Дневной сон - негативный. Он показывает негативы, черные лица, пялящиеся из марева, обезьяньи черепа с паклей вместо волос, белые зрачки. А дневной сон под кайфом - Негативный вдвойне; особенно сон под кокаином, под экстази, когда корень мозга вкопан в землю, в мертвый грунт Страны снов, когда спящему словно вручают негативную подушку и укладывают на матрац, вынуждающий принимать строго определенную позу, так что лобным долям, этим синаптическим листьям, остается только беспомощно колыхаться на холодном, неистовом ветру воображения.
Поласкав друг друга, Саймон и Сара отвернулись в разные стороны, схватили в охапку, что достали - подушки, одеяло, простыню, - попытались свить себе гнездо на засыпанной песком кровати, заставить сознание уйти под поверхность бодрствования и нечеловеческим усилием удержать его там, пока дыхание не сменится храпом; лица любовников исказила чудовищная гримаса. Саймону снилось, что он трахает Сару, его толчки ритмичны, мощны, кажется, член со свистом рассекает воздух и влагалище. Тверд, как гранит, прочен, как сталь, входит и выходит резво, легко, точь-в-точь поршень в цилиндре, смазанный по всем правилам. Влагалище плотно сжимает основание члена, плотно сжимает сам член, плотно сжимает головку члена - раз-и-раз-и-раз, хай-яй-яй-яй-яй. Плотно, плотно, плотно. Он ощутил инфразвуковую дрожь, верный признак, что Сара приближается к оргазму, что где-то глубоко в треснувшем жерле вулкана-влагалища неторопливо закипает медленный поток горячей смазки. Он вошел в нее еще глубже, так что вся верхняя часть его тела распростерлась над ней, нависла выступом, гордой скальной полкой, более не скудная, не малая, вовсе нет.
Они были в спальне, вобравшей в себя весь мир, океаны одеял, континенты подушек, биосферы вздымающихся простынь, которые поддерживали их проваливающиеся сквозь воздух аэродинамические тела на манер нагроможденных друг на друга кучевых облаков.
- О, кончай, моя малышка, о, кончай, моя малышка, о, кончай, кончай, кончай…
Что это со мной? Кажется, я сплю, но понимаю, что сплю. Саймон задумался во сне, а ритм регги преобразился в ритмичность толчков. А потом Саймон стал гнуться. Словно ребенок из секции по гимнастике, он делал мостик на этаком буме, воздвигнутом над пропастью небес, его спина начала выгибаться, выгибаться, выгибаться назад, все дальше и дальше, а ноги в это время исполняли какой-то трюк, какой-то фокус, кажется, хлопали подошвами под знакомые слова: "Вот колокольня, вот и приход, тут же и церковь, а в ней"… нет, не народ, только они двое, но уже не лицом к лицу, верхние части тел направлены теперь в противоположные стороны; любовники лишь глядят друг другу в глаза, прижав подбородок к груди. А Саймон все продолжает трахать Сару, его толчки ритмичны, мощны, член со свистом рассекает воздух и влагалище. Что ни говори, эта новая поза - торсы, искаженные двойники самих себя, лежат каждый в своей полуплоскости, ее согнутые колени поверх его согнутых колен, он опирается на сложенные в замок руки и, сгибая и разгибая ноги, входит и выходит из ее влагалища - придавала процессу еще большую сладость, сочность. Хлюп-хлюп-хлюп, хлюпали Саймон и Сара. Ее влагалище такое жесткое - и одновременно такое влажное; его член, исполненный твердости, полон жидкости.
