- Приятель, у меня семья в Европе, - сказал я ему. - Все будет в порядке. Ты послушай, сам увидишь. - И, прежде чем он успел мне ответить, я начал говорить по-немецки, с трудом связывая слова, но он не знал этого. - Bitte. Wie ist Ihr Name? Danke schön. Wie alt sind Sie? Danke vielmals. Wo Du kommst hier? Danke. - К нам стали стягиваться другие пленные, и даже пара других охранников подошла поближе послушать, они даже скалились, словно приятно проводили время на одном из представлений ОСКОВ. Мне и это не понравилось. Черт побери, подумал я, это что - мир или война? Я все говорил и говорил. Когда они меня не понимали, я изменял слова, пока до них не доходило, и тогда все они начинали кивать и улыбаться, а я делал вид, что сияю от удовольствия, когда видел, что они ставят мне хорошие отметки. "Bitte schön, Bitte schön", - говорили мне они, отвечая на мои "Danke. Danke" в благодарность за их сообщения о том, что я "Gut, gut". Но прежде, чем все это закончилось, я дал им наверняка понять, что здесь есть один человек, которому это не так уж и нравится, и что этот человек - я. - So, wie geht jetzt? - спросил я у них, показывая рукой на базу. - Du gefällt es hier? Schön, ja? - Когда они ответили, что им здесь нравится, что им нравится, как мы все практикуемся здесь в немецком, я задал им один вопросик: - Gefällt hier besser wie zuhause mit Krieg? Ja? - Я мог бы поклясться, что здесь им нравится больше, чем на войне, там, в Германии. - Еще бы, - сказал я им по-английски, и тогда они перестали улыбаться и вид у них стал смущенный. Я глядел прямо в глаза тому, с кем заговорил первым. - Sprechen Du! Я сверлил его глазами, пока он в ответ не начал тихонько кивать. Когда я увидел, что он сломался, я решил высмеять его при всех, хотя сам и не считал, что это смешно. - Dein Name ist Fritz? Dein Name ist Hans? Du bist Heinrich? - А потом я сказал им о себе: - Und mein Name ist Rabinowitz, LR, von Coney Island in Brooklin, New York. Du kennst? - А потом я заговорил на идиш: - Унд их бин эйн ид. Фаршстест? - А потом по-английски: - Я - еврей. Понятно? - А потом на моем ломаном немецком: - Ich bin Jude. Verstehst? - Теперь они не знали, куда глаза девать, но поднимать их на меня они никак не хотели. У меня синие глаза, и Клер до сих пор говорит мне, что они могут быть холодны, как лед, и у меня белая, европейская кожа, которая быстро краснеет, если я хохочу или злюсь, и я не был уверен, что они мне поверили. Поэтому я расстегнул еще одну пуговицу на своем мундире и вытащил из-за пазухи свой жетон, чтобы показать им буковку J, выгравированную там рядом с группой крови. - Sehen Du? Ich bin Rabinowitz, Lew Rabinowitz, und ich bin Jude. Ясно. Вот и хорошо. Danke, - язвительно сказал я, не сводя с них холодного взгляда, пока они не отводили глаза. - Danke schön, danke vielmals, für alles и bitte, и bitte schön тоже. И матерью моей клянусь, я вам всем еще отплачу. Спасибо, дружище, - сказал я капралу на прощание.
- И что все это значило?
- Да так, попрактиковался немного в немецком.
В Форт-Дикс с Клер я уже не практиковался. Я сразу же полез на стенку, когда увидел, как они ухмыляются и говорят что-то о ней, и был готов броситься на них, и, направляясь к ним, я чувствовал, что меня охватило такое бешенство, какого я не испытывал даже в бою. Голос у меня был негромкий и очень спокойный, а жилка на шее и на щеке уже подергивалась, как стрелка часового механизма у бомбы, которая вот-вот взорвется.
- Achtung, - сказал я мягким и неспешным голосом, растягивая это слово, чтобы оно звучало как можно дольше, пока я не остановился перед ними там, где они стояли со своими лопатами на траве, у грунтовой дороги, которую прокладывали.
Они переглянулись, почти не скрывая улыбок, так как думали, что мне это ничего.
- Achtung, - снова сказал я, чуть выделяя голосом второй слог, словно ведя вежливую беседу с кем-нибудь глухим в гостиной матери Клер в ее доме на севере штата Нью-Йорк. Я остановился прямо перед ними, лицом к лицу, всего в нескольких дюймах. Губы у меня растянулись и побелели, словно я собирался рассмеяться, хотя я даже не улыбался, но думаю, они этого еще не поняли. - Achtung, aufpassen, - сказал я, чтобы было яснее.
Они сразу же пришли в чувство, когда услышали, что я сказал это спокойным голосом. Они стали понимать, что я не шучу. И с них сразу слетело их ленивое спокойствие, и вид у них тут же стал немного растерянный, будто они никак не могли понять, чего я хочу. Я только потом узнал, что сжимал кулаки, когда увидел кровь на ладонях в тех местах, где в них впились ногти.
