В заставленном коробками с памперсами и инсулиновыми шприцами офисе меня ждал некий Владимир, двадцать минут распинавшийся на тему одиночества в старости и детишек из психиатрических интернатов, которые жаждут, чтобы им читали сказки и уверяли их в том, что они вовсе не хуже остальных, просто попали в сложную жизненную ситуацию.
- А врать этим людям - это обязательное условие работы? - спросила я.
- Что ты… вы имеете в виду? - удивился Владимир.
- То, что вы сказали. Про сложную жизненную ситуацию.
Владимир несколько секунд собирался с мыслями.
- Послушайте… Мне не очень понятен ваш настрой, - сказал он наконец, - или вы не находите ситуацию больного ребенка или одинокого пенсионера сложной?
- Да не особо, - ответила я, - в психушку попадают в самом крайнем случае, и к тому же там можно бесплатно получать довольно дорогие препараты. А одинокая старость - это просто следствие выбора всей жизни. Непонятно на что эти люди рассчитывали, если они не родили себе детей или на хрен с ними разругались, скажем, из-за квартиры, а теперь сидят в ней, одинокие, и шантажируют волонтерскую организацию.
Мой образ мыслей заинтересовал Владимира.
- А вы не допускаете такой мысли, что выбора у этих людей не было? - поинтересовался он. - Старики в свое время просто не смогли родить детей. А дети просто не контролируют свои заболевания?
- Нет, - я покачала головой. - С психическими заболеваниями можно жить вообще не попадаясь. А детей - усыновить.
У Владимира, к сожалению, выбора тоже не было - никто особенно не рвался заниматься живописью в психиатрических лечебницах и таскать жратву старперам. Прошерстив свою базу, он направил меня к "довольно мирной", как он выразился, бабушке, обитавшей в бывшей "Мелодии" на Новом Арбате. Бабушка попала в поле зрения волонтерской организации после того, как получила тепловой удар прямо в своей квартире. Она жила на последнем этаже, а тем летом Москву накрыла аномальная жара. В мои обязанности входило три раза в неделю привозить бабушке требуемые продукты, наводить хотя бы относительный порядок в ее квартире, помогать ей мыться и оказывать психологическую поддержку. Как я поняла, это значило просто сидеть и выслушивать чушь, которую бабушка непременно будет нести. За все это мне полагалось двенадцать тысяч в месяц. Владимир сказал, что если бы мне было больше восемнадцати и я имела хотя бы среднее медицинское образование, он платил бы мне целых двадцать, но пока вот так - имеем что имеем.
Утром следующего дня мне удалось, лежа, застегнуть джинсы. Сверху, правда, над ними нависали валики жира, но само по себе это было шагом к победе. Я поехала на Новый Арбат к бабушке. Звали ее Милена Львовна и встретила она меня в состоянии крайнего волнения.
- Деточка, - сказала Милена Львовна, - а ты вахтеру объяснила, куда ты? Он тебя пустил?
- Там нет никакого вахтера, - сказала я.
Это Милену Львовну поразило.
- Как нет?! - воскликнула она. - Он, что… не вышел на работу?.. Может, ему плохо?..
- Понятия не имею, - честно ответила я.
Милена Львовна выдала мне список продуктов и лекарств, две тысячные купюры, а также последовал обстоятельный рассказ, в каком именно магазине нужно покупать сметану (только белорусскую, а в нижнем ее нет) и как вести себя с провизором, если тот вдруг вздумает не отпускать лекарства на том основании, что рецепт выписан не мне.
Когда я приперла продукты и лекарства, Милена Львовна снова спросила про вахтера. Я сказала, что он так и не появился.
- Я так беспокоюсь, - говорила Милена Львовна, пока я мыла ей плиту, - ему же все-таки уже шестьдесят восемь лет! А он еще выпивает! А если - сердце?
- Может, вы ему позвоните? - предложила я.
Милена Львовна вскинула голову и заученным движением взбила поникшие серо-белые кудряшки. Потом она вдруг заплакала.