Саймон снова как бы проснулся во сне, взглянул со стороны на логику сна - такого не может быть, не может он принять такую позу, это физически невозможно, чтобы исполнить такой номер, его член должен быть… очень длинным. Художник вытянул шею, опустил глаза - и у него в самом деле оказался длинный, очень длинный член, как минимум полметра в длину; более того, он рос прямо на глазах своего ошарашенного владельца. Он извлекал его из влагалища Сары, из ее лучезарного розового влагалища, а тот все удлинялся и удлинялся, но одновременно утончался, словно кусок жвачки, один конец которой кто-то тянет, а другой зажал в своих молочных зубах ребенок. Где этот ребенок? Сара, кажется, ничего не заметила. Упав спиной на матрац, она все еще извивалась, сгибала и разгибала колени, как если бы Саймон лежал на ней. Она стонала, будто секс давался ей с трудом, будто заниматься любовью было для нее тяжелой работой. Не половой акт, а трагическая кончина. Он все больше отдалялся от нее, отходил все дальше и дальше. Она уже на другом берегу океана, а он по-прежнему пятится назад, цепляясь за все, что попадается, лапами-руками, руками-лапами. Как же она беспардонно беспечна, думал Саймон, сидит там себе на корточках, в то время как эти бесконечные метры тягучего члена истекают из ее влагалища, низвергаются на простыню, скручиваются в бухты, завязываются в узлы, все покрытые кровью.
И тут Сара оказалась за окном - маленькая макака. Она лезла вверх по дереву, у них в саду рос дуб, она улыбалась Саймону через плечо, покрытое даже не шерстью, а пухом. Как-как, даже не шерстью, а пухом? При чем тут шерсть? Она меж тем добралась до нижних ветвей и присела там, пуповинообразный пенис все еще болтался у нее между ног. Ей было совершенно на это наплевать, но Саймон почему-то остро почувствовал, что все это очень, очень странно, и очень, очень важно. Тут она, наверное, что-то сделала, - по крайней мере, кто-то точно что-то сделал, потому что Саймон почувствовал, как бежит обратно в нее. Даже с такого большого расстояния - от веток до корней, от корней через гравийную площадку до дома, вверх по стене дома до окна, сквозь окно к нему, внутрь - он почувствовал, как его член снова входит в нее, всасывается внутрь влагалищем, этой сосущей ловушкой. Она словно бы нажала какую-то кнопку, и вот его, как какую-нибудь человекообразную рулетку, уже засасывает обратно в ее обезьяний кожух. Воистину, подумал Саймон, человек есть мера, рулетка, если хотите, всех вещей. Его ноги бежали, заплетаясь, через простыню, он споткнулся и упал на ковер между кроватью и окном, очень больно ударился, тут его снова дернуло вверх, дернуло грубо, он перевалился через подоконник. У-ух! Саймон упал на пол патио, которое построил для Сары ее крестный. Она все так же улыбалась ему с ветки, как вдруг - фьюить! - он взлетел вдоль ствола, болтаясь из стороны в сторону, задницей кверху, прямиком к ней. Последний громкий хлюп! - и Сара вобрала в себя Саймона, забеременела им. Затем, как ни в чем не бывало, погладила свои мокрые половые губы, понюхала шерсть на тыльной стороне ладони и осторожно пошла по ветке дуба. Бережно поддерживая одной рукой надутое до пределов брюхо, она мягко спрыгнула с ветки через забор в другой сад и пропала из виду.
Ближе к полудню они проснулись. Свет, что струился в комнату сквозь щелку между шторой и подоконником, был уже не лимонный, а оранжевый. Саймон с такой ясностью, с такой яркостью помнил свой сон о маленькой макаке Саре, которая всосала в себя его пуповинообразный пенис и скрылась за стеной соседского сада, что поневоле отвел ему такое же место в своей личной реальности, какое в ней занимали песок на матраце, затекшее горло и крошки в уголках глаз.
Нет, это был не кошмар. Тут Саймон был уверен на сто процентов. Член менял форму прямо у него на глазах, но Саймона ни разу не объял ужас, спящее сердце ни разу не забилось сильнее, спящее тело ни разу не сковал паралич. Наоборот, он даже отчасти хотел, чтобы именно так все и случилось на самом деле. Два момента, когда он по ходу сна понял, что спит, подтверждали это.
Саймон приказал себе неподвижно застыть на кровати, изучая, как судороги сводят плечо, как боль в области таза пронзает его насквозь. Может, встать, объявить похмелью войну, пойти отлить? Он перевернулся на живот, наполненный кровью член, запруженный у самого основания раздувшимся мочевым пузырем, почти что со скрежетом убрался под него. Саймон сделал усилие и разорвал склеенные веки. Сара лежала рядом, под углом градусов в двадцать к примятой подушке, раскинув руки, волосы мокрые, всклокоченные.