Теперь они уже не были так уверены в себе, а я был. Война в Европе уже закончилась, но они все еще были военнопленными, и они были здесь, а не там. Стояло лето, и они ничего себе выглядели - ходили голыми по пояс и были бронзовыми от загара, как я когда-то на пляже Кони-Айленда до войны. На вид они были сильными, мускулистыми ребятами, не то что те сотни и сотни пленных за океаном. Они были из первых и здоровели себе в плену, отъедаясь на американских харчах, а я в это время болел траншейной стопой из-за вечно мокрых носков и ботинок и был весь покрыт насекомыми, которых не знал раньше, - вшами. Я понял, что они здесь уже давно, что они из элитных войск устрашения начала войны, все их поколение к этому времени уже было перебито, взято в плен или покалечено, и, на мой вкус они выглядели слишком уж благополучно и беззаботно, но таковы были правила Женевской конвенции для военнопленных, и с этим ничего нельзя было поделать. Эти двое были постарше и поздоровее меня, но я не сомневался, что если дойдет до дела, то я разорву их на куски, хотя я и ослаб после операции и исхудал на войне, но, может, я ошибался. Когда я был в плену, кормили меня не так хорошо, как их.
- Wie gehts? - небрежно сказал я, глядя то на одного, то на другого таким взглядом, чтобы они поняли - я не такой уж компанейский парень, как это может показаться. К этому времени я уже достаточно поднаторел в немецком. - Was ist Dein Name?
Одного звали Густав, а другого - Отто. Я до сих пор это помню.
- Wo kommst Du her? - Один был из Мюнхена, а место, которое назвал другой, было мне не знакомо. Я говорил начальственным тоном и видел, что им не по себе. По званию они были не старше меня. Офицеров не гоняли на работы, даже унтер-офицеров, если только они не занижали себе специально звание, как это сделал я в последнем лагере, чтобы иметь возможность выходить куда-нибудь на работу. - Warum lachts Du wenn Du siehst Lady hier? И ты тоже, - я указал на второго. - Почему вы только что смеялись, глядя на эту леди, и что ты сказал ему такого, отчего он развеселился еще больше?
Я забыл сказать это по-немецки и говорил на английском. Они прекрасно поняли, о чем я говорю, хотя, может быть, разобрали и не все слова. Но мне было все равно. Это трудно было сказать на чужом языке, но я знал, до них все дойдет, если я постараюсь.
- Warum hast Du gelacht wenn Du siehst mein подружку?
Теперь мы все знали, что они поняли, потому что они не хотели отвечать. Охранник с винтовкой не понимал, что происходит, и не знал, как ему с этим быть. Казалось, он больше боялся меня, чем их. Я знал, что мне и говорить-то с ними было запрещено. Клер хотелось бы, чтобы я прекратил все это. Но я и не собирался. Ничто не могло меня заставить. Молодой офицер с нашивками за участие в разных кампаниях быстро подошел к нам, но замер, когда увидел мое лицо.
- Лучше не лезьте к нему, - услышал я, как остерегла его Клер.
У меня тоже были нашивки, а еще и Бронзовая звезда, которой меня вместе с одним парнем по имени Дэвид Крейг наградили во Франции за подбитого "тигра". Я думаю, этот офицер читал мои мысли и сообразил, что лучше ему не соваться. Казалось, что я - лицо официальное, а говорил я чертовски весомо. Мой немецкий сбил их всех с толку, а уж я старался говорить погромче.
- Antworte! - сказал я. - Du verstehst was ich sage?
- Ich verstehe nicht.
- Wir haben nicht gelacht.
- Keiner hat gelacht.
- Отто, ты лжец, - сказал я ему по-немецки. - Ты все прекрасно понимаешь, и ты смеялся. Gustav, sag mir, Gustav, was Du sagen, - я показал на Клер, - über meine Frau hier? Beide lachen, was ist so komisch? - Мы еще не были женаты, но я специально так сказал, чтобы потуже закрутить гайки. - Она моя жена, - повторил я по-английски, чтобы услышал офицер. - Какую гадость ты про нее сказал?
- Ich habe nichts gesagt. Keiner hat gelacht.
- Sag mir! - потребовал я.
- Ich habe es vergessen. Ich weiss nicht.
- Gustav, Du bist auch ein Lügner, und Du wirst gehen zu Hölle für Deine Lüge. Вы оба отправитесь в ад за вашу ложь и за ваши грязные слова об этой молодой леди, даже если мне самому придется спровадить вас туда. А теперь - Schaufeln hinlegen!
Я показал пальцем на землю. Они покорно положили лопаты и стали ждать. Я тоже ждал.
- Schaufeln aufheben! - сказал я, сделав строгое лицо.
Они с несчастным видом поглядывали вокруг. Они взяли лопаты и застыли, не зная, что с ними делать дальше.
