50
Воскресенье прошло скучно. Всю ночь я мучилась от духоты, но окно не открывала, боясь, что налетят комары. Я ненадолго проваливалась в сон, потом просыпалась и снова засыпала. Идти в Барано или не ходить? Но зачем? Играть с Чиро, Пино и Клелией, пока Нино будет плавать или загорать, дуясь на отца и не сказав мне ни слова? Я проснулась поздно, около десяти, и не успела открыть глаза, как на меня накатило мучительное ощущение потери.
От Нунции я узнала, что Пинучча и Рино уже ушли на пляж, а Стефано и Лила еще не вставали. Я тоскливо макала хлеб в кофе с молоком, пока не решила, что в Барано не пойду. В отвратительном настроении я побрела на пляж.
Рино лежал животом на песке с мокрыми волосами и спал. Пинучча бродила туда-назад вдоль берега. Я предложила ей прогуляться к фумаролам, она наотрез отказалась. Тогда я одна пошла в сторону Форио, надеясь развеяться.
Утро тянулось бесконечно. Вернувшись, я искупалась и легла на песок. Я слышала разговор Рино и Пинуччи: на меня они не обратили никакого внимания.
- Не уезжай.
- Мне же на работу. К осени надо выпустить новую коллекцию. Видела модели? Как они тебе?
- Красивые. Только без уродства, которое предложила Лина. Убери это все.
- Ну что ты, она здорово придумала.
- Да что ты? Значит, мое мнение тебя не интересует.
- Неправда.
- Правда-правда. Ты меня разлюбил.
- Я очень тебя люблю. Ты сама знаешь, как я тебя хочу.
- Ну да, как же, с таким пузом.
- Я готов целовать твое пузо с утра до ночи. Я всю неделю только о тебе и думаю.
- Тогда не уезжай.
- Не могу.
- Тогда я поеду с тобой.
- Мы же заплатили за дом. А тебе надо отдохнуть.
- Мне здесь не нравится.
- Почему?
- Мне снятся плохие сны.
- Даже когда ты спишь с моей сестрой?
- С ней еще хуже. Дай ей волю, она бы меня убила.
- Ну, спи с моей мамой.
- Она храпит.
Как он только терпит ее нытье, удивилась я. Я долго ломала себе голову, пытаясь понять, что это нашло на Пинуччу. Спала она и правда плохо. Но ее призывы к Рино остаться или взять ее с собой звучали фальшиво. Скорее всего, она сама не понимала, что с ней происходит, и пыталась поделиться с ним своей подспудной тревогой, но, не находя нужных слов, выбрала сварливый тон. Впрочем, вскоре я перестала думать о ней, поглощенная другими мыслями. Мыслями о Лиле.
Когда Лила вместе с мужем появилась на пляже, она выглядела еще счастливее, чем накануне вечером. Она захотела показать ему, что научилась плавать, и они отплыли подальше - как потом сказал Стефано, в открытое море, хотя на самом деле всего на несколько метров от берега. Лила точно и изящно гребла руками, через равные промежутки времени поднимая над водой голову, чтобы хватить воздуха, и быстро обогнала мужа. Потом она остановилась и со смехом смотрела, как он плывет за ней, беспорядочно молотя по воде руками и отплевываясь от поднятых им же брызг.
После обеда они решили покататься на мотороллерах. Рино собрался с ними, но Пинучча отказалась: боялась, что упадет и потеряет ребенка; и тогда он сказал: "Поехали, Лену". Я впервые в жизни сидела на мотороллере. Стефано ехал впереди, Рино следовал за ним. Ветер бил мне в лицо, и было страшно, что мы упадем или во что-нибудь врежемся, но постепенно меня охватывало возбуждение. От спины Рино крепко пахло потом; он мчался вперед с самоуверенностью лихача, нарушая все правила, а на возмущенные протесты пешеходов отвечая, как это принято в нашем квартале: резко затормозив, вываливал на противника поток ругательств, оскорблений и угроз, готовый полезть в драку, но отстоять свое право вытворять что ему нравится. Я вдруг ощутила себя плохой девочкой, и это чувство, не имевшее ничего общего с тем, что внушал мне Нино, появляясь с другом на пляже, мне даже понравилось.
В то воскресенье я без конца упоминала наших новых друзей, с особенным удовольствием произнося имя Нино. Тогда же я заметила, что Лила с Пинуччей делали вид, что время в обществе Нино и Бруно проводим не мы трое, а я одна. Поэтому, когда мужчины собрались уезжать, чтобы не опоздать на паром, Стефано попросил меня передать привет сыну Соккаво, как будто такая возможность была только у меня, а Рино насмешливо спросил: "Так кто тебе больше по сердцу: сын поэта или сын колбасного фабриканта? Кто из них лучше?" Как будто у его жены и сестры на этот счет не было и не могло быть своего мнения.
