Уилл Селф (р. 1961) - журналист, бывший "ресторанный критик", обозреватель известных лондонских газет "Ивнинг стандард" и "Обсервер", автор романов "Кок'н'Булл" (Cock and Bull, 1992), "Обезьяны" (Great Apes, 1997), "Как живой мертвец" (How the Dead Live, 2000), "Дориан" (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, - такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман "Обезьяны" эту репутацию полностью подтверждает.
Содержание:
От автора 1
Глава 1 2
Глава 2 6
Глава 3 9
Глава 4 12
Глава 5 16
Глава 6 20
Глава 7 25
Глава 8 30
Глава 9 34
Глава 10 38
Глава 11 43
Глава 12 47
Глава 13 53
Глава 14 58
Глава 15 64
Глава 16 70
Глава 17 73
Глава 18 78
Глава 19 83
Глава 20 89
Глава 21 93
Глава 22 98
Примечания 99
Уилл Селф
Обезьяны
Посвящается Мадлен
А также Д.Дж. О., с благодарностью
Сколь, обезьяна, на нас,
мерзейшая тварь, ты похожа.
Энний
Когда мне случается возвратиться домой поздно - после банкета, научного заседания или дружеской попойки, меня непременно ожидает маленькая дрессированная обезьянка-шимпанзе, и я развлекаюсь с ней на обезьяний манер. Днем я отсылаю ее прочь; из ее глаз на меня глядит безумие, то самое безумие, что встречаешь во взгляде всякого дрессированного, сбитого с толку животного; один лишь я вижу это, и я не в силах этого выносить.
Франц Кафка. Отчет для академии
От автора
Хууу-грааа! В наши дни представления о мире и природе постоянно меняются, и куда быстрее, чем прежде. Более того, мы, шимпанзе, замечаем, что эти представления искажаются и извращаются и что виной тому особенности современной жизни, "противоестественной", по жестам иных мыслителей. Однако не все так просто, ведь частенько отличительной видовой чертой шимпанзе объявляли именно наше умение адаптироваться к любым внешним условиям и нашу способность к социальной аутоэволюции. Так что дело в другом: мы ведем эту "противоестественную" жизнь таким образом, что страдает экология всей планеты.
Означенное положение вещей ставит нас в тупик: навык оценивать степень собственной объективности изменил нам, замкнулся в порочный круг. И разве удивительно, что сегодня шимпанзе, профессионально занимающиеся правами животных, решили, что настала пора расширить понятие шимпанзечества и объявить полноценными обезьянами братьев наших меньших, в частности людей?
Здесь небесполезно воспроизвести жесты д-ра Луиса Лики, знаменитого археолога и палеонтолога.
Когда его протеже, не менее знаменитая исследовательница, антрополог Джейн Гудолл, сообщила ему, что дикие люди на ее глазах очищали ветки, а затем засовывали их в термитники с целью добыть пищу, д-р Лики возбужденно вскинул лапы: "Что же, теперь нам остается одно из двух: или дать новое определение понятию "орудие" либо понятию "шимпанзе", или же признать, что люди - такие же шимпанзе, как и мы сами!" Как вы понимаете, многоуважаемый ученый имел в виду традиционное определение шимпанзе как pongis habilis, "обезьяны умелой", то есть обезьяны, умеющей изготавливать орудия.
Роман, который вы держите в лапах, - вовсе не простецкий памфлет, призывающий обратить внимание на ситуацию с правами человека или же с тем, в каких условиях люди живут. У меня и в мыслях не было писать ничего подобного. Да, мне известно, что порой люди, на которых ставят научные эксперименты, содержатся в совершенно нешимпанзеческих условиях, что их держат в больших вольерах, изолируют, плохо лечат, плохо кормят и так далее. Но я глубоко убежден, что нам придется примириться с необходимостью эти эксперименты продолжать - они исключительно важны в плане решения проблем с ВИШ и СПИДом.
Зажестикулировав о ВИШ, мы опять возвращаемся в порочный круг морали. Если люди настолько генетически близки к нам, что могут быть носителями ВИШ (созначно новейшим исследованиям генетический материал людей совпадает с нашим на 98 %, - следовательно, у людей гораздо больше общего с шимпанзе, нежели, например, с гориллами), то разве не заслуживают они известной симпатии и сострадания с нашей стороны?
Ответ на этот вопрос, несомненно, положительный. Да, людей нужно сохранить. Вымирание рода человеческого станет потерей катастрофических масштабов, а к этому все и четверенькает - бонобо медленно, но верно отвоевывают у людей все большие и большие территории.
Но разве сами бонобо не нуждаются в сострадании? Разве судьба бонобо не важнее судьбы людей? Да, конечно. Однако выгода от сохранения людской популяции отнюдь не ограничивается возможностью найти лекарство от СПИДа и других болезней. Люди могут многое разжестикулировать нам о нашем прошлом, нашем происхождении и природе. У шимпанзе и человека был общий предок, который жил каких-то пять-шесть миллионов лет назад - для эволюции это лишь краткий миг.
