- Всё, стало быть, наоборот. Теперь вы их на хуй, а они: "что болит?" Накликали. - Борис Исаакович захихикал, наверное, окончательно расковался. Уже, видно, совсем забыл соотношение гонорар - обед.
- Слушайте. Слушайте. Привезли в госпиталь. Приемное отделение. Скорая помощь. Всё как в сериале, что я столь настороженно и восторженно смотрел вечерами по телику дома. Из вены взяли кровь, подключили постоянный кардиограф, сделали рентген груди и ещё, и ещё и ещё… Запутался, голова кружилась. Я все время твержу, что я здоров, другими словами посылаю их… Но нет московского эффекта. Непробиваемы. Твердокаменны. Известное дело - бездуховны. У меня же здесь лишь пересадка, ведь через два часа мне снова пора в аэропорт. Как же! Сейчас! Здесь доллар главное - а за меня отвечает страховое какое-то общество. Здесь тебе не выговор благородный, если что не так, здесь деньги и страхкомпания. Ещё какой-то страх. Не какой-то - мой. "Да пошли вы!" "Нет, нет! До утра. Утром небольшое обследование и, пожалуйста, можете лететь по своим делам. Страховая компания берет на себя ответственность". Медицина желтого дьявола. "Ужо тебе!" - вспомнил почему-то я Евгения из "Медного всадника". Утро. Приходит доктор. Все, мол, обследования получены, все о, кей, можете лететь, куда вам надо. Не унимаются - бежит какой-то служитель их храма: "Не окей, не окей. На рентгене опухоль в легком. Надо дообследовать". Что со мной - объяснять не надо. А эти слуги доллара говорят про опухоль мою при мне ни капли не стесняясь. У нас такая откровенность не возможна. А они при мне обсуждают и бегут уточнять, выяснять, решать вопросы… Меня же все сразу бросили - я один. Страховая компания! Чёрт бы её побрал. Воспользовался неожиданной свободой и к телефону. Благо здесь нет проблем - из автомата в Москву. Сначала товарищу: я отмщен. А нут-ко, пошли меня теперь - оказался все же прав-то я. Особенно и не разговаривал. Простился. Ведь не увидимся теперь. Простился и простил его. Потом семье позвонил. И их всех простил. Просил простить и меня. И опять бегут за мной. Уже страховка авиакомпании кончилась, началось действие другой, что была открыта ещё и до моего приезда приглашающим университетом. Разумеется, я никого не посылаю… Я не говорю, что у меня ничего нет, ничего не болит… Всё болит. Я же говорил! Я же предупреждал. А меня успокаивают - сделаем, мол, биопсию опухоли и посмотрим рак это или не рак. И прямо так мне и говорят. Ничего не скрывают. А я, как это слово услышу, - тотчас и инфаркт меня хватает. "Рак это" - инфаркт. "Или не рак" - второй инфаркт. Кто считает!? Компьютерная томография. Уже другие доктора. Сделали утром. "Полежите пока здесь, а часов в пять позвоните нам". Как же! В пять. До пяти я им раз пять позвонил. "Может, - говорят и не рак (третий инфаркт - кто считает!). Мы все передали доктору такому-то. Пойдите к нему". Иду к нему. Иду! Бегу! Бегу ползком. Встречает словами: "Давно у вас рак?" - Инфаркты, инфаркты… Да что они все с ума посходили! Где их пресловутая презумпция невиновности. Только в суде что ли? А так можно у них помереть и до болезни. "Посмотрим, посмотрим. Биопсию говорите?" Конечно. Я говорю. Всё. Всё я сделал, что хотел? Биопсию… "А биопсию-это больно?" Уехал… ни с кем не попрощался… Уехал из Москвы - ни с кем не попрощался…
- Накликал, накликал… Конечно, нельзя так… - Будто проснувшись, Борис Исаакович бросил короткую реплику.
- Что нельзя? Можно, наверное. А он мне говорит: "А может, никакой биопсии и не надо" "А что уже точно рак?" - инфаркт, инсульт… "Сейчас еще одно исследование сделаем" И сделали, И никакого рака не оказалось. Не состоялся. И ничего не надо. Всего лишь складка диафрагмы. Что за бред!
