Поздним утром воскресенья я услышала, как кто-то зовет меня со двора, и по голосу узнала Нино. Я выглянула в окно и обнаружила, что он один. Я наскоро привела себя в относительно презентабельный вид и, не сказав матери ни слова, счастливая и взволнованная, выбежала во двор. К нему я подошла запыхавшись. "Я всего на десять минут", - сказала я, и мы не стали выходить на шоссе, а решили просто обойти вокруг дома. Почему он пришел один, без Нади? Почему, если она не смогла к нему присоединиться, все-таки пришел? Он ответил на мои вопросы, не дожидаясь, пока я их задам. К Надиному отцу приехали родственники, и ей пришлось остаться дома. А ему захотелось взглянуть на свой старый квартал, а заодно принести мне кое-что почитать, а именно последний выпуск "Крошке меридионали". Он протянул мне журнал, я сказала спасибо, но он обрушился на его содержание с такой резкой критикой, что я удивилась и спросила, зачем же он мне его предлагает. "Там все слишком прямолинейно, - сказал он и, фыркнув, добавил: - В духе профессора Галиани и Армандо". Но тут же, словно опомнившись, произнес серьезным, чуть ли не стариковским, голосом, что многим обязан Галиани; не будь ее, годы учебы в лицее обернулись бы пустой тратой времени, но тому, кто хочет сохранить самостоятельность, лучше держаться от нее подальше. "Ее главный недостаток, - напористо сказал он, - заключается в том, что она не признает мнений, отличных от ее собственного. Так что бери от нее все, что она может тебе дать, но иди своей дорогой". Затем он вернулся к журналу, для которого профессор Галиани тоже иногда писала статьи, и вдруг как бы невзначай вспомнил про Лилу: "Если сможешь, передай и ей журнал, пусть тоже почитает". Я не стала уточнять, что она давно ничего не читает, что теперь она уже не та, что была, она теперь синьора Карраччи, и если в ней что и сохранилось с былых времен, так это несносный характер. Я предпочла перевести разговор на другую тему и спросила, как поживает Надя. Нино ответил, что она собирается с родителями в Норвегию на автомобиле, а остаток лета проведет в Анакапри, где у ее отца семейный дом.
- Ты к ней поедешь?
- Может, раз-другой и съезжу. Мне учиться надо.
- Как твоя мама?
- Спасибо, хорошо. Едет в Барано. Наконец помирилась с хозяйкой.
- Ты тоже с родителями едешь?
- С отцом? Ни за что на свете. Я поеду на Искью, но сам по себе.
- И куда именно?
- В Форио, к другу. Родители оставляют ему целый дом, будем заниматься… А ты?
- Я до сентября работаю в книжном.
- И на августовские праздники тоже?
- На праздники нет.
- Тогда давай к нам, в Форио, - улыбнулся он. - Дом большой, места всем хватит. Может, и Надя на два-три дня приедет.
Я тоже изобразила улыбку. На Искью? В Форио? В огромный дом, где не будет взрослых? Помнит ли он Маронти? Помнит ли наш поцелуй? Я сказала, что мне пора.
- Я еще зайду, - пообещал он. - Расскажешь, как тебе журнал. - Он сунул руки в карманы и тихо добавил: - С тобой интересно разговаривать.
На самом деле говорил в основном он сам. Но меня затопило чувство гордости; значит, ему со мной хорошо. "С тобой тоже", - пробормотала я, хотя за нашу встречу произнесла всего пару слов, и хотела уже с ним проститься, когда произошло нечто неожиданное и вогнавшее нас в смущение. Тишину воскресного дня разорвал громкий крик. Я подняла глаза и увидела Мелину: она высовывалась из окна, размахивала руками и кричала, стараясь привлечь наше внимание. Нино недоуменно обернулся, и Мелина завопила еще громче. Она выкрикивала одно имя: "Донато!", и в ее голосе смешивались счастье и мука.
- Кто это? - удивился Нино.
- Мелина, - ответила я. - Ты что, ее не помнишь?
