А затем он: - Извини, я только взгляну на больного после операции. Посиди пока здесь. И пошел в реанимацию. Может, действительно, решил проверить, навестить своего сегодняшнего подопечного? А может… Шел медленно и опять философствовал на ту же тему, что завела его с самого утра, засела в нем, словно заноза. "Конечно, - думал он, - бабник, вовсе, не тот, что не в состоянии пропустить ни одну женщину; а тот, что из вежливости ли, с еще какой напасти, но не может отказать. Обидеть не хочет. Да, да! Вежлив очень. Вот и я… Мабуть, догадается, да и уйдет, пока я кантуюсь в реанимации. Мабуть, тоже только вежливая? Пожалуй, уйдет. Надо бы. А вот, если не уйдет?.. Лучше бы".
Не ушла.
- Борь, ты скоро уходишь?
- Ну, через полчасика, наверное.
- Ты домой? В ту сторону?
- Ну, в общем, да.
- Я подожду. Ты ж на машине? Подвезёшь, может? Можешь?
- Ну… Конечно. Ты там же, где и жила?
- Ну да. Я подожду у тебя здесь. Удобно?
- Посиди, а я пройдусь по больным кое-каким. Дам пару сверхценных указаний и поедем.
Борис Исаакович не был уверен, что он правильно помнит, как её зовут. Ему помнилось, что Катя. Но как проверить? Посетовав про себя, что явно развивается Альцгеймер, он, пока шли к машине, разрабатывал стратагему подтверждения и уточнения имени. Когда они уселись в машину, он рассмеялся и, полностью развернувшись к спутнице, сказал:
- Господи! Какая женщина! Откуда вы, прекрасная дитя? Ну, если вы свалились с неба в мою машину, давайте знакомиться. - Он раскрыл руки, как для объятий и - Я Борис.
Дама рассмеялась, опять приткнулась к его груди и продолжила игру:
- А я Катя.
- Очень рад такому знакомству. - И продолжая смеяться, включил зажигание.
Продолжая взятый способ общения, Борис постепенно вспоминал всё их прошлое общение, всю компанию, где они вместе, как теперь бы сказали, тусовались, а в те времена это называлось - гужевались. Язык наш, как и весь мир сегодняшний, менялся, только значительно быстрей, на уровне изменений в стране, за которой в последние годы и не угонишься.
- Живёшь ты, как я уже понял, там же, но как лучше пройти фарватер в ваших переулках, тебе придётся быть моим лоцманом.
- Охотно. А у тебя, Боря, всё по-прежнему?
- А что у меня может быть. Генофонд произрастает, согласно законам природы. На работе тоже: посмотришь, пощупаешь, разрежешь, зашьёшь. Ещё пару-тройку, десяток дней, и следующий перед глазами и руками. А ты как, прекрасная незнакомка?
- Ну, что продолжим игру? Работа прежняя. А с Сашей развелась.
Хоть убей, но Сашу он совсем не помнил.
- Так ты, что одна живёшь?
- А что делать? Детей же нет.
- Что значит, что делать! Жизнью наслаждаться. Пока мы ещё знаем, что есть наслаждение.
Дальше игра шла в том же стиле. Может, немножко и переигрывали. Забыли предупреждение великого Владимира Владимировича: "От игр от этих бывают дети. Без этих игр родитель тигр" Но так далеко, до детей, они не зашли. Однако, у Катиного подъезда она, естественно, вежливо, по стандарту предложила зайти, выпить кофейку. Борис Исаакович в любых обстоятельствах сохранял вежливость. И кофейку испил, а вот от рюмочки отказался - за рулём же. Да он никогда и не испытывал нужды в дополнительных стимуляторах. Тем более, Катя жаловалась, печалилась по поводу своей судьбы. У Бориса был один способ утешить страдающую женщину, утишить печальные страсти её.
Он всегда был абсолютно вежливым.
Страх?
- Да отказывается он от операции! Как только я ему не говорил - нет - и все тут.
- Так, он, пожалуй, и дуба даст. Что он, пьян, что ли? Или жить не хочет? Молодой ведь. Выглядит вполне цивилизованным.