- Ну! Ну, вот и ладушки. Стало быть, пошли они на…
- Да вот главное-то. Для вас специально… На следующий день доктор выписал счет страховой компании семь тысяч пятьсот долларей, баксов, по нынешнему. А рака-то и нет. Так им и надо. Меня напугали только. Вот я еще им за это иск вчинить могу. Счет вот выпишу - будут знать, как русского еврея пугать.
- Сейчас! Запугали! Взыскать с них. Гонорар наизнанку. - Борис Исаакович заливисто смеялся, и при этом запихивал в рот остатки мороженого.
- Ну. Я же говорил… Я же их посылал… Оказывается, послать порой по точному адресу очень даже помогает. Знай наших!
Домой они шли дружно, разговаривали громко и лишь дома, уже засыпая, Борис Исаакович с испугом подумал: "Он ведь теперь мне будет звонить по каждой ерунде".
И уснул.
"Искусство кройки и шитья"
"Он понимает дело так,
Что я в твою любовь поверю,
Как бы не так, какой чудак"
Булат Окуджава
Сяду записывать происшедшее со мной сегодня, вчера, давно и почему-то руку ли, мысль ли, во всяком случае, что-то, уводит далеко в сторону от первоначального замысла… воспоминания. Есть же писатели, что с детства были заражены литературной амбицией и с ранних лет одолевали себя этой заботой… или забавой, если хотите. Сначала у них в голове и на бумаге могли рождаться, скажем, какие-нибудь там принцы, Гаити, космос, скафандры, а с годами, по мере погружения в настоящую жизнь, появлялась и она.
Другой отряд пишущей братии не был с детства настроен на письмо. И, вдруг, встретившись с чем-то, может, и обычным, но задержавшим его внимание и задевшим душу его, он, этот представитель иной разновидности писателей, внезапно возглашает в своем нутре: "Мгновенье, остановись!" Ан, не остановишь, - и он бросается к бумаге и норовит зафиксировать этот момент, событие, собственное раздумье по поводу.
Разумеется, первые пишут лучше, стройнее, продуманнее. А вторые, как Господь позволит. Но, как говорится, не отнимешь - от души. Вот, наверное, потому и великие наши народные частушки, созданные душой, по велению, очевидно, Свыше, в первой половине куплета поются об одном, а дальше, казалось бы, совсем об ином. Канонический пример тому есть: "Бродит призрак по Европе, призрак коммунизма", а затем, но, пожалуй, не вдруг- "у моего миленка торчит из жопы клизма" Думаю, что в этом есть сермяжная правда. Ведь нынче метода эта подхвачена создателями и реклам на телевидении. Ну, например, ломает девушка каблук, смотрит на нее алчущим взором восторженный ходок с явным сексуальным вожделением, а в конце оказывается - речь идет о жевательной резинке.
Поэтому и я перестал расстраиваться, замечая в своих записях подобную же неорганизованность. "Так получается, - успокаиваю я себя - по-видимому, не от неумелости и расхлябанности мысли, а от души"
Вот и сейчас, когда лежал на диване, смакуя случай из моего прошлого, конец воспоминаний от проблемы медицинской вдруг свернул совсем в другую сторону. Может, так и надо? И я воскликнул: Мгновенье то, - вспомнись!
Я стоял над больным уже помытый, весь в стерильном, в перчатках и, придерживая пинцетом края раны, раздумывал, как бы разумнее и изящнее переместить все разорванные ткани, чтобы привести орган этот в первозданное, от Бога полученное, состояние. Хорошо бы скомандовать "на место"… или "все по местам"… Так ведь, не получится - не собаки, не солдаты.