- Вам легко жить! - говорила она, промакивая слезы салфеткой, которую я ей подала. - У вас все так естественно! Так просто! Без этих сумасшедших подтекстов! А я из другого времени… Как я могу взять и сама позвонить мужчине?
- Но вы же не в любви ему признаваться будете, а спросите, как он себя чувствует, - сказала я.
- Деточка, - Милена Львовна, чтобы успокоиться, закусила конфеткой, - умом я все понимаю, а вот справиться с собой не могу. Да и поздно уже, наверное. Мне ведь семьдесят четыре года… Ноги не ходят, еле по квартире до туалета дохожу.
В итоге мы решили, что после мытья я сбегаю на первый этаж и проверю, не появился ли вахтер. Раз уж Милене Львовне воспитание не позволяет демонстрировать заинтересованность в чужом здоровье.
Помыться оказалось процедурой не из легких. Сначала нужно было втащить в крошечную ванную ходунки, потом подвести к ним Милену Львовну, снять с нее халат, трусы, колготки, а также размотать эластичные бинты, которые ей посоветовал наматывать на ноги врач. Милена Львовна, вцепившись одной рукой в ходунки, а другой в меня, не с первого раза попала правой ногой в ванную. Еще она очень боялась упасть. Мне тоже пришлось залезть в ванную и помогать Милене Львовне перенести в нее левую ногу. Далее мы минут пятнадцать размышляли, стоит ли ей сесть? А если она все-таки сядет, смогу ли я ее потом поднять?
В итоге мы все-таки решили рискнуть, и я помыла Милене Львовне голову. Вода ее освежила, и выход из ванной был не таким мучительным, как вход. Я накрутила бабкины волосы на бигуди, и тут она вспомнила про вахтера. Я спустилась вниз и, как ни странно, действительно, его увидела. Это был усохший, с пергаментной кожей дедок в джинсах, затянутых на талии черным ремнем, и заправленной в джинсы ковбойке.
- Здравствуйте, - сказала я деду, - я от Милены Львовны с последнего этажа. Она волнуется, как ваше самочувствие?
Дед ошарашенно посмотрел на меня.
- Милена?.. - переспросил он. - А. Да ничего самочувствие. Еще жив.
Я поднялась наверх и передала Милене Львовне, что с вахтером все в порядке, он жив и находится на своем посту.
- А ты сказала, что от меня? - забеспокоилась Милена Львовна.
- Я просто сказала, вы беспокоитесь, что в подъезд могут проникнуть посторонние, - нашлась я.
Такой ответ Милену Львовну удовлетворил. Мы сели пить чай и смотреть ее фотографии в молодости, угробленной в Cоюзмультфильме, где Милена Львовна сорок лет подряд рисовала цветы и танцующих мишек. Работа не могла не наложить на нее отпечаток, и даже на пенсии Милена Львовна не находила в себе сил расстаться с игрушками. В ее квартире их пылилось какое-то ненормальное количество, а особенно досаждал желтый, с клочкастой гривой львенок из мультика про черепаху. Несколько раз, пока мы сидели над альбомом, львенок начинал хрипло выть из спальни: "Я на солнышке лежу". Милена Львовна смущенно объяснила, что пару месяцев назад вздумала постирать его в машине, и, видимо, от воды повредились какие-то контакты. Теперь львенок сообщает, что лежит на солнышке много раз в день и всегда внезапно.
- Так о работе волновалась, - говорила Милена Львовна, когда мы разобрались со львенком, - просто с ума сходила. А теперь думаю - что мне была эта работа?.. Меня уже, считай, нет, а работа есть… А я ведь и замуж не вышла из-за мишек этих… И с мужчиной даже не была.
- Вообще? - удивилась я.
- Мне так стыдно сейчас, - Милена Львовна сунула палец под бигуди, проверить, не высохли ли волосы, - сколько я в жизни всего пропустила… Нет, были и романы… Были… желающие… Но как-то вот не доходило у меня ни с кем… То скучно становилось, то противно… Или боялась я… И ждала… непонятно чего. А сейчас… - она снова заплакала. - Сейчас это уже смешно!