- Ну, боится он, просто, Барсакыч. Кретин.
- Бояться нас - причина тоже уважительная. Человек не рожден, чтобы его резали.
- Мы не режем - мы лечим, для спасения.
- Молодец! Мне ты это дежурное блюдо не вываливай. А что я сам, по-твоему, говорю больным? Мы ле-чим! Уговорить надо. У тебя на что верхнее образование?
- У него тоже не церковно-приходская школа. Вы бы пошли сами, Барсакыч. Помахали бы, так сказать, бородой над ним.
- Еще примет меня за стражника того света, за Харона.
- Скорее за апостола Петра.
- Грамотный, больно. Ну, пошли…
- Да вот он сам идет.
- Здравствуйте. А можно мне с вами поговорить, Борис Исаакович?
- Слушаю вас. Разумеется, можно.
- Вы ведь заведующий отделением?
- Да. Видите, на кабинете заведующего написано: Борис Исаакович. Стало быть, вы правы.
Видно, Иссакыч решил уговаривание с шутки начать. И впрямь, кое-чего добился - больной улыбнулся, и заведующий с бодростью хохотнул.
- Видите ли, мне предлагают операцию…
- Барсакыч, я пойду? Мне еще писать много надо.
- Ну, иди. Да вы заходите ко мне в кабинет. Операция ведь дело серьезное - не на ходу же решать.
- Вот и я о том же.
Они прошли в кабинет. Иссакыч сел в кресло рядом со столом, больной против него на диванчик.
- Видите ли, Борис Исаакович, мне предлагают операцию, но я сейчас не могу на это пойти. У меня сейчас нет на это времени - много дел накопилось.
- На что на это вы не можете пойти? Речь же идет о жизни.
- Видите ли, Борис Исаакович, подойдем философски, хотим мы или не хотим, но конечная цель, итог у всех одинаковый - это смерть, хоть сознательно мы к ней и не стремимся.
- Отказываясь, вы стремитесь осознано.
- Минуточку, Борис Исаакович. В конце концов, никому, от бабочки до вселенной, её не избежать. А что там, за порогом мы не знаем. Может быть, что-то светлое? Хочется быть безгрешным. Лично безгрешным. А обществом нагрешили, начали оперировать его… себя - и вот вам.
- Боже мой! Чего тут философствовать! Надо решать главное, сегодняшнее, насущное! А вы… Слов же можно много нагородить, а время уходит.
- Простите, Борис Исаакович. Я отнимаю время у вас…
- Да не у меня - у себя. А как вас зовут, кстати? А то я только фамилию знаю.
Ефим Наумович. Видите ли, Борис Исаакович. Времени у меня мало, а на меня возложена важная миссия. Ну не только на меня…
- Тем более. Надо удлинить отведенное вам время.
А вы норовите его сократить. - Иссакыч засмеялся. - Ваша нация вечно философствует. Доиграетесь… да, пожалуй, уже доигрались.
Ефим Наумович не засмеялся в ответ, лишь удивленно поднял брови:
- А ваша? Разве мы не одно и тоже, не соплеменники?
- Ну, разумеется. Да, да. Но это не значит, что мы за разговорами должны время терять.
- Что же делать Борис Исаакович?
- Ефим Наумович, вот вы сейчас тяните резину, а надо решать. У молодых еще много времени впереди, а они вечно торопятся, всегда им не терпится. У стариков мало времени, и они стараются не спешить, оттянуть. Вы же еще достаточно молоды. Время - вода, утекает.
- Да, что мы знаем о времени! Вот порой во сне целая жизнь проходит и роды, и болезнь, и смерть и Бог знает что. А проснулся - оказывается, прошло лишь десять минут. Ничего про время не знаем, не чувствуем даже…
- Пустые разговоры, Ефим Наумович. О времени не надо. Прошлое есть - мы его знаем. Будущего нет, но мы знаем, что оно грядет к нам. А вот настоящее - что-то непонятное. Настоящее - мгновение. Миг - и уже прошлое. Вот и учтите мгновенность настоящего. Я говорю о близком будущем. О вашем будущем… Вы просто талмудист. - Иссакыч, хоть и деланно, но рассмеялся. - А вы толкуете о времени, будто тору комментируете. Боитесь?