Место это хорошо обезболивалось и без общего наркоза, и я, размышляя и примериваясь, попутно выяснял у больного обстоятельства происшествия, происхождение такой нечастой травмы. Точнее выведывал, потому как знать мне про это совсем не обязательно. На медицинскую помощь и ее успех сии следственные дознания никак не сказывались. Так что, просто, любопытство. Эта истина не была мне полезна и путь к ней мной самим никогда не поощрялся. Нестандартное повреждение и породило во мне не нужную любознательность. Впрочем, главная причина моей беседы с больным во время работы, хочу думать, что, просто, желание отвлечь его от мрачных мыслей, вполне естественных при такой травме, да и от ощущений моих действий, которые он мог бы расценить и как боль. Хотя я знал, что обезболивание здесь получается хорошее и мои манипуляции на органе для него не чувствительны… Вернее не чувствует только боль. А что я там ворошу, разумеется, ощущает. Молодому парню, лет так под тридцать, если и не больно, то все ж, безусловно, мало сказать, недостаточно комфортно.
- Как же, дорогой, тебе так все порвали? Что за драка? Не пойму механизма повреждений.
- Ну, с работы вышел. А там разборка какая-то. Ну и попал случайно. Я, блин, и понять ничего не успел.
"Кожа лоскутами в разные стороны. Как-то их переместить надо. Нежизнеспособные участки иссечь придется. Нехватка, малость, получится. Может, методом встречных лоскутов?"
- Это ж не просто удар. И не нож. Разорвано к чертовой матери. Клещами что ли?
- И сам не пойму. Верно, сознание потерял. Не все помню. И по голове били, наверное.
"Но он же в одежде был, коль с работы уходил… уже выходил. Сумасшедшая рана. А может, мылся в душе, блин, после работы?"
- У вас после работы душ? Вы в одежде были?
- Какой душ, блин…
- Да перестань ты меня блинами кормить, черт возьми. А то и я сейчас подамся этой же мове. Тоже мне - блин!
- Прости, доктор. Это, чтоб хуже не сказать. Больно же!
- Ничего не больно. Так что? В одежде был? Не под душем?
- Я ж говорю! Какой душ! Я скорняк. Конечно, одет. Вы там поосторожнее. Чувствую все.
- Чувствуешь. И будешь чувствовать. Живой же. Не болит ведь. А чувствовать… Местно же обезболиваем. Не спишь же. А болей быть не должно.
"Скорняк. У них могут быть всякие основания для… Материальные, так сказать, ценности… Хм, блин, так сказать. Вот этот лоскут сместить налево, а здесь чуть подрезать и встречь пустить. Так разорвать мошонку сквозь одежду! Приемы десантников - кто-то из врачей сказал. Вздор. Схватили и рванули. Кошмар. И от этой боли можно было и сознание потерять. На голове-то следов нет. Все упрятать надо. Как было. И внешне, чтоб было… Чтоб красиво… Чтоб как было. Как там? - Красота мир спасет. А? Ну".
- Доктор, простите… Тут вот такие дела… У меня через сорок дней свадьба… Там все в порядке?
- Какой же порядок? Все не в порядке. Но вот, попытаюсь скроить, чтоб выглядело, как было. Скорняк! Нам тоже скроить кожу надо, чтоб вид был.
- Вид! Заживет? А работать все будет?
- Пожалуй. Наверное. Не повреждено ничего, чтоб влияло на функцию, на дело. Кожа мошонки сильно разорвана. Все, что внутри, вылетело наружу. Висит.
- Доктор, сделайте, постарайтесь… Чтоб через сорок дней… А?
- А я что делаю? Стараюсь. Должно получиться. Внешний вид тоже важен. Красота мир спасет.
- Что? Мир! В семье, чтоб был мир.
"У них, у скорняков проще. Отдельные кусочки. А у нас-то сосуды должны подходить к каждому участочку. Не нарушить бы кровоснабжение лоскута".
- У вас-то, у скорняков можно отдельный кусок, заплату вставить. А нам так, чтоб кровь доходила до каждого краюшка.
"Так. Здесь хорошо сшилось. Канатик укрылся хорошо. Теперь бы дно скроить покрасивше. Тут вот этот лоскутик передвину. Подойдет".
- Доктор, если будет все в порядке, я тебе такую шапку из пыжика сделаю! Я хороший скорняк, доктор.
- Да ладно, друг мой. Какая там шапка! Мне и самому хочется, чтоб красиво получилось. Как от Бога тебе дано было.
- Мне, чтоб работало.