После отъезда мужчин обе они повели себя странно. Пинучча мгновенно повеселела и отправилась мыть голову, потому что, как она во всеуслышание объявила, у нее все волосы были в песке. Лила апатично бродила от стены к стене, пока не ушла к себе в комнату и не легла в разоренную постель, не обращая внимания на окружающий бардак. Когда я заглянула к ней пожелать спокойной ночи, то обнаружила, что она так и не разделась: нахмурив брови и прищурив глаза, она читала книгу про Хиросиму. Я не стала упрекать ее за то, что она взяла ее без спросу, только с легкой иронией в голосе спросила:
- С чего это ты вдруг опять взялась читать?
- Не твое дело, - ответила она.
51
В понедельник Нино появился на пляже точно призрак, вызванный моим желанием, но не в четыре часа, как обычно, а в десять утра, чем сильно нас удивил. Мы сами только-только пришли, раздраженные друг на друга за то, что каждая слишком долго занимала ванную комнату. Особенно негодовала Пинучча, у которой за ночь растрепались волосы. Она первая заговорила с Нино недовольным, почти агрессивным тоном, не дав ему даже поздороваться:
- А Бруно где? Почему его нет? У него что, есть дела поважнее?
- Его родители уезжают только в полдень.
- Так он придет?
- Думаю, да.
- Если его не будет, я спать уйду, а то с вами от скуки помрешь.
Нино рассказал, что воскресенье в Барано прошло ужасно; вернуться к Бруно он пока не мог и решил идти прямо на пляж. Пока он говорил, Пинучча два или три раза перебила его, ноющим голосом предлагая нам искупаться. Мы с Лилой проигнорировали ее призыв, и она сердито поплелась в воду.
Нам не было до нее никакого дела. Мы с гораздо большим удовольствием слушали, как Нино на чем свет стоит костерит отца. Обманщик, симулянт, негодовал он, раздобыл себе через приятеля фальшивый бюллетень и наслаждается отдыхом в Барано. "Мой отец, - с отвращением заключил он, - есть олицетворение вызова общественным интересам". После чего он без всякого перехода вдруг сделал нечто неожиданное - притянул меня к себе и крепко поцеловал в щеку, сказав: "Как я рад тебя видеть". Затем, смутившись, как будто этим знаком внимания ко мне нанес обиду Лиле, обратился к ней со словами: "Можно, я и тебя поцелую?"
- Конечно, - любезно разрешила та, и он легонько коснулся губами ее щеки.
После этого он заговорил о пьесах Беккета. Ему страшно понравились персонажи, по шею закопанные в землю, и рассуждения Беккета об огне, который разжигает в нас настоящее, и, хотя он потратил массу времени, пытаясь отыскать среди тысячи реплик, произносимых Мэдди и Дэном, точную фразу, упомянутую Лилой, идея о том, что жизнь полнее, если ты слеп, глух и нем - а может, лишен еще и обоняния и осязания, - сама по себе крайне интересна. По его мнению, она означает следующее: надо освободиться от всех фильтров, мешающих ощущать вкус жизни здесь и сейчас.
Лила немного растерялась и сказала, что много об этом думала, но подобная жизнь, жизнь в чистом виде, кажется ей довольно страшной. "Жизнь без возможности видеть и слушать, говорить и слушать, то есть жизнь без формы и содержания, - это не жизнь, а дрянь", - взволнованно воскликнула она. Возможно, я передаю ее слова не совсем точно, но одно из них - слово "дрянь" - я хорошо запомнила, тем более что, произнося его, она вздрогнула как от отвращения. "Дрянь…" - медленно повторил Нино, как будто выругался. Потом он горячо о чем-то заговорил, но прервал себя на полуслове, вдруг стянул с себя майку, обнажив худощавое смуглое тело, схватил нас обеих за руки и потащил к морю. "Нет, нет, не надо, мне холодно!" - обмирая от счастья, закричала я, но он воскликнул: "Вот вам еще один счастливый день!" - и Лила засмеялась.
И все-таки Лила не права, думала я. Все-таки существует другой Нино - не заумный и угрюмый тип, которого интересуют только мировые проблемы, а веселый и смешной, способный затащить нас в воду, обнимать и хватать за руки, прижимать к себе, уплывать от нас в уверенности, что мы бросимся за ним вдогонку, и с притворно обреченным видом позволяющий себя топить.
Вскоре пришел Бруно, и стало еще веселее. Мы отправились гулять, и к Пинучче постепенно вернулось хорошее настроение. Она снова хотела купаться, снова хотела поесть кокосов. Начиная с того дня и до самой субботы мы воспринимали как нечто само собой разумеющееся, что мальчики приходили на пляж в десять утра и оставались с нами до самого заката, пока мы не говорили, что нам пора, не то Нунция будет волноваться; тогда они возвращались домой и садились за книги.