- Dein Name ist Gustav? - сказал я, выждав еще с полминуты. - Dein Name ist Otto? Jawohl? Du bist von München? Und Du bist von… Ach wo! - Да плевать мне было, откуда он. - Mein Name ist Rabinowitz. Люис Рабиновиц. Ich bin Lewis Rabinowitz, с Кони-Айленда с Западной Двадцать пятой улицы между Рейлроуд-авеню и Мермейд-авеню, bei Karussell, карусель на пляже. - Я чувствовал, как у меня что-то пульсирует в больших пальцах, когда достал жетон, чтобы показать им буковку J, чтобы они точно поняли, что я говорю, когда я сказал им на идише: - Унд их бин эйн ид - А потом по-немецки: - Ich bin Jude, jüdisch. Verstehst Du jetzt? - Теперь они не были такими уж бронзовыми и не казались очень уж сильными. А я почувствовал абсолютное умиротворение, и я никогда так не был уверен в себе, в ЛР, Луи Рабиновице с Кони-Айленда. С ними можно было уже не драться. Я начал говорить со своей злобной ухмылкой, о которой Клер говорит, что она хуже ухмылки скелета и похожа на гримасу мертвеца. - Jetzt… noch einmal! - Когда я им сказал, они положили свои лопаты, а потом снова подняли, словно я выдрессировал их до совершенства. Я показал на Клер. - Hast Du sclilecht gesagt wie als er hat gesagt wie Du geschen Dame hier?
- Nein, mein Herr.
- Hast Du mitgelacht als er hat gesagt schlecht?
- Nein, mein Herr.
- Вы снова врете. Оба. Но для вас это к лучшему, потому что я бы вам обоим шеи свернул, если бы вы мне сказали, что смеялись над ней или говорили гадости. Geh zur Arbeit. - Я с отвращением отвернулся от них. - Капрал, они снова в твоем распоряжении. Спасибо, что не мешал.
- Лю, это было нехорошо, - сразу же сказала мне Клер.
Потом заговорил офицер:
- Сержант, такие вещи запрещены. Так говорить с ними запрещается.
Я вежливо отдал ему честь.
- Я знаю правила Женевской конвенции, капитан. Я был у них военнопленным, сэр.
- Что тут между вами происходило?
- Они посмотрели на мою невесту, сэр, и сказали какую-то гадость. Я только что вернулся. У меня еще с головой не все в порядке.
- Лю, у тебя действительно с головой не все в порядке, - начала Клер, как только мы остались одни. - А что если бы они не сделали то, что ты им говорил?
- Успокойся, маленькая. Они ведь сделали то, что я говорил. У них не было выхода.
- Почему? А если бы тебя остановил охранник? Или этот офицер?
- Они не могли.
- Откуда тебе это было известно?
- Догадайся.
- Почему это они не могли?
- Ты должна верить мне на слово. Некоторые вещи происходят именно так, как я говорю. Не спрашивай меня, почему. Для меня это просто. Они оскорбили тебя и тем самым оскорбили меня, и я должен был им показать, что им это не дозволяется. - Мы уже были обручены. - Ты же моя невеста, n'est-ce pas? Моя Fraulein. Я оторву голову любому, кто посмотрит на тебя и скажет какое-нибудь пакостное слово, и мой отец с братьями поступят так же, если увидят, что какой-нибудь тип ухмыляется, как они, глядя на тебя или на моих сестер. Хватит болтать, детка. Идем назад в госпиталь. Идем простимся с германцем Германом.
- Лю, хватит нам на сегодня Германа. Я подожду внизу и выпью лимонаду, если ты считаешь, что должен повторить с ним все это еще раз. Я не нахожу это смешным.
- Ты все еще мне не веришь, детка, но я тоже не нахожу это смешным. Я делаю это с ним по другой причине.
Проблема с Клер была в том, - как считали Сэмми и Уинклер, о чем они мне и сообщили, - что у нее и вправду были большие сиськи. А моя беда была в том, что я сразу же заводился и готов был убить любого, кто их замечал, включая Сэмми и Уинклера.
Итак, в тот день мы, все вчетвером, поехали записываться добровольцами и все четверо вернулись с войны. А Ирвинг Кайзер из соседнего дома был убит во время артобстрела в Италии, и я его больше никогда не увидел, и точно так же погиб там Сонни Болл. Фредди Розенбаум потерял ногу, а Мэнни Шварц до сих пор носит протез с крюками вместо пальцев и больше уже не любит шутить по этому поводу, а Солли Мосс был ранен в голову, и с тех пор у него плохо со слухом и зрением, и, как сказал однажды Сэмми, когда мы вспоминали прошлое, это, наверно, немалые потери всего лишь для нескольких домов из очень небольшой части очень небольшого квартала, а значит, многие другие из других мест тоже были убиты или ранены. Я тоже так думаю. Но в тот день, когда наша четверка ушла в армию, мы и не думали о том, что нас ждут опасности и потери.
Мы отправлялись на войну и не знали, что такое война.