- Почему? - спросила я.
- О, Господи! - Милена Львовна сквозь слезы захохотала. - Как - почему? Это же комично! Старая бабка, которая до сортира еле доходит, а туда же!
- Я не вижу в этом ничего смешного, - сказала я.
- Ты серьезно? - Милена Львовна смотрела на меня недоверчиво, но в то же время с надеждой.
- Абсолютно, - заверила я. - Может быть, молодых мужчин вы не заинтересуете, но среди тех, кто в вашем возрасте, тоже очень много одиноких, и они тоже, поверьте, не лазают через заборы, и… Я думаю, они бы тоже хотели заняться… этим.
- Но… - Милена Львовна нервно копалась в вазочке с конфетами, - но… Ты же понимаешь, что я никуда не выхожу… а… из мужчин в моей жизни только вахтер! Все друзья померли уже…
- Вахтер же не помер, - сказала я.
- А что же… - Милена Львовна часто задышала, вздымая богатую грудь. - Как-то ему намекнуть, ты считаешь?
- Конечно, - подбодрила ее я, - вы же ничего от этого не потеряете. Даже наоборот - будет развлечение.
Милена Львовна разрешила мне не убирать в квартире. Вместо этого мы до вечера придумывали записку, которую я, уходя, бралась подбросить на стол вахтеру. Я предлагала сразу задать ласковый, дружелюбный тон и обратиться к вахтеру: "Дорогой Павел Петрович!". Милена Львовна опасалась, что такое начало вахтера испугает, потому, что в нем явственно звучат собственнические нотки, а также неприкрытый сексуальный призыв. Сошлись мы на "уважаемом Павле Петровиче" (я, правда, говорила, что это отдает какой-то официальной запиской, прикрепленной на дверь туалета и сообщающей о потере паспорта, но Милена Львовна уверяла, что "уважаемый" - старая добрая классика, и Павлу Петровичу будет приятно обнаружить, что кто-то еще его уважает, несмотря на то, что он заканчивает свои дни на бесславной подъездной вахте).
По следующему пункту содержания записки мы бились с Миленой Львовной минут сорок. Время, которое "Крылья ангела" рекомендовали мне у нее провести, давным-давно истекло. Бабка, задавленная своей беспочвенной паникой, требовала, чтобы записка была "милой и ненавязчивой", а еще "многозначительной", чтобы вахтер не менее двух недель носил ее в нагрудном кармане ковбойки, а в особенно томительные моменты доставал и перечитывал. Я втолковывала ей, что нет никакого смысла писать записки, в которых нет конкретного предложения, скажем, выпить вместе чаю, потому что тонких намеков мужчины в принципе не понимают.
- Ой, нет! - сокрушалась Милена Львовна. - Это будет непристойно!
- Да что же непристойного в том, чтобы выпить вместе чаю! - злилась я. - Вы - пожилая, он - тоже, вам обоим не с кем поговорить! Что плохого, если вы его пригласите на чай?!!
- А если он подумает?.. - с замиранием в голосе шептала Милена Львовна.
- Вот вы и узнаете, что он подумает! Вы же этого хотите, разве нет?
- Но… так быстро…
Тут я поняла, что требуется более весомый аргумент, чем гипотетическое попрание норм приличия чаем.
- Милена Львовна, - сказала я, - вам - семьдесят четыре года, у вас есть время на намеки, на замирание над запиской, на мысли об общественном мнении?
Милена Львовна пораженно молчала.
- А он вообще мужчина, - добила ее я. - Сегодня есть, завтра нет. У нас средняя продолжительность жизни мужчин - пятьдесят восемь лет. То что он до сих пор ползает, это само по себе исключение из правил!
- Ты права, деточка, - сказала Милена Львовна.