Саймон приподнялся сначала на локте, потом на вытянутой руке и оглядел ее. Край простыни она подтянула под груди, ниже простыня собралась в складки. Спина вытянулась в струну, и Саймон видел едва заметные холмы, поддерживающие ее там, где она кончалась - эта незаметность, с его точки зрения, была одним из Сариных недостатков. Были и другие - слишком тонкие губы, такие тонкие, что иногда, целуя ее, он это чувствовал, сейчас они слегка приоткрылись, обнажив острые клыки, которые - когда их обладательница бодрствовала - придавали ей этакий повседневно-вампирическии ореол, словно она подрабатывает на съемках фильма про графа Дракулу. Груди изящны и округлы, но соски никогда не твердели как следует, а мягкие соски - это же разве соски?
Груди поднимались и опускались, поднимались и опускались. Припухшие веки дрожали. Может, ей снится продолжение Саймонова сна или еще что-нибудь? Саймон прикоснулся своей большой смуглой рукой к белому плечу Сары. Не толще спички, кажется, только надави - и сломаешь пополам… Черт, кто про что, а я все про это, подумал он. Да хватит же наконец! И почему мне так хочется унизить ее, осмеять нас обоих, лишить достоинства? Совершенство - ничто, ему грош цена, искать его - все равно что искать не Святой Грааль, а его пластиковую копию. Я перестану в это верить, если не выброшу эту дрянь из головы.
Рука задела стоящий член, напомнив Саймону, что этот самый член у него есть и для чего он вообще-то предназначен. Другой рукой он провел по изгибам Сариного тела, прикрытым простыней, провел так, словно это ее половые губы. Саймон сглотнул, ощутил во рту характерный мерзкий привкус холодной табачной отрыжки. Интересно, способен он на такое кулинарное преступление - заставить ее попробовать это на вкус? Скрытый между животом и кроватью член дернулся. Да, способен.
Она проснулась, когда его пальцы завершали атаку на ее соски из базового лагеря у основания грудей, где засели ладони. Сара, казалось, не испытывает никакого дискомфорта, ни секунды не испытывает отвращения при мысли, что на ней лежит это сонное, пропахшее водкой тело. Она завелась и не собиралась останавливаться. Подняла свою маленькую голову, туча светлых волос делала ее похожей на клоуна. Тонкие губы раскрылись, краем глаза Саймон увидел белые острия, и в этот миг она приняла его, змейка ее языка молнией выстрелила ему в рот, набухла и умерла в наполнявшей его соли. Их торсы соединились. Саймон ощутил у нее на губах гниение, почувствовал вкус ее отрыжки - как и она его. Впрочем, ненадолго - слюна все больше и больше заливала языки, смывая засохшую слизь и остатки дрянного кокаина.
Все происходило резко, жестко. Припадок любви. Одной рукой он ринулся к ее лобку, сорвал и отбросил мятую простыню. Палец другой засунул в их спаренные рты, окунул в слюну и взял Сару за лобок, ввел палец прямо в нее. Сара ахнула, укусила его губу. Руку, которой срывал простыню, Саймон завел ей за спину, маленькую, детскую, едва-едва шире его ладони, и сдернул Сару с места, прижал к себе. Крохотными коготками она царапала ему спину, на ней выступил пот, хорошенько ухватиться не получалось.
- Раздвинь ноги! - зарычал он ей прямо в рот. - Раздвинь ноги!
Он засунул палец еще глубже, расширяя просвет между ногами, круговыми движениями тер ей клитор. Она изгибалась и вертелась под ним, как животное, которое хочет вырваться. Он отпустил ее бедра, отстранился, засунул ей в рот два пальца, затем еще один. Ощутил, какие острые у нее зубы, как напряжены все мышцы у нее во рту. Вынул пальцы, провел ими по ее лбу, затем схватил за волосы и запрокинул ей голову, растянул ее тело на подушке, так что она лежала совершенно открытая, беззащитная, дважды обнаженная.
