высказать эту мысль вслух, уж очень она не соответствовала духу времени. Иногда Фрэнсис казалось, что из долгих отношений с Джонни она вынесла всего одну полезную вещь: умение держать свое мнение при себе.
Перед тем как сесть за работу, которая в этот вечер состояла из чтения сотни с лишним писем, принесенных домой, она приоткрыла дверь в гостевую комнату. Тишина и темнота. Фрэнсис на цыпочках подошла к кровати и склонилась над закутанной в одеяло фигуркой - маленькой, почти детской. Так она и думала: Тилли держала во рту большой палец.
- Я не сплю, - послышался ее голосок.
- Я волнуюсь за тебя, - сказала Фрэнсис и услышала, к собственному удивлению, что ее голос дрожит, а ведь она обещала себе не принимать близко к сердцу проблемы других людей, потому что какой от этого может быть толк? - Ты выпьешь какао, если я тебе принесу?
- Попробую.
Фрэнсис приготовила в кабинете чашку какао (она держала возле письменного стола чайник и кое-какие припасы) и отнесла ее девочке, которая произнесла:
- Только, пожалуйста, не считайте меня не благодарной.
- Включить свет? Может, ты прямо сейчас попьешь, пока горячее?
- Поставьте чашку на пол.
Фрэнсис так и сделала, понимая, что, скорее всего, к утру чашка по-прежнему будет стоять там нетронутая.
Работала она допоздна. Она слышала, как приехал Колин и потом вместе с Софи устроился на большом диване, где они долго говорили - она слышала их, по крайней мере голоса, если не слова, прямо у себя под ногами (старый красный диван стоял примерно под ее письменным столом, а над столом, этажом выше, - кровать Колина). Когда голоса в гостиной стихли, раздались осторожные шаги у нее над головой. Ну, Колин знал, какие меры предосторожности нужно предпринимать - он так и заявил брату, когда тот поучал его в подобных делах.
Софи было шестнадцать лет. Фрэнсис хотелось обнять девушку и защитить ее. Ничего такого она не испытывала в отношении Роуз, или Джил, или Люси, или кого-то еще из тех девиц, которые появлялись в доме. Почему именно Софи? Она красавица, и в этом все дело, вот почему хотелось оберегать ее. И как же это глупо - ей, Фрэнсис, должно быть стыдно. Этим вечером ей не раз было стыдно. Она открыла дверь, прислушалась. Внизу, в кухне, было шумно. Похоже, там не только Эндрю, Роуз и Джеймс… Ладно, завтра она все узнает.
Ночь прошла беспокойно. Фрэнсис дважды вставала, ходила к Тилли, смотрела, как у той дела. Один раз она застала в гостевой комнате темноту, покой и душноватый запах какао. А второй раз увидела, как к себе в комнату поднимается Эндрю, очевидно возвращавшийся после сходной миссии. После этого Фрэнсис было не уснуть. Ее беспокоило воровство в магазинах. Когда Колин только начинал учебу в Сент-Джозефе, то в доме, замечала Фрэнсис, стали появляться вещи, не принадлежавшие им, - так, по мелочи, ничего особенного: футболка, ручки, пластинки. Однажды он украл антологию поэзии, чем поразил Фрэнсис. Тем не менее она высказала свой протест. Колин стал жаловаться, что в школе все так делают, а она консервативная мещанка. Разумеется, этим проблемы не закончились, ведь это была школа прогрессивного обучения! Одна из девочек первой волны гостей (которые вели себя не так раскованно, ведь тогда они были гораздо младше), Петула, проинформировала Фрэнсис, что Колин ворует любовь. Так сказал их классный руководитель. За ужином состоялось шумное обсуждение. Нет, он ворует не любовь родителей, а любовь того самого классного руководителя, который имел совсем другие представления о Колине.