- Отнюдь. Будущее непредсказуемо…
- О Господи! Ваше более или менее предсказуемо, если не сделать операции. Да на что вы его употребите? Этот остаток его…
- Я вам скажу. Я в организации Гринпис. Зеленый мир перед экологической катастрофой. Речь идет не обо мне, а обо всех нас. Может, не о нас, а о нашем потомстве. Планету надо сохранить для людей…
- Ну, причем тут глобальные дела. Подумайте о несчастье, что ждет и вас и ваше личное потомство в ближайшем будущем. Думайте о себе, а не о человечестве. Такая позиция… такое мышление и приводит к несчастьям… Глобальным.
- Несчастье! Человек может быть счастлив, если только вблизи бродит несчастье…
- Опять вы философствуете. Ну, талмудист. Вы в ешиве не учились?
- Вам все шутки, а для мира проблемы. Что же делать! Мы боремся с наступающим агрессивным, по отношению к природе, бытом, мы против губительной технологии.
- Проблема у вас, а не у мира. К тому же ведь без достижений последнего, скажем, века, нам бы сейчас с вами не о чем было бы разговаривать. Сколько бы людей перемерло и от болезней, и от холода, и от голода. Новые лекарства, новые аппараты, новые электростанции, новые виды приготовления пищи, одежды. Людей-то много стало на земле.
- Вот именно. Мы заставим ликвидировать атомные станции, Пользоваться холодильниками с фреоном, безответственно портить атмосферу авто, ходить в меховых одеждах…
- Но чтоб отказаться от меха, нужна новая технология, большая химическая промышленность для создания синтетической одежды. А вы ведь и против химических заводов. Да люди умрут от холода. Вы же не знаете удержу. Ваши мальчики и девочки отнимают у старушек цветы, которые те продают и кормятся этим…
- Что делать. На планете стало слишком много людей. Планета не выдержит. Надо уменьшить, так сказать, людское поголовье. И не убийством, не войной, которая также угроза природе. А разумным образом жизни общества.
- Да о чем вы говорите! Вы против смерти планеты за счет жизни людей. Да кому нужна будет ваша планета!? Холодному космосу!? Бог или природа не для того создала людей, чтобы их защитники их же и уничтожали. Бред какой-то.
- Люди должны остаться, но меньше… Просто людей надо держать в рамках нужд природы, даже если надо и силой.
- Черт знает что! Новый мировой порядок! - уже проходили. Не позорьте нацию. В достижениях есть и наша вина и наши удачи. Господи, оказывается из всего можно выстроить тоталитарную систему. Даже из защиты природы. Не наци, не соци, а гринпици. А все сведется к пицце, для себя и близких.
- Напрасно вы так. Мы думаем обо всех…
- Вот именно! Ладно! Уже так думали обо всех. Давно описанная шигалевщина. Экологическая тирания. Из говна конфетку не сделаешь; однако, как легко - вот ведь что забывается - наоборот, из конфетки… Тут уж, конечно, без насилия, без экологической полиции вам не обойтись.
- Почему же тирания? Все зависит от людей, что будут во главе.
- От людей мы уже зависели. Зависеть надо от закона.
- Вот мы его и переделаем. Об этом я и забочусь.
- К черту болтовню. У вас рак и если мы его вовремя не уберем, вы вскоре умрете. Освободите планету еще от одного… еще от одного еврея. Рак у вас, рак желудка! А вы философствуете.
Иссакыч замолчал напуганный свой яростью и нетерпимостью. Ефим Наумович… Собственно, Ефиму Наумовичу было о чем молча подумать.
- Ладно. Когда вы планируете операцию? Я согласен…
Я согласен. Хорошо.
Хорошо!