Его лицо омрачила тень неудовольствия.
- Она на меня злится?
- Не знаю.
- Она кричит: "Донато".
- Ну да.
Он еще раз обернулся к окну, из которого полоумная вдова тянула к нему руки и кричала: "Донато!"
- Я что, похож на отца?
- Нет.
- Точно?
- Точно.
- Лучше мне уйти, - нервно сказал Нино.
- Да, иди.
Он быстро зашагал прочь, ссутулив плечи, а Мелина все продолжала оглашать двор отчаянным криком: "Донато, Донато, Донато!"
Я поспешила домой, сердце бешено колотилось в груди, а в голове крутились тысячи беспорядочных мыслей. Нино ни капли не походил на отца: ни фигурой, ни лицом, ни манерами, ни голосом, ни взглядом. Он был слеплен из совсем другого теста. Со своей гривой непокорных волос он казался мне восхитительным. Во всем Неаполе не нашлось бы ни одного мужчины, способного сравниться с ним красотой. И он, студент университета, проявил уважение ко мне, простой школьнице. Пришел в воскресенье в наш квартал. Он волновался за меня, хотел меня предостеречь против профессора Галиани, которая была прекрасным человеком, но не лишенным своих недостатков. Он принес мне журнал, уверенный, что я смогу его прочитать и обсудить с ним прочитанное, и даже пригласил меня на августовские праздники в Форио, на Искью! Конечно, это приглашение не имело смысла, потому что Нино отлично знал, что мои родители не чета Надиным и ни за что меня не отпустят, но все равно меня пригласил, тем самым давая понять, что не делает между нами различия; в его словах мне слышались совсем другие, не сказанные вслух: "Я был бы рад с тобой увидеться и снова вести долгие разговоры, как тогда, на пляже в Маронти". Да, да, да! - хотелось мне крикнуть ему в ответ, я тоже мечтаю об этом и я к тебе приеду, вот дождусь августа и приеду, и будь что будет.
Я спрятала журнал под стопкой книг. Вечером, лежа в постели, я открыла его, стала просматривать содержание и чуть не подпрыгнула. В журнале была статья Нино. Статья Нино в серьезном на вид журнале, почти в книге, не в жалком студенческом листке, для которого он два года назад предложил мне написать заметку о моей полемике со священником, а в настоящем солидном журнале, издаваемом взрослыми для взрослых. Я смотрела и не верила своим глазам: Антонио Сарраторе. И я лично знала этого человека! Он был всего на два года старше меня!
Я начала читать статью, почти ничего не поняла и вернулась к началу. В статье говорилось о Планировании (с большой буквы) и о Плане, тоже с большой буквы. Написано было невероятно сложным языком. Но я понимала, что держу в руках его душу, которую он, ни словом не обмолвившись, подарил мне.
МНЕ.
К глазам подступили слезы. Лишь глубоко за полночь я отложила журнал. Рассказать про него Лиле? Дать ей почитать? Нет, ни за что: это мой журнал. Тем более что наша дружба с Лилой прервалась; встречаясь, мы кивали друг другу: привет! - да изредка обменивались парой дежурных фраз. Она меня не оценила. В отличие от Армандо, Нади и Нино. Вот кто мои настоящие друзья, вот кому я могу доверять. Они разглядели во мне то, что Лила упорно не желала замечать. Видимо, все дело было в том, что она смотрела на меня глазами нашего квартала. Глазами Мелины, которая, утонув в безумии, увидела в Нино своего бывшего любовника Донато.