Джеффри, уже тогда, пять лет назад, бывший практически постоянным обитателем дома, гордился тем, что он добывал с прилавков. Фрэнсис была шокирована, но сказала всего лишь: "Ладно, только смотрите не попадайтесь". Она не заявила им: "Нет, ни в коем случае не делайте этого" не только потому, что знала - ее не послушают, но и потому, что не представляла, какие масштабы примет воровство в будущем. И вот еще что не давало Фрэнсис сомкнуть глаз той ночью: ей нравилось быть среди этих современных подростков, ставших новыми арбитрами моды и морали. Главным, разумеется, было ощущение "Мы против них". Петула, та живая девочка (теперь она училась в Гонконге в школе для детей дипломатов), говорила, что украсть и остаться непойманным означает пройти своеобразный обряд посвящения, и взрослые должны понимать это.
И вот Фрэнсис оказалась перед необходимостью написать основательную, длинную и взвешенную статью как раз на эту тему. Она уже сожалела о том, что согласилась принять предложение газеты, которое вынуждало ее занять четкую позицию по целому ряду вопросов, тогда как ей свойственно учитывать взгляды разных сторон и выражать собственное мнение не более чем одной фразой: "Да все это так сложно".
В последние годы Фрэнсис относилась к воровству особенно негативно, и дело тут было не столько в ее воспитании, сколько в десяти годах непрерывных призывов Джонни к всевозможным видам антисоциального поведения; все это чем-то напоминало партизанскую войну: нанести удар и скрыться. Однажды до нее дошла простая истина: для Джонни Революция - это не что иное, как шанс обрушить себе на голову все что можно, как это сделал Самсон. Он и его приятели мечтают о том, чтобы направить на мироздание горелку и спалить все, а потом, ну это же так просто - построить на выжженной земле новое общество по своему образу и подобию. Оставалось только удивляться, как Фрэнсис не поняла этого раньше, настолько очевидно все было, но в то время перед ней встал еще один вопрос: на что рассчитывают эти будущие строители новой жизни, если они не в силах организовать свою собственную жизнь? Что и говорить, мысль бунтарская, опередившая свое время на много лет (по крайней мере, в тех кругах, в которых вращалась Фрэнсис), и в душе у нее поселилась эмоция, которую она признала далеко не сразу. Фрэнсис стала считать Джонни… не обязательно называть кем именно… Она наконец-то очень четко определила для себя, как относиться ко всем этим идеям и разговорам Джонни, но в то же время полагалась почему-то на ауру надежды, оптимизма, которая окружала его, его товарищей, все, что они делали. Фрэнсис ведь тоже верила - правда, не отдавая себе в этом отчета, - что мир становится лучше и лучше, что все они едут на эскалаторе прогресса и что болезни настоящего постепенно растворятся и все люди окажутся в новом счастливом, здоровом времени. И когда она стояла на кухне и раскладывала "детворе" еду по тарелкам, видя их юные лица, слушая их непочтительные, уверенные голоса, ей казалось, что она молча обещает им это светлое будущее. Откуда в ней это обещание? От Джонни, Фрэнсис впитала его от товарища Джонни, и пока ее мозг был занят критикой - с каждым днем все более жесткой, - на подсознательном, эмоциональном уровне она верила Джонни и его смелым новым мирам.
Через несколько часов она сядет и напишет статью - о чем?
Если в своем доме она не заняла твердую позицию в отношении воровства (даже если в душе она его порицает), то какое право она имеет советовать другим людям, что им делать?
И как же запутались эти непутевые дети. Выходя вчера вечером из кухни, Фрэнсис слышала, что они смеются, но как-то натужно; голос Джеймса был громче остальных, потому что он так хотел быть принятым в круг этой свободной духом молодежи. Бедный мальчик, он бежал от скучных провинциальных родителей (так же, как она в свое время) в блистательный Лондон, и что же? В том самом доме, который Роуз называла "Залом Свободы" (и ей, Фрэнсис, нравилось это выражение), он слышит те же самые нравоучения, что и от родителей (Джеймс наверняка тоже воровал, они все сейчас так делают).
Уже девять часов, по ее меркам - позднее утро. Давно пора вставать. Фрэнсис выглянула на площадку и увидела, что Эндрю сидит на полу - так, чтобы видеть комнату, где вчера положили гостью. Дверь туда была не закрыта. Эндрю одними губами сказал:
- Смотри!