Между нами установились совершенно дружеские отношения. Иногда Бруно, поддразнивая Лилу, называл ее синьорой Карраччи, а она в ответ хлопала его по плечу и грозила побить. Если он слишком деликатничал с Пинуччей, опасаясь за малыша, она сама брала его под руку и говорила: "Побежали за газировкой, а то пить хочется". Нино часто брал меня за руку или клал свою руку мне на плечи. Когда он хотел точно так же коснуться Лилы, та хватала его за палец. Дистанция, разделявшая нас, заметно сократилась. Мы превратились в дружную компанию из пяти человек, которые целыми днями развлекались и бездельничали. Мы часто во что-нибудь играли, проигравший расплачивался поцелуем, ясное дело, шуточным: Бруно целовал Лилу в ноги, усыпанные песком, Нино целовал меня в руку, лоб, щеку или в ухо, отчего у меня в голове раздавался гулкий хлопок. Мы играли в тамбурелло, высоко подбрасывая мяч в воздух бубнами; у Лилы был отличный удар, и Нино старался от нее не отставать. Но самым ловким из нас оказался Бруно. Они с Пинуччей всегда выигрывали - и у нас с Лилой, и у Лилы с Нино, и у нас с Нино. Отчасти они побеждали потому, что все поддавались Пине. Она бегала, била по мячу, падала на песок, забыв о своем положении, и тогда мы сдавались и давали ей выиграть, только бы она угомонилась. Бруно усаживал ее на полотенце и мягко говорил: "Все. Игра окончена. Победила Пинучча".
Все эти дни меня не покидало ощущение счастья. Я больше не обижалась на Лилу за то, что она берет мои книги, наоборот, радовалась этому. Я уже не злилась, когда она вмешивалась в наши серьезные разговоры, а она делала это все чаще, и Нино внимательно ее слушал и почти никогда ей не возражал. Мне нравилось, что в этих случаях он обращался не к ней, а ко мне, словно мое мнение могло помочь ему прийти к нужным выводам. Однажды Лила сказала ему, что читает книгу про Хиросиму. Они заспорили, потому что Нино, как я поняла из его слов, не особенно жаловал американцев. Ему не нравилось, что они устроили военную базу неподалеку от Неаполя, зато нравился их образ жизни. Он сказал, что хотел бы съездить в Штаты и познакомиться с ним поближе, на что Лила резко заметила, что атомная бомбардировка Японии - это не только ужасное военное преступление, но хуже того - это грех гордыни.
- Не забывай про Перл-Харбор, - осторожно заметил Нино.
Я понятия не имела, что такое Перл-Харбор, но с изумлением обнаружила, что Лиле это название прекрасно известно. Она сказала, что Перл-Харбор и Хиросима несопоставимы, что Перл-Харбор - это не более чем подлый эпизод войны, в то время как Хиросима - чудовищный акт мести, жестокостью затмевающий все, что творили нацисты. Лила считала, что американцы должны быть осуждены как злостные преступники, потому что они совершали ужасные вещи с целью запугать население целой страны и поставить его на колени. Она говорила с таким пылом, что Нино не бросился вопреки обыкновению в контратаку, а замолчал и задумался. Потом он обернулся ко мне, словно забыв про Лилу, и сказал, что бомбардировка Хиросимы была не актом жестокости или мести, а операцией, положившей конец одной из самых страшных в истории войн; она продемонстрировала миру смертоносное оружие именно для того, чтобы на земле больше не было войн. Он говорил тихим голосом, глядя мне прямо в глаза, как будто для него было важно, чтобы я с ним согласилась. Это была прекрасная минута. И Нино, произносивший эти слова, был прекрасен. У меня на глаза навернулись слезы, и я с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться.
Снова наступила пятница. Днем было жарко, и мы почти не вылезали из воды. Но тут наша идиллия нарушилась.
Простившись с мальчиками, мы медленно брели к дому. Солнце спускалось к горизонту, и небо начинало розоветь. Вдруг Пинучча, которая весь день шумно веселилась, а к вечеру неожиданно притихла, бросила на землю сумку, уселась на бордюр и тонким голосом, похожим на скулеж, нечленораздельно запричитала.
Лила прищурилась и посмотрела на нее таким взглядом, словно перед ней была не золовка, а какое-то отвратительное существо.
- Пина, что с тобой, тебе плохо? - в ужасе кинулась я к ней.
- У меня купальник мокрый!
- У нас у всех он мокрый.
- Ненавижу ходить в мокром!
- Ну же, успокойся, ничего страшного. Может, ты есть хочешь?
- Не надо меня успокаивать! Ненавижу, когда мне говорят: "Успокойся". Видеть тебя не могу, Лену, вместе с твоим спокойствием!
И она снова завыла, лупя себя по ногам.