38
Я не хотела идти на свадьбу Пинуччи и Рино, но Пинучча специально пришла ко мне, принесла приглашение и так явно ко мне подлизывалась, выспрашивая моего совета по самым разным поводам, что я не смогла отказаться, хотя остальных членов нашей семьи на свадьбу не позвали. "Я не виновата, - извинялась Пинучча, - это все Стефано". Брат не только отказался дать ей денег на покупку квартиры (дескать, он все вложил в новую лавку и обувной магазин, и сам на мели), но и вполовину сократил список гостей. Довольно и того, говорил он, что ему придется платить за подвенечное платье, услуги фотографа и угощение. Жениха скупость Стефано раздосадовала даже больше, чем невесту. Он мечтал о такой же шикарной свадьбе, как у сестры, и надеялся на новую квартиру с видом на железную дорогу. Но, хотя он стал хозяином сапожной мастерской, лишних денег у него не было, в том числе и потому, что он тратил не считая и недавно купил себе "Фиат-1100", оставшись без гроша. После долгих и яростных споров молодожены согласились обосноваться в старой квартире дона Акилле, выселив из спальни Марию. Они решили, что будут на всем экономить и вскоре купят себе квартиру лучше, чем у Лилы и Стефано. "Мой брат - сволочь, - горько заключила Пинучча. - Для жены у него всегда деньги есть, а для родной сестры не нашлось".
Я промолчала. На свадьбу я пришла с Маризой и Альфонсо, который, казалось, только и ждал подходящего случая, чтобы показаться во всем блеске - не неуклюжим школьником, с которым я привыкла видеться в классе, а привлекательным и воспитанным молодым человеком с иссиня-черными волосами, такой же аккуратной бородкой и томным взором карих глаз. Костюм сидел на нем не мешком, как на многих других парнях, а подчеркивал стройность его отлично сложенной фигуры.
Я надеялась, что Нино придет вместе с сестрой; его статью я внимательно изучила и весь журнал прочла от корки до корки. Но, поскольку у Маризы появился официальный кавалер - Альфонсо, - то он сам заехал за ней и пообещал привезти назад, и Нино на свадьбу не явился. Я старалась ни на шаг не отходить от этой парочки, чтобы случайно не столкнуться нос к носу с Лилой.
В церкви она сидела в первом ряду, между Стефано и Марией. Она стала еще красивее, чем прежде, - глаз не оторвать. Прием устроили в том самом ресторане на виа Орацио, где чуть больше года назад праздновали свадьбу Лилы и Стефано. Мы все-таки случайно столкнулись с Лилой и обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Меня усадили за один из дальних столов вместе с Маризой, Альфонсо и каким-то белокурым мальчишкой лет тринадцати; Лила и Стефано занимали центральный стол, предназначенный для новобрачных и свидетелей. Как много изменилось за какой-то год, думала я. Ни Антонио, ни Энцо не было в городе - они служили в армии. Кармен и Аду пригласили, потому что они работали продавщицами в колбасных лавках, а вот Паскуале - нет; впрочем, он мог и сам не пожелать принимать приглашение от людей, которых то ли в шутку, то ли всерьез обещал убить собственными руками. Не было и его матери, Джузеппины Пелузо, как и Мелины с детьми. Зато семейства Карраччи, Черулло и Солара присутствовали в полном составе и сидели за почетным столом рядом с флорентийскими родственниками - уже знакомым мне антикваром и его женой. Я видела, как Лила разговаривала с Микеле и неестественно громко смеялась. Иногда она бросала взгляд в мою сторону, но я сразу отводила глаза: мне было и грустно, и противно. Да что ж она все смеется-то, удивлялась я. Лила чем-то напомнила мне мою мать: она так увлеченно играла роль замужней женщины, так развязно себя вела, отпускала на диалекте такие сальные шутки… Она полностью завладела вниманием Микеле, хотя рядом с ним сидела его девушка - бледная от гнева несчастная Джильола. Только Марчелло время от времени обращался к будущей невестке, пытаясь хоть чуть-чуть ее приободрить. Ох, Лила, Лила: опять она перегибала палку, опять заставляла всех страдать. Я заметила, что Нунция и Фернандо смотрят на дочь неодобрительно.