В благодарность она захотела накормить меня ужином. Я сказала, что сижу на диете и ем только капусту. Капуста у Милены Львовны нашлась. Вдохновленная моим примером, она решила тоже поесть капусты, потому что, в перспективе грядущего сближения с вахтером, не мешало бы похудеть. Мы нарезали капусту, потерли в нее морковь, посолили и все это сожрали. Потом я взяла записку, которую Милена Львовна успела надушить пуазоном, спустилась на три этажа вниз и перечитала ее.
"Уважаемый Павел Петрович! Мне часто становится по вечерам одиноко, а по телевизору показывают ужасную пошлость. Если вы тоже страдаете от пошлости и одиночества, заходите как-нибудь ко мне на чай. Поразить вас выпечкой я, наверное, уже не смогу, но у меня всегда есть конфеты, которые приносят социальные работники. Если вы точно придете, я могу заказать булочек. С уважением, Милена. Кв. 611 (на двери нет номера, это от лифта налево)".
Я выкинула записку в мусоропровод и на подоконнике сочинила новую, которая гласила:
"Дорогой Павел! Это Милена из кв. 611, ваша давняя поклонница. Меня восхищает мужество, с которым вы охраняете наш подъезд и меня в частности, вы - мой герой! Мне так хочется что-нибудь для вас сделать! Приглашаю вас на чай в пятницу в 20.00. Надеюсь, мои булочки вас не разочаруют! Целую, М.".
Вахтер сидел за столом и слушал радио по древнему портативному приемнику. Я положила перед ним записку.
- Милена Львовна просила передать, - сказала я как можно более официально и вышла на улицу.
У самого метро мне вдруг позвонил папа. Голос его звучал задавленно и нервно, как будто он боялся, что я могу бросить трубку.
- Юля! - говорил он. - Я все понимаю! Правда! Я… Знаю все! Просто надо нам с тобой поговорить! Я сейчас в клубе… Это на Филях. Ты где, Юля?
Я сказала, что подхожу к метро "Смоленская". Когда папа говорил мне, что "Смоленская" и "Фили" находятся на одной ветке, и от метро "Фили" мне надо всего лишь повернуть налево и пройти сто метров по Багратионовскому проезду, у меня было чувство, что он расплачется. Мне не очень хотелось переться на "Фили", но я сочла, что такое громадное одолжение позволит мне попросить у папы денег. И я поехала на Багратионовский проезд.
Папа встретил меня в, так сказать, фойе фитнес-клуба, где висели фотографии мускулистых мужиков и девушек, заснятых в тот момент, когда они жали гантели, сексуально на них поглядывая. По телам и мужиков, и девушек струился здоровый сексуальный пот. Сам зал и раздевалки отделял от фойе турникет, к которому все приходящие прикладывали карточку. Охраняли турникет две дуры, поглощенные своими смартфонами. Папа обнял меня и отвел в кафе, из которого открывался замечательный вид на сам зал. Мы пили кофе, и папа говорил, что все люди совершают в жизни ошибки. Он не исключение. Он перенес гнев, вызванный мамой, на своих детей, и это бесконечно низко. Но он не хочет сдохнуть, не попытавшись исправить случившееся.
- Тебе рано еще подыхать, - сказала я.
Папа горько усмехнулся.
- У тебя есть еще дети? - спросила я.
Оказалось, нет.
Все было ясно, как Божий день, если, конечно, допустить, что Бог для того и создавал мир, чтобы в один из своих дней посмотреть с небес на папу, дополнившего его творение двумя шизофреничками.
Папа дал мне пять тысяч и отвез в Саларьево. По дороге он спрашивал, какое впечатление произвела на меня Наталья. Я сказала, что никакого.
- Видишь ли, - сказал папа, - очень трудно найти женщину, по-настоящему готовую к серьезным отношениям.
Тут я не выдержала.
- Пап, - ответила я, - к серьезным отношениям готовы только те, кто вообще ни на что в этой жизни не годен. Потому что ни один нормальный человек не захочет тратить свое время и энергию на препирательства вокруг элементарного факта, что женщина и мужчина какое-то время трахаются под влиянием гормонов, а потом расходятся.