Далее, если дикие люди вымрут, что станет с их одомашненными собратьями? Если; как утверждают д-р Гудолл и другие антропологи, у людей в самом деле есть нечто вроде культуры, то в такой ситуации от нее не останется и следа. Может даже оказаться, что поведение одомашненных людей, результаты наблюдений за которым подтверждают вышеозначенное, находится в некоей зависимости от поведения диких людей в дикой природе. И если последние исчезнут, то, возможно, даже у тех одомашненных человеков, которые научились ударять пальцем о палец (некоторые проживающие в неволе особи освоили более пятисот элементарных жестов ), опустятся лапы. Жестикуляции между нашими двумя видами настанет конец.
Однако поймите меня правильно - все вышепоказанное ни в коей мере не попытка обобезьянить людей. Люди - это люди, они таковы, каковы есть, в силу своей человечности. Дикий человек разительно непохож на шимпанзе. Верно, с точки зрения ученого, в стае людей действует очень сложная система социальных отношений, но с любой другой люди предстают в весьма неприглядном виде. Так, они образуют постоянные пары - и самец всю жизнь спаривается с одной-единственной самкой! При этом человеческое общество живет в полной анархии - вместо того чтобы разрешать споры простым путем, то есть выяснять всякий раз, кто из противников выше в иерархии подчинения, разные стаи людей пытаются силой навязать другим стаям свой "стиль жизни" (вероятно, под этим следует понимать примитивные формы идеологии).
Далее, несмотря на то что люди относятся к своему потомству ничуть не менее заботливо, чем шимпанзе, извращенное пристрастие человека к моногамии, лежащее в основе людского социума, - извращенное потому, что моногамия не дает виду никаких очевидных генетических преимуществ, - порождает глубокий конфликт между внутригрупповыми и общественными связями. Пожилые люди куда сильнее страдают от безразличия и плохого ухода, чем наши старики-шимпанзе.
Но, пожалуй, ни в чем отличие людей от нас не проявляется так радикально, как в их отношении к телесным контактам. Именно здесь мы склонны видеть самую антишимпанзеческую их черту. У людей, как известно, нет защитного шерстяного покрова, и поэтому у них не развились сложные ритуалы чистки и система прикосновений - краеугольный камень всей нашей социальной организации, то, без чего невозможна никакая жестикуляция. Только вообразите себе, каково это - жить без чистки! День, хотя бы на треть не посвященный чистке, самому чувственному и фундаментальному из наших занятий, - для шимпанзе совершенно немыслим. Несомненно, именно тот факт, что люди не знают чистки, и делает для нас их половую жизнь столь странной и непонятной.
Спариваются люди, как правило, исключительно в уединенных местах. Самец покрывает самку, лежа на ней сверху мордой к морде (отсюда, по мнению некоторых, характерная форма человеческих ягодиц), при этом потомство в спаривании участия не принимает никогда. Спаривание происходит вне зависимости от того, началась у самки течка или нет, но мы снова отмечаем, что в плане естественного отбора такая модель размножения не дает человеку преимуществ. После родов не проходит и недели, как самка уже показывает детеныша другим членам стаи, а спустя всего три месяца вполне способна отнять его от груди.
Означенные поведенческие черты никак нельзя считать результатом приспособления к окружающей среде - это, подчеркнем еще раз, очевидно. Более того, мне трудно избавиться от мысли, что именно они завели человека в эволюционный тупик. В самом деле, что нелогичного в предположении, что люди страдают от общевидового невроза? Конечно, настоящие антропологи и этологи едва ли решатся выдвинуть или поддержать подобные гипотезы; но ведь я-то не ученый, я писатель, ничто не заставляет меня укладываться на прокрустово ложе сухих научных фактов.
По примеру Джейн Гудолл, которая, наблюдая за людьми в дикой природе во время своей первой экспедиции на реку Гомбе, не смогла обуздать свойственный нам приматоцентризм и присвоила всем увиденным ей людям обезьяньи имена, я позволил себе пойти наперекор целому ряду догматов многоуважаемой, но бесстрастной науки. Я, конечно, вовсе не хочу дать читателям повод думать, будто в самом деле верю, что реальные дикие люди могут обладать интеллектом того уровня, каким я наделяю своего героя Саймона Дайкса. Ничего подобного - я просто попытался вообразить, что было бы, если бы на вершину эволюционной пирамиды всползли не понгиды, а гоминиды.
Тут я, конечно, отнюдь не оригинален. Человек не устает будоражить любопытство шимпанзе с того самого дня, когда в Европу попало первое его описание - а случилось это в 1699 году. Тогдашние теоретики рассуждали в терминах "Цепи Творения" и располагали человека посередине между "дикими созданиями" и шимпанзе. Позднее, с появлением учения Дарвина, одни выдвигали предположение, что человек представляет собой так называемое "недостающее звено", другие, напротив, рассматривали его как доказательство неполноценности бонобо и основание для отказа предоставить им равные с шимпанзе права. Творческие личности видели в человеке воплощение как светлых, так и темных сторон природы шимпанзе. От "Меленкура" до "Первой самки-человека", от "Кинг-Конга" до "Побега с планеты людей" и писатели, и режиссеры на протяжении веков играли в игру под названием "От людей до шимпанзе один прыжок".