Руки Сары схватили его за член. Саймон ахнул, едва не кончив от одного этого прикосновения. Сара обхватила член руками, провела пальцами вверх, сжала, провела пальцами вниз, сжала - и снова, и снова. Потом дотронулась до мошонки, нащупала яйца, бережно взяла их в ладонь, затем провела рукой дальше, через промежность к заднему проходу. Запустила палец внутрь, помассировала, вынула палец, снова запустила внутрь, снова помассировала.
Он тоже запустил пальцы в нее, согнул их, ощупал ее изнутри. Она закатила глаза, были видны только белые глазные яблоки. Он чувствовал всю тонкую текстуру этой внутренней, слизистой кожи, ощущал почти на вкус - через посредство пальцев - соленую смазку, струйками вытекавшую из нее. Он снова прилип ртом к ее рту, и она закричала в пещеру его ротовой полости, эхо волнами раскатилось по его голове. Он не отпустил ее, продолжал целовать ее, жевать. Затем скользнул по ней вниз, пробуя на вкус груди, бедра, пупок. Затем приложил язык к влагалищу, к этому влажному входу, почувствовал, как орешек клитора дрожит у него на языке. А потом снова пополз вверх. Она теребила его пенис, ее руки стали лоцманскими канатами, направляющими чуждый чарам черный, нет, белый член в предназначенную для него гавань. Во всем этом заключалась ужасная срочность, необоримая страсть, с обеих сторон громоздилась великанская воля совокупляться - такая мощная, что ее даже нельзя было назвать желанием.
За дверью, в узком коридоре, старая сука Грейси услышала возню в комнате и принялась пыхтеть и царапать когтями пол, решив, видимо, что там за кем-то погоня, в которой она обязана участвовать. Крики, стоны и ритмичные стуки убедили собаку, что это заяц - убегает, стуча лапами об пол. Она схватила край шелкового шарфа, мокрыми губами, мясистыми деснами стянула его с крючка и стала мотать из стороны в сторону, пытаясь справиться с возбуждением.
Саймон вошел в Сару таким сильным рывком, что ее отбросило еще дальше на подушку, и та оказалась прямо у нее под задницей. Сара закинула ноги Саймону на плечи, обхватила его затылок, и он стал трахать ее, трахать в точности так, как видел во сне, его толчки ритмичны, как метроном, мощны, его обильно смазанный член рассекает со свистом воздух и влагалище. Сара кончала каждую секунду, ее чрево грозило лопнуть под давлением. Она раскрыла рот, с каждым толчком Саймона издавая истошные крики. Крик за криком, крик за криком за криком за криком, пока он сам, наконец, не кончил в нечеловеческом пароксизме мышц мочеполового тракта и лишь тогда понял, что она уже не кричит, а плачет. Плачет, всхлипывает, ее маленькое тело сотрясают рыдания, лопатки сходятся, сжимая руку Саймона, на которой она лежит.
Саймон отстранился, выскользнул из нее, снова обнял, положив одну руку ей на лобок, другой ласкал ей затылок. Он знал - она рыдала вовсе не от обиды. Это частенько случалось, когда они трахались, ее рыдания были чисто физиологической реакцией, подобно тому как некоторые женщины обильно потеют после оргазма. Так-то он и воспринимал ее слезы - как пот, выделяющийся не из кожи, а из глаз. Она все рыдала и рыдала, и он сказал:
- Не плачь, я здесь, я здесь.
И они снова заснули. Перед тем как опустить веки, Саймон поглядел на электронный будильник - тот показывал 12:22; а когда на нем высветились цифры 12:34, художник уже спал.
Сон продолжился, но не с того места, где прервался в первый раз, а с другого, располагавшегося на временной оси немного ранее. Беседка, то есть Сарина спальня, вокруг нее змеится лес, который и образует стены, и проникает сквозь них. Высоченные стволы деревьев и плотный подлесок немного расступались там, где должен был располагаться сад. Саймон предстал перед собой в том же виде, что и до пробуждения, - делает мостик, руки выгнуты назад. А вот и маленькая макака, сидит на ветке дерева метрах в двадцати от Саймона, на корточках, но расставив ноги, так что он четко видит ее розовые половые губы и часть себя, истекающую из нее красным ручейком.