Торжество проходило спокойно, если не считать двух мелких эпизодов, не имевших значительных последствий. Вот первый из них. Среди гостей был Джино, сын аптекаря, недавно обручившийся с одной из дальних родственниц Карраччи - худощавой девицей с пучком каштановых волос на макушке и лиловыми кругами под глазами. С годами он стал еще отвратительней, и мне делалось жутко при мысли о том, что когда-то я с ним встречалась. Он уже тогда был себе на уме и таким и остался; кроме того, он провалился на экзаменах, что не добавляло ему радости. Со мной он давно перестал здороваться, но продолжал крутиться вокруг Альфонсо, то притворяясь обходительным, то подкалывая его гнусными намеками с сексуальным подтекстом. В тот день он явно сгорал от зависти (Альфонсо сдал экзамены на семерки, а на свадьбу пришел с Маризой, которая не только была хорошенькой, но и смотрела на Альфонсо влюбленными глазами) и вел себя вызывающе. За нашим столом, как я уже говорила, сидел симпатичный и очень робкий белокурый подросток, сын родственника Нунции, когда-то эмигрировавшего в Германию и женившегося на немке. Я была слишком поглощена собственными мыслями и не уделила ему достаточного внимания, но Альфонсо с Маризой всячески старались его поддержать. Альфонсо задавал ему разные вопросы, следил, чтобы официанты не обнесли его очередным блюдом, и даже позвал с собой на террасу полюбоваться на море. Они как раз возвращались к столу, весело переговариваясь, когда Джино, ухмыльнувшись, вскочил со своего места и, отмахнувшись от пытавшейся удержать его подруги, уселся за наш стол.
- Ты с ним поосторожней, - обращаясь к мальчику, тихо и вкрадчиво сказал он и показал глазами на Альфонсо. - Он у нас голубой: сегодня на террасу зовет, а завтра в туалет затащит.
Альфонсо покраснел, но промолчал, только беспомощно улыбнулся.
- Да что ты себе позволяешь? - вместо него возмутилась Мариза.
- Позволяю, потому что знаю.
- Что ты знаешь? Ну-ка скажи!
- Ты уверена, что хочешь это услышать?
- Уверена.
- Ну, тогда слушай.
- Давай.
- Брат моей девушки как-то гостил у Карраччи и спал с ним в одной постели.
- Ну и что?
- А то, что он к нему приставал.
- Кто - он?
- Он.
- А где же твоя девушка?
- Да вон она.
- Тогда иди и скажи этой дуре, что я могу доказать, что Альфонсо нравятся девушки. А вот может ли она то же самое сказать про тебя, сомневаюсь.
С этими словами она повернулась к Альфонсо и на глазах у всех поцеловала его в губы страстным поцелуем. Я была потрясена: сама я ни за что на свете не решилась бы на подобное.
Лила, которая по-прежнему регулярно поглядывала в нашу сторону, как будто шпионила за мной, первая заметила этот поцелуй и восторженно захлопала в ладоши. Микеле рассмеялся и тоже зааплодировал, а Стефано отпустил в адрес брата грубоватый комплимент, немедленно подхваченный антикваром. Со всех сторон на них посыпались шутки, но Мариза делала вид, что ничего не слышит. Крепко сжав Альфонсо руку - у того даже пальцы побелели, - она прошипела Джино, который сидел, выпучив изумленные глаза: "А теперь вали отсюда, пока я тебе по морде не съездила".
Сын аптекаря поднялся и, не говоря ни слова, вернулся за свой столик, где его девушка принялась сердито что-то шептать ему на ухо. Мариза окинула их презрительным взглядом.
С тех пор я изменила свое мнение о ней. Меня восхитила ее смелость, ее готовность защищать свою любовь, ее преданность Альфонсо. Вот еще один человек, которого я напрасно не замечала, с горечью думала я. Зависимость от Лилы совсем меня ослепила. И сколько пошлости было в том, как она захлопала, увидев поцелуй Маризы. Она стала такой же, как Микеле, Стефано, как этот флорентийский антиквар.