Бледное ноябрьское солнце падало в комнату напротив, где хрупкая прямая фигура в ореоле светлых волос, в старомодном розовом одеянии (капор?) устроилась на высоком стуле. Если бы перед Филиппом явилось сейчас такое видение, то как легко ему было бы поверить, что это его юная Юлия, его давнишняя любовь. На кровати, закутанная все в то же детское одеяльце, сидела посреди подушек Тилли и не мигая смотрела на старую женщину.
- Нет, - донесся до Фрэнсис холодный, размеренный голос, - нет, твое имя не может быть Тилли. Это очень глупое прозвище. Как твое настоящее имя?
- Сильвия, - едва слышно выдохнула девушка.
- Вот видишь. Почему же ты тогда называешь себя Тилли?
- В детстве я не могла выговорить "Сильвия", у меня получалось только "Тилли". - За один раз она произнесла больше слов, чем за все время пребывания в доме.
- Очень хорошо, я буду звать тебя Сильвией.
В руке Юлия держала кружку какой-то жидкости. Она тщательно, красиво отмерила некое количество содержимого чашки в ложку - запахло мясным бульоном - и протянула ложку к губам Тилли, то есть Сильвии. Только они были плотно сомкнуты.
- А теперь внимательно выслушай меня. Я не собираюсь смотреть, как ты убиваешь себя из-за собственной глупости. Я этого не позволю. Так что открывай рот и начинай есть.
Бледные губы задрожали, но разжались, и все это время девочка не отрывала взгляд от Юлии, словно загипнотизированная. Ложка проникла в рот, ее содержимое вылилось внутрь. Фрэнсис и Эндрю, затаив дыхание, ждали, сделает ли Сильвия глотательное движение. Сделала.
Фрэнсис глянула на сына и заметила, что он тоже повторил это движение, сопереживая.
- Видишь ли, - продолжала Юлия, пока ложка проделала повторное путешествие в кружку с бульоном, - я твоя приемная бабушка. А я не разрешаю своим детям и внукам вести себя глупо. Ты должна понять меня, Сильвия…
Ложка нырнула в рот, последовал еще один глоток. И снова Эндрю глотал вместе с Сильвией.
- Ты ведь умная и красивая девочка…
- Я гадкая, - послышалось из подушек.
- Мне так не кажется. Но если ты решила быть гадкой, то рано или поздно станешь такой, а я, как я уже тебе говорила, ничего подобного не позволяю.
Ложка отправляется в рот, глоток.
- Во-первых, я прослежу за тем, чтобы ты снова стала здоровой, а потом ты пойдешь в школу и сдашь пропущенные экзамены. После этого ты поступишь в университет и станешь врачом. Вот я не стала врачом и очень сожалею об этом, но теперь ты вместо меня научишься лечить людей.
- Я не могу, не могу. Я не вернусь в школу.
- Почему не можешь? Эндрю говорил мне, что ты хорошо училась, пока не стала глупить. Ну-ка, возьми кружку и допей сама, что осталось.
Наблюдатели на площадке затаили дыхание - ведь это мог быть кризис. Предположим, Тилли… Предположим, Сильвия откажется от кружки с живительным бульоном и снова засунет в рот палец. Предположим, она снова сомкнет губы. Юлия держала кружку возле тонкой руки - не той, которая сжимала детское одеяльце, а бессильно лежавшей на коленях.
- Бери.
Рука дрогнула, но вот пальцы ожили, и Юлия осторожно вложила в них кружку и сжала маленькую ладонь вокруг теплой керамики. Рука самостоятельно поднялась, кружка достигла губ, и…
- Это так трудно, - шепнула девочка.
- Конечно, я знаю.
Дрожащая рука поднесла бульон к губам. Юлия поддерживала кружку. Девочка отхлебнула, глотнула.
- Мне будет плохо, - сказала она.
- Нет, не будет. Пей, Сильвия, не разговаривай.
Снова Фрэнсис и ее сын ждали, что будет дальше. Сильвию не вырвало, хотя позывы были, и она подавила их, однако Юлия просто сказала:
- Прекрати это.
Тем временем с "мальчишеского" этажа по лестнице спустился Колин, а за ним - Софи. Они остановились. Лицо Колина вспыхнуло пунцовым светом, а Софи при виде Фрэнсис то ли заплакала, то ли засмеялась (а может, то и другое вместе) и чуть не убежала обратно, но вместо этого подбежала к ней, обняла и сказала:
- Милая, милая Фрэнсис!