Я ведь могу посмотреть на свой член, решил Саймон и тут же исполнил задуманное. Ага, значит, я и сплю, и не сплю. Держу сон под контролем. В этот миг по члену прочь от его тела пошла волна, прошелестела сквозь подлесок, по бухтам, в которые свернулся тягучий орган. Саймон видел сквозь листья другие такие же бухты, штопоры, поросячьи хвостики, лежащие на земле, опухшие, засыпанные ветками, листьями, поросшие мхом. Дальше вид закрывали деревья. Саймон окликнул Сару, которая беспечно чистила шерсть на передней лапе.
- Сара! Сара!
- Саймон? - Она подняла глаза.
- Сара, втяни меня, втяни меня сейчас же! Я хочу быть внутри тебя. - Он показал пальцем на странное вервие, связывавшее их обоих.
- Саймон? - Она повертела головой, будто пыталась отыскать его взглядом среди деревьев. Посмотрела туда, посмотрела сюда, но на полянку, где он и лежал, не взглянула. - Саймон? Сай…
Ее голос затих. Она наклонилась к ветке и дернула за что-то. Саймон почувствовал рывок. Ага, она дернула за него! Играет на нем, как на струнах! Сара подтянула к себе что-то вроде веревки, несколько мотков без начала и конца. Она держала их с таким пренебрежением, будто это в самом деле была веревка, а она - какой-нибудь древесный специалист по изучению свойств пеньки. И тут, не говоря ни слова, она начала грызть эту веревку.
Саймон почувствовал, как в его тело вонзаются маленькие, острые зубки.
- Сара! - закричал он. - Нет!.. это же я, Сара!
Она будто и не слышала его, продолжала грызть, лишь изредка прерываясь, чтобы выудить застрявший между зубами кусок плоти. Эта штука, которая связывала их, - интересно, это пуповина или пенис? Саймон не успел понять - в непонятную плоть снова вонзились клыки, Сара грызла и грызла, а он все кричал и кричал:
- Сара! Прекрати! Сара, ты потеряешь меня, мы же в лесу!
Но она не обращала внимания, просто продолжала грызть. И вот наконец у нее в зубах осталась лишь тонкая розовая ниточка, блестящая на фоне резцов. Сара сомкнула челюсти - и отрезала его от себя окончательно.
Я хочу проснуться, подумал Саймон. Просыпайся! - скомандовал он своему телу, которое холодным, тяжелым грузом лежало поперек его воли. Просыпайся! Он попытался пошевельнуться, хотя бы немного, ибо знал - малейшее движение вырвет его из пут сна; но не мог ничего поделать. Ничего. Он напрягся и подумал: я здесь, я лежу в этом гнезде с… Сарой. Да, с Сарой, он чувствовал тепло ее тела, то ли над собой, то ли под собой. Он поплыл к поверхности… и уткнулся в Сарино тело щекой. Уткнулся в ее маленькую теплую грудь, покрытую тонкой грубой белой шерстью.
Саймон Дайкс, художник, проснулся. Проснулся, лежа головой на мягкой груди своей самки. Он вздохнул и провел мордой по ее сладкому звериному телу.
Глава 6
Стояла прекрасная погода, какая бывает по утрам на исходе лета. Деревья вдоль Редингтон-Роуд подставляли солнцу зрелые плоды. Запахи дрожжей и зелени наполняли воздух. Буснер окинул взглядом внушительные виллы из красного кирпича по обе стороны улицы. Несмотря на жару и спаривание, чувствовал он себя превосходно, был налит энергией и перед тем, как пробежать по дорожке и сесть в машину, набрал в легкие побольше воздуха и испустил громогласный рев, исполненный радости жизни. В ответ раздалось пыхтение и уханье соседей, иные из которых, как теперь заметил Буснер, сидели на ветвях ближайших деревьев.
- "Хуууу!" - проухали они, а затем помахали лапами: - С добрым утром, мистер Буснер!
- "Хуууу!" - ухнул он в ответ, весело помахав портфелем.
Обмен приветствиям продолжили шимпанзе на соседних улицах, проухав свои приветствия в пригороды, где их уханью вторили шимпанзе из еще более отдаленных домов и районов, а за ними - еще более отдаленные шимпанзе, так что уханье не спеша покатилось волной в направлении Белсайз-Парка.