Героиней второго эпизода стала сама Лила. Свадебный пир подходил к концу. Я пошла в туалет и, минуя стол новобрачных, услышала громкий смех жены антиквара. Я обернулась. Пинучча стояла возле стола и отпихивала от себя антикваршу, которая пыталась задрать на ней платье. "Ты только глянь, - приговаривала та, обращаясь к Стефано, - какие у твоей сестры толстые ноги, какой живот, какая задница! И что вас, мужиков, тянет на всяких драных кошек! Вот какие девушки вам нужны! Уж Пинучча-то, благодарение Господу, сумеет нарожать детей!"
Лила как раз подносила к губам бокал. Без малейших колебаний она выплеснула его содержимое нахалке в лицо и на шелковое платье. Я испугалась: что сейчас начнется. И почему она считает, что ей все позволено?
Я дошла до туалета, заперлась в кабинке и долго не выходила. Мне не хотелось видеть разъяренную Лилу, слушать ее вопли. Мне хотелось остаться в стороне; я боялась, что во мне опять вспыхнет желание пожалеть ее и защитить. Но когда я вернулась, обстановка в зале была мирной и спокойной. Стефано о чем-то беседовал с антикваром и его женой, на платье которой алело пятно. Играла музыка, гости танцевали. Я поискала глазами Лилу - ее здесь не было. Потом я заметила, что она на террасе. Она стояла и смотрела на море.
39
Я хотела подойти к ней, но передумала. Я подозревала, что Лила сейчас в плохом настроении, а значит, опять бросит мне что-нибудь обидное, что окончательно испортит наши и без того напряженные отношения. Я решила вернуться на свое место, но тут ко мне вдруг подошел ее отец, Фернандо, и робко пригласил на танец.
Я не осмелилась ему отказать, и мы молча закружились в вальсе. Фернандо уверенно вел меня по залу, среди захмелевших пар, крепко сжимая мою ладонь своей вспотевшей рукой. Судя по всему, жена доверила ему важную миссию - передать мне нечто важное, - но он ее так и не исполнил. Лишь когда музыка умолкла, он пробормотал, обращаясь ко мне на "вы": "Если вам не трудно, поговорите с Линой, а то мать за нее беспокоится. - И быстро добавил: - Если вам понадобятся туфли, приходите, не стесняйтесь!" - и вернулся за свой столик.
Этот намек на некую награду за то, что я потрачу свое время на его дочь, показался мне оскорбительным. Я спросила Альфонсо и Маризу, не пора ли нам, и они с готовностью поднялись из-за стола. Пока мы шли к выходу из ресторана, я спиной чувствовала, что мать Лилы провожает меня взглядом.
Шли дни, и меня все больше начинала тяготить моя работа. Устраиваясь в книжный, я рассчитывала, что смогу хотя бы иногда читать книги, но мои надежды не оправдались. Хозяин обращался со мной как с прислугой и бесился, если видел, что я стою без дела. Он заставлял меня перетаскивать туда-сюда пачки, расставлять новые книги, переставлять старые и стирать с них пыль и без конца загонял меня на стремянку, чтобы заглянуть мне под юбку. Армандо, проявивший ко мне такое дружелюбие, больше в магазине не появлялся. Не заходил и Нино, ни один, ни с Надей. Неужели они так быстро потеряли ко мне интерес? Мне было грустно и одиноко. Жара, работа, сальные взгляды хозяина и его пошлые шуточки тоже не улучшали настроения. Время тянулось мучительно медленно. Что я делаю в этом темном подвале, пока по тротуару мимо меня шагают парни и девушки, направляясь в свой загадочный университет, куда мне уж точно никогда не попасть? Где сейчас Нино? Уехал на Искью? Он дал мне журнал со своей статьей, и я изучила ее так внимательно, что хоть сейчас была готова сдать по ней экзамен - вот только экзаменатор пропал. Что я сделала не так? Может, зря я вела себя так сдержанно? Может, он думал, что я сама его найду, и потому не показывался? Может, мне поговорить с Альфонсо? Пусть спросит у Маризы, где ее брат. Вот только зачем? У него ведь есть Надя. С какой стати мне выпытывать у его сестры, где он и чем занят. Выставлю себя полной дурой, и все.