Уже без слез она сбежала по лестнице на кухню.
- Это совсем не то, что ты думаешь, - сказал Колин.
- Я ничего не думаю, - ответила Фрэнсис.
Эндрю молча улыбнулся, оставив свои соображения при себе.
Теперь и Колин увидел, какая сцена разыгрывалась в гостевой комнате, и сказал перед тем, как длинными прыжками скатиться на первый этаж:
- Бабушке это будет полезно.
Юлия, которая не обращала на зрителей никакого внимания, поднялась со стула и разгладила свои юбки. Пустую кружку она забрала у девочки со словами:
- Я приду через час и посмотрю, как твои дела. А потом отведу тебя в свою ванную комнату, после чего ты сможешь надеть чистую одежду. Скоро тебе станет гораздо лучше, вот увидишь.
По дороге Юлия подняла с пола чашку с холодным какао, вышла из комнаты и отдала чашку Фрэнсис.
- Полагаю, это ваше, - сказала она. И затем повернулась к Эндрю: - И тебе тоже уже пора перестать делать глупости.
Дверь в гостевую комнату она оставила открытой и поднялась по лестнице, придерживая одной рукой свое розовое шуршащее одеяние.
- Значит, с этим все устроилось, - сказал Эндрю матери. - Молодец, Сильвия! - крикнул он, обращаясь к девушке, и та улыбнулась, пусть и слабо.
Он взбежал к себе, Фрэнсис услышала, как хлопнула сперва дверь в комнате Юлии, а потом другая, у Эндрю. В комнате напротив солнечное пятно упало прямо на подушку, и Сильвия (не было никакого сомнения в том, что отныне она была Сильвией и никем иным) поворачивала в желтом квадрате свою руку, разглядывала ее.
В этот момент во входную дверь забарабанили, истерично взвыл звонок, послышался женский голос. Девочка, сидящая в солнечном свете, издала тонкий вскрик и нырнула под одеяла.
Когда дверь открыли, по дому пронесся крик: "Впустите меня!" Грубый, визгливый голос: "Впустите же меня, впустите!"
Распахнулась со стуком дверь в комнате Эндрю, и он слетел по ступеням, успев лишь сказать Фрэнсис:
- Предоставь это мне, о, господи, закрой дверь к Тилли.
Фрэнсис закрыла дверь и тут же услышала голос Юлии с верхней площадки:
- Что случилось, кто это?
Ответил ей Эндрю, негромко:
- Это ее мать, мать Тилли.
- Что ж, очень жаль, но Сильвии снова станет хуже, - сказала Юлия и продолжила стоять на площадке, как на страже.
Фрэнсис все еще была в ночной сорочке и поэтому пошла себе переодеться: натянула джинсы и свитер. После чего помчалась вниз, туда, где слышались крики.
- Где она? Мне нужна Фрэнсис! - орала Филлида.
Эндрю попытался успокоить ее:
- Тише, тише, сейчас приведу.
- Я здесь, - сказала Фрэнсис.
Филлида была высокой женщиной, тощей как палка, с массой плохо покрашенных рыжеватых волос и длинными острыми ногтями, покрытыми ярко-фиолетовым лаком. Она ткнула крупной костистой рукой в сторону Фрэнсис и провозгласила:
- Я хочу забрать свою дочь. Вы украли ее.
- Не говорите ерунду, - сказал Эндрю.
Он суетился вокруг истеричной женщины, словно большое насекомое, выбирающее, куда лучше укусить. Он положил руку на плечо Филлиды, но та смахнула ее, и тогда Эндрю прикрикнул на нее, внезапно выйдя из себя, чему и сам удивился не менее остальных:
- Прекратите!
Затем он отошел к стене, чтобы успокоиться. Его била дрожь.
- А как же я? - потребовала ответа Филлида. - Кто будет ухаживать за мной?
Фрэнсис обнаружила, что тоже дрожит. В груди колотилось сердце, воздуха не хватало. Так и она, и Эндрю отреагировали на появление этого смерча эмоциональной энергии. И скоро Филлида, стоящая у двери прямо и торжествующе, выглядела спокойнее, чем хозяева дома.