- Так ты видишь отношения? - поинтересовался папа, не поворачиваясь ко мне.
- Да, - сказала я. - И просто не представляю, что еще можно к этой схеме при всем желании добавить.
14
С "Крыльями ангела" мы договорились, что я буду навещать Милену Львовну каждую неделю, по понедельникам, средам и пятницам, но она позвонила во вторник и задыхающимся голосом попросила приехать. Я с радостью воспользовалась этим предложением, так как делать мне было совершенно нечего.
Вахтер в подъезде глянул на меня орлом, Милена Львовна встретила в прихожей и сразу же потащила на кухню, где в узкой вазе из советского хрусталя стояли три красные гвоздики.
- Что-то невероятное, - радовалась Милена Львовна. - Раньше два шага сделаю, и сразу коленки прямо разрываться начинают, а сейчас - летаю! Как тебе цветочки?
Я сказала, что сам по себе факт появления на одинокой кухне Милены Львовны цветов не может не радовать, но мне непонятна эта болезненная приверженность людей ее поколения к гвоздикам, особенно красным.
- Прекрасные цветы! - не согласилась Милена Львовна.
- Они похоронные, - заметила я.
- Нет, - Милена Львовна покачала головой, - они - торжественные и осмысленные. В них есть сила, преданность и грусть. Потому что все прекрасное в этой жизни печально, - заключила она, помолчав.
К счастью, вахтер не комментировал содержание записки при Милене Львовне, и мой маленький обман остался нераскрытым.
Как все, собственно, случилось.
Вечером, в указанное время, вахтер позвонил в дверь, Милена Львовна открыла, они минут пять потолкались и подрожали от смущения в прихожей, а потом пошли на кухню, где Милене Львовне стало очень стыдно, потому что никаких булочек она не купила, а шоколадные конфеты вахтер не ел, сообщив, что предпочитает карамельки. Все закончилось бы бездарным пустым разговором о том, какие карамельки были в советское время и какое говно сейчас, если бы в спальне не переклинило в очередной раз львенка и он не начал петь: "Я на солнышке лежу". Первое время вахтер галантно не обращал на песню внимания, но вскоре стало понятно, что просто так львенок не заткнется, и Милене Львовне пришлось все объяснить - про стирку и батарейки. Вахтер, конечно, захотел увидеть феномен своими глазами. Милена Львовна проводила его в спальню, и там вахтер, без лишних комплиментов, завалил ее на кровать, и, как она выразилась, "все, собственно, случилось". Скинутый под кровать львенок сопровождал действие замедленным рокотанием: я-ааа на соооууулныыыышшшш-кеээээ леээээжжжжуууууу.
На следующий день вахтер опять пришел. С цветами, уточнила Милена Львовна, и, как я поняла, опять ее трахнул.
- Я только не знаю, - волновалась Милена Львовна, - у меня все так болит! Это нормально?
Я заверила ее в том, что это совершенно нормально и так будет продолжаться еще пару дней.
- Я чувствую себя совсем другой! - сказала Милена Львовна. - Как будто… как будто во мне появилась тайна… Ты понимаешь?
Я кивнула.
- Внешне все так же, как раньше, - говорила Милена Львовна, - но внутри я не то, что была семьдесят четыре года подряд.
- Вам понравилось? - спросила я.
- Это замечательное занятие! - сообщила Милена Львовна. - Деточка, я сейчас думаю, на что потратила свою жизнь, и мне становится так гадко!
Когда я пылесосила, Милена Львовна вдруг всплакнула. Я выключила старый ревущий "филипс" и спросила, в чем дело?
- Очень обидно, - сказала Милена Львовна, - что у меня не получится попробовать с негром. Нет, я не жалуюсь, мне нравится Павел Петрович, я счастлива, что мы с ним встретились. Но я всю жизнь мечтала с негром. Понимаешь? Всю жизнь! Про меня на работе говорили, ой, Миленка, такая серьезная, ответственная, на минуточку не опоздает! А я сидела над этими мишками, пчелками и представляла, как меня трахает негр с толстыми губами.