Однако какое бы научное определение человека мы ни выбрали - и здесь я попрошу д-ра Лики не протестовать, ведь провести четкую границу между нашими двумя видами действительно непросто, - перед нами все равно будет стоять проблема нашей естественной субъективной реакции на людей и их поведение. Чтобы убедиться в этом, достаточно отправиться в лондонский зоопарк и понаблюдать за жизнью людей в клетках, посмотреть, как они неподвижно сидят, не прикасаясь друг к другу, заглянуть в их странные белесые глаза, увидеть в них ни на что не похожую смесь тоски и мольбы, обращенной к посетителям-шимпанзе.
И это еще цветочки. Положение людей, содержащихся в больших вольерах для экспериментов, гораздо хуже. Человеку почему-то непременно нужна крыша над головой, в дикой природе он строит весьма хитроумные сооружения, внутри которых может проводить целые дни напролет. Если же человек вынужден все время пребывать под открытым небом и лишен возможности возводить укрытия, он очень скоро заболевает чем-то вроде агорафобии и в результате впадает в состояние, которое наиболее адекватно описывается термином "психоз". Экспериментаторы утверждают, что держать людей в таких условиях необходимо - это делается, если верить их жестам, в "научных" целях. Но мы зададим другой вопрос: а в чем причина? Уж не в желании ли во что бы то ни стало подогнать факты под теорию, согласно которой между нами и ними - пропасть?
Позволю себе напоследок взмахнуть пальцами и по мордному поводу. В прошлом мои труды становились объектом яростных нападок - их автор, то есть я, не испытывает якобы ни капли сострадания к своим героям. Один за другим критики пеняли мне, что я отношусь к моим персонажам с поистине чудовищным пренебрежением, что я только и ищу, как бы надругаться над их благородной шерстью и обречь их на нешимпанзеческие муки. Книга, которую вы держите в лапах, является - впрочем, по чистой случайности - единственным мыслимым ответом на эти идиотские инсинуации, которые все суть плод хронического непонимания назначения и смысла сатиры. Почему? Да потому что главный герой этой книги - человек!
Хууууууу,
У.У.С.,
который снова вернулся в старый добрый грязный Лондон, где и пишет эти строки в 1997 году
Глава 1
Саймон Дайкс, художник, стоя у окна с прокатным бокалом в руке, наблюдал, как гребная восьмерка выплывает из бурой кирпичной стены, пересекает полоску серо-зеленой жижи и скрывается в противоположной стене, из серого бетона. Случается, у людей пропадает чувство масштаба, подумал Саймон; интересно, что будет, если утратить чувство перспективы?
- Для художника это катастрофа…
- Ой, прошу прощения, - выпалил Саймон, испугавшись на миг, что высказал свою мысль вслух.
- Для художника это настоящая катастрофа, - повторил Джордж Левинсон, неожиданно появившись рядом с Саймоном и, по примеру друга, уставившись на реку.
- Ты имеешь в виду, это катастрофа для автора выставленных работ. - Саймон, искоса взглянув на задумчивое лицо Джорджа, описал рукой полукруг, как бы давая понять, что под "этим" имеет в виду и саму белоснежную галерею, и массивные полотна, и посетителей вернисажа, которые стояли тут и там небольшими группами, в самых разнообразных позах, словно участники перформанса на тему "картины общественной жизни человека".
- Вовсе нет, - ответил Джордж, отхлебнув чилийского из своего бокала, тоже прокатного. - Все, что тут висит, уже продано, - можно сказать, стены наголо. Народ пробрало - раскуплено даже полное барахло. Я вот к чему - по-моему, эта техника, сама идея синтеза шелкографии с фотогравюрой может стать подлинной катастрофой для художника вроде тебя. Конечно, сама по себе она ничем не… гм… примечательна, но согласись, конечный результат немного напоминает… чем-то похож по фактуре…
- На холст? На картины, писанные маслом на холсте? Да иди ты в жопу, Джордж, еще слово, и я тебя уволю.
Художник повернулся спиной к торговцу и продолжил разглядывать овраг обрамленной зданиями улицы, калейдоскоп модернистских и викторианских особняков Баттерси на другом берегу реки.
Суета в галерее то и дело ненавязчиво давала о себе знать - Саймон и Джордж слышали взвизгивания камерного оркестра, исполнявшего что-то в стиле "мюзик нуво", улавливали запах сигарет, краем глаза отмечали, что к соседней колонне прислонилась парочка молодых людей - девушка в обтягивающих брюках, юноша в вельвете умильно смотрят друг на друга, а ее бедро меж тем едва заметно двигается взад-вперед, зажатое у него между ног. Но друзья, не обращая ни на что внимания, стояли рядом с видом спокойных и уверенных в себе людей, которые уже не в первый раз стоят вот так вот, словно две скалы посреди океана, совершенно непринужденно.