"Пожалуй, получается неплохо. С этой стороны все хорошо укрылось. Вот этот угол надо как-то сделать поглаже. Чтоб уголок шва не торчал. Здесь чуть подрежу".
- Вообще-то, получается неплохо. Если не нагноится, то через сорок дней будет, как новенькая.
- Как новенькая… Свадьба будет…
- Вернее, будет, как старенькая. Как было. Тут я накроил вам. Лишь бы не нагноилась. Антибиотики колоть будем, - чтоб не ныть!
- Да я и не ною.
- Ведь, вы как. Чуть лучше, и уже ничего не надо: и уколов много, и зад весь искололи…
- Все, доктор, все как скажете. Слово даю. Бля…
- Вот, парень, только без этих терминов. Мне твоих блинов хватит. Всякие там, бляхи-мухи оставь для будущих разборок.
- Все, все, доктор. Молчу. Я случайно. Извините. Только вы там не тяните. Что вы там тянете?
- Не тяните! Лоскут подтянуть надо.
"Неплохо получается. Чуть меньше мошонка стала, да это значения не имеет. Так и красивее. Рубцы под-рассосутся и все на место встанет. Нет… Неплохо".
Я даже немного отодвинулся, чтоб полюбоваться собственной работой. Совсем неплохо… Просто, даже хорошо! "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" - так кажется, он радовался собственной работе.
Я отошел от стола наложив повязку. Потом сделал еще, так называемую, Т-образную повязку. Могла бы и сестра, да мне, прямо-таки, жаль было расставаться с удачной своей работой.
Похлопал паренька по плечу:
- Теперь молись. Мы свое сделали. Пожалуй, удачно скроили из того, что было. Как могли. Ничего. Будем надеяться.
- Спасибо, доктор. Шапка за мной.
Я только хмыкнул в ответ. А что я мог сказать? Как тут реагировать? Так сказать, чендж - обмен работами. Не раз я слышал о долге мне. Да как заживет, так и забывается. Чаще всего. Да и не нужно мне это. Лучше бы платили зарплату нормальную, а уж шапку я и сам тогда куплю, какая мне понравится. Когда у нас будет зарплата соответствующая, тогда и в магазинах проблем с покупками не будет. Да и не нужна мне шапка. Не люблю я шапки. И эх! И я пошел из операционной.
Дежурство только начиналось. В коридоре мимо меня проплыла каталка, на которой увозили в палату моего скорняка. Слышу, шепотком он спрашивает сестру:
- Этот, что ли делал мне? За маской не разглядишь.
Сестра подтвердила.
- Эй, доктор! Не больно было. Спасибо. Все путем будет?
Парнишка лежал в другом отделении и у него был другой врач в палате. Но швы снимал я сам. Вдруг, что не так. Да еще, наверное, и от довольства собой. Да. Если по правде, так я знал, что все шло нормально. Просто хотел порадоваться собственному успеху по части кройки и шитья. Мошонка была ровненькая, аккуратненькая. Я любовался своей работой.
- Ну, как, доктор?
- Все о'кей! До свадьбы, как говорится, заживет.
- Да не как говорится, а вправду нужно. Заживет? Нормально будет?
- Если меня не посрамишь - молотобоец будешь.
Я подклеил повязку и пошел из перевязочной.
- Эй, доктор! - опять это "эй". Что я его воспитывать сейчас здесь буду. Уж, какой есть. Пусть теперь жена его воспитанием занимается, если родители не сумели. Интересно, она к нему приходила? Он ей говорил, что у него? Не мое дело. - А как тебя зовут-то? Я даже не знаю. А шапка-то за мной.
- Чего ж у других не спросил. Борисом Исааковичем меня зовут.
Он вытаращился на меня, будто услышал колдовское заклинание. Но дальнейшую его реакцию я уже не видел. Ушел к себе в отделение.
На следующий день он поднялся на наш этаж, в мое отделение. Я сидел один и подписывал истории болезней.
- Слушай, Исаак…
- Борисом Исааковичем меня зовут.
- Да что ты возникаешь? Все одно - Исаак. Да? А ты что, еврей?