Ефим Наумович вышел и тихо прикрыл дверь. Иссакыч зло смотрел вслед:
Доста-ал! Зануда! Шигалев хренов! Лицо зеленой национальности! - Вдруг резко замолк, осмотрелся, увидел, вернее, осмыслил очевидность: он же один - засмеялся и постучал себя пальцем по лбу. - Чего это я так? - Закурил. И после паузы - Не смешно, не смешно.
Из какого сора рождаются стихи? А из каких стихов что?!. А из какого страха что?.. А из чего сор, мусор? Из чего всё?..
Падение
Борис Исаакович смотрел на солнечный луч, пробивающийся через щель в шторе и пересекающий комнату из верхнего угла окна в противоположный угол комнаты, где стоял письменный стол, за которым сидел и казалось, вроде бы, что-то писал наследник… Хотелось бы Иссакычу думать, что наследник, его дум, чаяний, надежд, дел. Однако до самостоятельных дум они ещё не дожили, а жизнь так скоропалительно меняется, и поди, порой на все сто восемьдесят градусов, так что он и сам, пожалуй, не должен быть уверен в стабильности своих надежд и чаяний. И как старый еврей, много раз встречавшийся ему в книгах и молодые годы, пока ещё ходили по белу свету его соплеменники дореволюционной закваски, он вдруг вслух выдохнул: "Что будет? Что будет?"
- Ты чего, пап? О чем? Чего будет-то?
Папа продолжил игру:
- Я знаю?
Это Гаврику было не вновь и он засмеялся.
- А чего ты смеешься? Это ж даже не дедушка так - это ещё прадедушка.
- Так ты и показывал нам. На деда кидал.
- Да для простоты…
Борис Исаакович просто безответственно ёрничал, внутренне наслаждаясь свободным днём, хорошей погодой и самим солнечным лучом, как бы перечеркивающим все его "что будет" и прочие возможные охи и вздохи. В луче крутились обычно невидимые пылинки, показывая, как крутиться и вертится вся вселенная в лучах Неведомого. Так вдруг он зафилософствовал, но сыну сказал, что детям надо читать книги, а не слушать, как старики рассказывают анекдоты.
- А пусть старики не рассказывают анекдоты при детях.
- Что тебе от всего отговориться надо? Чтоб последнее слово за тобой было.
- А ты…
- Ну ладно тебе. Делай уроки.
- А это не уроки. Сегодня выходной.
- Ну, Господи! Тебе слово - ты десять.
Папаня, наконец, понял, что детей не надо переговаривать. Ну, пусть за ними последнее слово. Ну и что? Борис Исаакович встал с дивана, раздвинул шторы. Свет залил комнату, исчез луч, исчезла и вся его придуманная, крутящаяся вселенная.
- Чего это ты задвинул окна? От такого солнца прячешься.
- Так это мама. Когда ты заснул.
- Задремал. Спят ночью, а я просто разморился от солнца.
- Ты-то свой выходной используешь - дремлешь. А я?
- Не более получаса. Надо работать, проблемы решать. А ты что, спать хочешь?
- Спать? Сейчас! Дожидайся. И какие у тебя проблемы? Всё давно идёт по накатанной дорожке. Проблемы!
- Дорога жизни никогда не бывает накатанной. Всегда, в любой день может что-нибудь случится.
- Пошел вещать и нудить. Одно слово - родитель. Имеешь право.
- Предупредить, предотвратить ничего не смогу. Но сказать - да. Ну и, действительно, имею право.
Например, катится, катится - вдруг - раз! - и влюбился…
- Ты что? Подготавливаешь? - наследник засмеялся, но тревога в глазах его мелькнула.
Больно, умный. - подумал Борис Исаакович - Такая ситуация всегда возможна. Но нам-то она не грозит. - Весьма легкомысленно продолжал про себя перебирать варианты осложнений. Или вот, например бы, трубку потерял. Куда-то засунул, а хотел именно эту сегодня с утра покурить. Проблемы. - И вслух загадочно хмыкнул:
- Ну, сейчас. Я стар и стабилен. Есть и другие проблемы. О любви я говорю тебе - предстоит…
- Скорей всего. Завидуешь?
Оба засмеялись.