Лила уходила вперед, не оборачиваясь на нас. Я поняла, что она уходит не потому, что ей плевать на Пину, а потому, что в поведении Пины ей почудилось что-то опасное, какая-то зараза, способная перекинуться и на нее. Я помогла Пинучче подняться и взяла ее сумку.
52
Постепенно она успокоилась, но весь вечер ворчала, как будто мы чем-то ее обидели. Досталось и Нунции за якобы невкусную пасту. В конце концов Лила не выдержала и, перейдя на диалект, высказала золовке все, что о ней думала, - что-что, а ругаться она умела. Пина сказала, что будет спать со мной.
Во сне она металась и ворочалась. Комната у меня была такая маленькая, что очень скоро в ней стало нечем дышать. Вся в поту, я все-таки открыла окно и, конечно, напустила комаров. Заснуть мне так и не удалось, и с первыми лучами солнца я встала.
Теперь дурное настроение настигло и меня - лицо мне украсили три или четыре безобразные блямбы. Я пошла на кухню, Нунция стирала нашу одежду. Лила уже встала, она пила молоко и читала еще одну из моих книг - когда только успела стащить? Она подняла на меня вопрошающий взгляд и с неожиданно искренним сочувствием поинтересовалась:
- Ну, как там Пинучча?
- Понятия не имею.
- Ты что, злишься?
- Я всю ночь глаз не сомкнула, посмотри на кого я похожа.
- Я ничего не вижу.
- Это ты ничего не видишь.
- Нино и Бруно тоже не увидят.
- А они здесь при чем?
- Ты влюблена в Нино?
- Я уже тысячу раз говорила тебе, что нет.
- Успокойся.
- Я и так спокойна.
- Подумай лучше о Пинучче.
- Она твоя родственница, а не моя.
- Все-таки ты злишься.
- Злюсь. Еще как злюсь.
Было еще жарче, чем вчера. Мы пошли на море. Мое раздражение передалось Лиле, а от нее и Пинучче.
На полпути Пинучча вспомнила, что забыла полотенце, и снова устроила нам истерику. Лила шла впереди, смотря себе под ноги и не обращая на нас внимания.
- Давай я за ним сбегаю, - предложила я.
- Не надо. Я лучше домой пойду. Не хочу купаться.
- Ты плохо себя чувствуешь?
- Нормально я себя чувствую.
- Тогда в чем дело?
- Ты что, не видишь, как у меня пузо торчит?
Я покосилась на ее живот и, не подумав, выпалила:
- Ты лучше на меня посмотри! У меня все лицо искусано!
Пинучча обозвала меня идиоткой и бросилась догонять Лилу.
На пляже она попыталась передо мной извиниться и пробурчала:
- Ты такая добрая, что меня зло берет.
- Я не добрая.
- Ну, я хотела сказать, ты умная.
- Я не умная.
Лила, которая всеми силами старалась не обращать на нас внимания и смотрела в сторону Форио, холодно заметила:
- Заткнитесь вы, вон они идут.
Пинучча чуть не подпрыгнула. "Жердь и Коротышка", - с неожиданной нежностью в голосе пробормотала она и принялась красить уже накрашенные губы.
У мальчиков настроение было не лучше нашего.
Нино первым делом насмешливо спросил Лилу:
- Ну что, сегодня мужья приезжают?
- Само собой.
- И чем будете с ними заниматься?
- Есть, пить и спать.
- А завтра?
- И завтра есть, пить и спать.
- И в воскресенье вечером?
- Нет, в воскресенье есть и пить, но спать только после обеда.
Я осмелилась подать голос и с напускной иронией заметила:
- Зато я совершенно свободна - не ем, не пью и спать не собираюсь.
Нино посмотрел на меня так, как будто видел в первый раз, и провел рукой по моей правой щеке, где красовался самый здоровенный укус, а потом серьезно сказал:
- Тогда завтра встречаемся в семь утра и идем в горы. А потом купаемся до вечера. Что скажешь?
Меня затопила горячая волна радости.
- Отлично, - ответила я. - До встречи в семь, еду я захвачу.
- А как же мы? - недовольно протянула Пинучча.
- А у вас мужья, - объяснил он. Слово "мужья" прозвучало у него примерно так, как если бы он сказал "крысы", "жабы" или "пауки". Пинучча вскочила на ноги и пошла вдоль берега.
- Она немного нервная в последнее время, - заметила я. - Это все беременность, обычно она не такая.
- Пойду позову ее за кокосами, - спокойно предложил Бруно.
Мы смотрели на его невысокую, но ладную фигуру - широкие плечи, узкие бедра… Он шел, уверенно ступая по горячему песку, словно солнце пощадило те песчинки, на которые он ставил ногу. Когда Бруно и Пина исчезли в направлении пляжного бара, Лила сказала:
- Пошли купаться!