- Во-первых, юноша, у русских, в нашем языке, есть вежливая форма: к незнакомым, тем более к старшим, принято обращаться на вы… И у нас, у русских принято обращаться с отчеством.
- Ну, вот. Опять возникаешь…
- Да. Еврей. А что? Имеет значение?
Как писал Пушкин: "Ничего не ответила рыбка, лишь хвостом по воде плеснула". Парень ничего не ответил и печально ссутулившись, пошел из кабинета. Как это у того же Пушкина, нашего русского кумира: "Догадал меня черт родиться в этой стране".
Помню, как лет пятнадцать тому назад один приехавший к нам немец, не понимавший по-русски, сказал, что он чаще всего слышал и единственно, что понимал в разговорах - это два слова: Пушкин и кегебе. Но это я отвлекся.
Паренек был столь печален, что я закручинился - не оторвал бы он всю мою работу, чтоб заново все сделал какой-нибудь иной хирург, брат по племени и крови. Придет как Маугли к питону Каа, скажем, и промолвит на змеином языке: "Мы с тобой одной крови, ты и я. Удачной охоты, Каа. Почини мне мошонку". А еще лучше попросить об этом Багиру.
Больше я его никогда не встречал. А мне так интересно бы знать результаты моей работы. И на вид тоже интересно - как же все это выглядело через год, как разгладились швы, нет ли углов. Наконец, достаточно ли хорошо восстановилась изначальная форма.
Ни при выписке. Ни после свадьбы… Никогда. Думаю, что все в порядке. Говорят же: нет вестей - добрые вести. Было бы плохо, наверное, пришел бы права качать.
Началось это воспоминание, как чисто медицинский казус. Так сказать, мне важен был прецедент - приблизительно такой же больной был у нас вчера в отделении. Дежурные также проявляли "искусство кройки и шитья", как пел когда-то в дни нашей молодости Булат Окуджава. Вспоминал, вспоминал, как кроил, а кончились мои внутренние мемории совсем другой заботой, другим кроем. Не о шитье - о житье финальный куплетик.
Так и в рекламе, что я сейчас увидел на своем домашнем экране: погоня, полиция, мотоциклы, шум, треск, обыск… а оказывается - какие-то сигареты лучшие в мире, или что-то в этом роде.
Бродит по Европе призрак… и… всех чужих ждет клизма…
Лень
Выходной день может протекать по-разному. Борис Исаакович решил воспользоваться разнообразными желаниями семьи. Жена звала к друзьям на дачу. С вечера уехать и ранним утром по грибы. Все знали, что такое предложение глава семьи отвергнет с порога - он не любил ни эти лесные походы, дачные посиделки после, неминуемую борьбу с комарами, да и грибы не любил. Хотя известно - грибные поиски на самом-то деле не имели никакого отношения к дальнейшей гастрономии. Учёная компания - им важен поиск. Сыну тоже до лампочки была вся эта многомудрая компания - у него своя компания, свои планы и задумки. Короче говоря, уик-энд наступил, и Борис Исаакович остался дома с полной свободой, без привычных семейных общений. У него была идея написать статейку. Небольшую, без глобальных обобщений или новых предложений операций там, методов лечения. Недавно он выписал больную после необычной тяжёлой травмы, тяжёлой операции и неожиданно слишком лёгкого послеоперационного течения. Девочка разбилась на машине, которая впоролась в темноте на какую-то стройку не ограждённую должным образом. Её прямо пронизало, как на шампур насадило на два толстых штыря, которые прошли через весь живот снизу и остановились в груди. Будто чья-то верховная рука отводила эти железяки от мест, которые бы сделали повреждения не совместимыми с жизнью, как пишут в протоколах. Трудно назвать так пострадавшую девочку счастливой, но как иначе, если после такой сумасшедшей травмы, она выписалась из больницы уже на десятый день. Мистика! Да всё мистика: улица, на которой это случилось в старые время называлась "Живодёрка", и надо же, чтоб на месте с таким названием выстроили институт, который занимался и следил за трупом Ленина. Правда, пришлось её перекрестить в улицу Красина. Но, судя по этой травме, характере и функции института, суть прошлого названия сохранялась. Мистика!