- Я ж говорю, обязательно хочешь, чтоб последнее слово осталось за тобой.
- А тебе жалко? Ты ж не позволяешь - сам того же хочешь.
Борис Исаакович махнул рукой.
- Бог с тобой. Говори. Я про другие проблемы. Их сотни. И все животрепещущие. Где, например, трубка моя любимая?
- Уровень ваших проблем. Да вон она на подоконнике. Вот у меня нет проблем… Кроме, как вы дуду свою дудите, про учёбу.
- Ну, причем тут? Она, как раз, и катится. А вот…
- А вот, а вот. Всё вот да вот. А вот любви и не касайся!
- Не касаюсь, сам боюсь. Да ты ещё в этом ничего не понимаешь. Даже я ещё молод, чтоб оценить эту сволочь со всех её сторон.
"Ничего себе воспитательная беседа", - это уже про себя хмыкнул Иссакыч. - "А ведь, впрямь, боюсь любви - она ведь всегда вдруг. Поди-ка поборись с ней, если жить по-честному".
- Все вы, старики, думаете, что опыт вам что-то даёт.
- Хамишь, парниша, как говорила Элочка-людоед-ка…
- Кумиры вашего прошлого.
- Ну и что? Ты даже сказать ничего не даёшь. Всё переговариваешь. Я, как раз, о национальности.
- Чего это ты? Ты ж космополит.
- Это, как говорится, к слову пришлось. Сказал я по какому-то поводу, что не хочу, чтоб в решении одной там пустяковой проблемы, кто-нибудь не придал ей окраску национальную.
- Сложно говоришь, пап. Не понимаю.
- Сложно говорю, что сам толком проблему не понимаю. Кто-то сказал: он гордиться, что он русский. Я сказал, что гордиться нацией глупо, да и дурно. А мне, вдруг: если ты стыдишься, что ты еврей, то я руки тебе больше не подам.
- Не понял логики.
- Да её и нет. В том то и дело. Эта проблема без логики.
- Не дури мне голову, дед. Ты о чём?
- О проблеме. Я не хочу, а мне вдруг: ты стыдишься. Я не стыжусь и, разумеется, не горжусь. А несу нормально и открыто, что мне дано.
- Это не проблема. Я плевал. Тоже мне, наразмышлялся.
- Но живём мы в обществе националистическом. Конец XX века. Две неразрешимые проблемы - национальный вопрос и любовь. Любовь пытаются разъять на куски и родить беспроблемность, так называемой сексуальной революцией.
- Этой революцией нас и в школе пужают. И ты решил присоединиться? Тут-то мы разберемся без вас.
- А я боюсь. За тебя. Эту трубку приходиться выкуривать самому. От моего дыма не накуришься.
- Я и не курю.
- Про метафоры знаешь?
- Любовь, нация! А нация к любви какое отношение имеет?
- Хм… Узнаешь. Я только проблему обозначил. Здесь-то кровью пахнет. Как показал наш век после эйфории образования наций в веке предыдущем.
- А здесь постараемся не разбираться.
- И это узнаешь - у тебя, например, возникнет проблема с паспортом.
- У тебя, что нет других проблем?
- Больно, ты взрослый, как я погляжу. Спрячь ум в брюхо и никому не показывай.
Борис Исаакович помолчал, продумывая про себя всё, что он наговорил. Рановато он затеял эту беседу. Но, так сказать, к слову пришлось. Говорят, что детей надо готовить к жизненным коллизиям, вот и подался всеобщим толковищам. Ещё сколько ему в школе. Какая любовь? Какой паспорт? "Идиот! - обругал себя отец. - Да ещё и про ум. А он не сейчас. Как выдаст про Молчалина".
Но про Молчалина сын не выдал. Он ещё Грибоедова не проходил.
- А ты меня учил всегда…
- Ладно, забудь. Это меня чего-то беспокойство гложет. Может, со сна?
- А говорил только дрёма, а не сон.
- …Ну, ладно. Забудь. Нет проблем! Было бы болото, а лягушки напрыгают. Нет проблем.