- Это несправедливо, - провозгласила Филлида, тыча фиолетовыми когтями в лицо Фрэнсис. - Почему Тилли можно жить здесь, а мне нет?
Эндрю уже немного пришел в себя.
- Ну-ну, Филлида, - сказал он примирительно, и ироничная улыбка, которую он научился использовать в качестве защиты, снова заиграла на его губах. - Филлида, вы же понимаете, что подобное невозможно.
- Почему это? - спросила она, переключив внимание на него. - Хотите сказать, ей нужен дом, а мне не нужен?
- Но у вас же есть дом, - возразил Эндрю. - Я приходил к вам в гости, разве вы не помните?
- Да, но Джонни уезжает и бросает меня. - И потом дикий вопль: - Он уезжает и бросает меня! - Выплеснув ярость, Филлида уже более спокойно обратилась к Фрэнсис: - Вы знаете об этом? Знаете? Он бросит меня так же, как бросил вас.
Эта рассудительная ремарка лишний раз подкрепила ощущение Фрэнсис, будто истерия окончательно переселилась из Филлиды в нее: ее трясло, колени подгибались.
- Ну, что же вы молчите?
- Я не знаю, что сказать, - выдавила из себя Фрэнсис. - И не знаю, зачем вы пришли.
- Зачем? И вы еще спрашиваете? - И она принялась орать: - Тилли, Тилли, ты где?
- Не трогайте ее, - сказал Эндрю. - Вы всегда жаловались, что не можете справиться с дочкой, так дайте нам шанс попробовать.
- Но она теперь здесь. Она - здесь. А я? Кто будет ухаживать за мной?
Похоже, разговор пошел по кругу.
Эндрю ответил - тихо, но его голос прерывался:
- Вы же не думаете, будто Фрэнсис должна еще и о вас заботиться?
- Но как же я? Как же я? - Теперь это уже был не крик, а злобное ворчание, и гневные глаза незваной гостьи остановились на Фрэнсис. Должно быть, Филлида только сейчас разглядела ее. - И не такая уж вы Брижит Бардо, так почему он то и дело ходит к вам?
И тогда Фрэнсис увидела всю ситуацию совершенно в новом свете. И не нашлась, что ответить. Эндрю сказал:
- Он приходит сюда из-за нас, Филлида. Мы - его сыновья, если помните. Колин и я… или вы забыли об этом?
Похоже, что так оно и было. И внезапно, постояв несколько мгновений молча, Филлида опустила свой вытянутый обвиняющий палец. Она поморгала, будто просыпаясь, потом развернулась и выскочила за дверь.
Фрэнсис казалось, что она сейчас вся рассыплется. Ее трясло с такой силой, что стоять она могла, только опираясь всем телом о стену. Эндрю тоже привалился рядом, жалко улыбаясь. Фрэнсис думала: "Но он ведь еще слишком юн, чтобы участвовать в таких сценах". Она добрела до кухонной двери, постояла, отдыхая, вошла в кухню. За столом сидели Колин и Софи, завтракали тостами.
Колин, увидела она, был неодобрительно настроен по отношению к матери. Софи опять плакала.
- Ну и чего ты ожидала? - с холодной яростью спросил Колин.
- О чем ты? - задала бессмысленный вопрос Фрэнсис - она просто тянула время.
Упав на стул, она опустила голову на сложенные на столе руки. Конечно, она знала, о чем он. Это было все то же давнее и излюбленное обвинение Колина: дескать, родители его все испортили, Фрэнсис не смогла стать обыкновенной, среднестатистической, удобной матерью, как у всех остальных подростков, и вместо дома у них был богемный привал (который порой вызывал у Колина яростное неприятие, хотя он признавал, что в целом ему такой порядок нравится).
- Филлида чувствует себя вправе прийти сюда, - сказал Колин, - она просто заявляется с утра пораньше и устраивает сцену, и теперь нам еще нужно успокаивать Тилли.
- Тилли хочет, чтобы ее звали Сильвией, - заметил Эндрю, который тоже вошел и сел за стол.