F20 - Анна Козлова 9 стр.


Под нашими ногами лежала гора бумаги, в красных пятнах и пятнах краски, боль перешла в иное качество. Она соединилась с Сашиными пальцами, давящими на мой позвоночник, она вобрала в себя их тепло, и когда он убирал от меня машинку, чтобы наполнить краской или прочистить иглу, я чувствовала себя покинутой. Мне хотелось, чтобы все поскорее возобновилось и длилось вечно - стрекотание иглы, прилив крови к проколотой коже, липкая струя, стекающая к пояснице, красная с черным. Я сидела на стуле два часа, Саша дошел до линии лопаток.

- Давай потом продолжим, - сказал он.

- Ты устал?

- Да рука вообще занемела, и у тебя кровь не останавливается, - сказал он.

Саша намазал мне шею и спину мазью д-пантенол и замотал пищевой пленкой. Сверху я надела майку. Лифчик сунула в школьную сумку, надеть его было невозможно, он тер.

Мы пошли на электричку. Саше надо было ехать в салон, чтобы сидеть там до восьми вечера, под отупляющую музыку. Клиенты у них случались максимум раз в неделю, обычно люди просто приходили, поражались ценам, а потом Саша подлавливал их у выхода и предлагал сделать татуировку дома, вполовину дешевле. Все соглашались, так что у Саши было время меня проводить.

У моего подъезда мы столкнулись с Мареком. Он вдруг вышел из кустов, как шпион, и уставился на Сашу, словно ожидал чего угодно, но только не такого вот пошлейшего развития событий.

- Пока, - я поцеловала Сашу и ушла в подъезд.

Через несколько минут Марек звонил в мою дверь. Я стояла, припав к глазку, и смотрела, как он упорно нажимает на кнопку. Из своей комнаты вышла бабушка и спросила Бога:

- Господи, за что мне эти мучения? Сначала одна проститутка кобелей водила, теперь две других - туда же.

Марек ушел. Часы в прихожей миролюбиво показывали шесть тридцать семь.

Через неделю Саша доделал татуировку. Была пятница, его мама вернулась утром со смены, чтобы ехать на дачу. Им принадлежал жуткий щитовой домик, выкрашенный сиреневой краской, что придавало домику немного марсианский вид. Столкнувшись со мной во второй раз, Сашина мама, видимо, решила, что у нас все серьезно, и показала мне фотографии с дачи. На одной она стояла, рекламно улыбаясь, рядом с тоненькой, не окончательно прижившейся яблоней, на другой, в желтом халате с цветами, сидела на корточках рядом с клумбой. Цветы на клумбе выглядели беднее, чем на халате. Сзади и в том, и в другом случае проступал фиолетовый дом.

- Тебя как зовут, голубушка ты моя ранняя? - спросила она насмешливо, но не обидно.

- Юля, - ответила я.

- А меня Лариса, отчество не люблю.

- Очень приятно, - я улыбнулась.

- Приезжай на дачу к нам, - сказала она, - места много… Может, поможешь мне… а то от этого толку никакого.

Лариса уехала. Долго, скрежеща ключами, закрывала дверь с той стороны.

- Покажи татуировку, - попросил Саша.

Я сняла майку и повернулась к нему спиной. Он подошел ко мне вплотную, его пальцы гладили рисунок, проступавший сквозь сожженную, шелушащуюся кожу. Я повернулась к нему и поцеловала его в губы. Он расстегнул молнию на моих джинсах, зашуршала упаковка раскусываемого презерватива, мы повалились на кровать. Он сказал, что я самая лучшая девушка на свете.

Я лежала на боку, спиной к нему, а он двигался во мне уверенно и четко, как будто качался на тренажере. Постепенно темп рос, его уверенность переходила в меня, и мы двигались уже вместе, через время, через ряды супермаркетов с тележкой, через стеллажи склада в Икее, где на самых верхних полках лежат борты от нашей кровати и нужно только достать, через жареную картошку, к кафе "Фиалка", а может, "У Людмилы", где мы сыграем свою свадьбу, и Лариса будет сидеть рядом со мной в кофте с люрексом. Саша задышал тяжелее, и я увидела черные кости ограды детского сада, и мы ругаемся, кто сегодня поведет дочку, а потом умрет Лариса, а потом мама, и вот мы стоим в кафельном прощальном зале крематория, как в раздевалке бассейна, и все вдруг ускоряется, как от пинка, и уже школа, защемление нервов, мучаемся от межпозвоночной грыжи, а твоя мама так любила этот домик, ну, при ней-то тут вообще ничего не было, а при нас-то: красный пластмассовый стол с красными пластмассовыми стульями, веранду застеклили, и вот площадка под мангал, муж сам сделал… Все сам, все это мы сами, никто не заставлял…

Внизу моего живота запульсировало, как будто из раны вырывалась кровь, Саша последний раз в меня рухнул, а потом откинулся, что-то невнятное выдохнув. Потом он меня поцеловал, снял с члена презерватив, завязал его и узлом и встал с дивана:

- Момент…

Он ушел в ванную и стал там мыть свой член в раковине. На моей ступне, под наростами шрамов запульсировало слово Hure. И лежа на застеленном простыней, которая основательно сбилась, диване, в Железнодорожном, я вдруг поняла, что больше не выдержу. Я вскочила и стала одеваться. Саша вернулся с помытым членом и стал интересоваться, что такое на меня нашло.

- Да ничего, - сказала я. - Просто ты - мудила.

10

Разумеется, я понимала, что объяснений с Мареком мне не избежать. Также я понимала, что в сложившейся ситуации мне следует вести себя крайне паскудно, чтобы Марек осознал, какую боль он мне причинил, если, по каким-то причинам, он не осознал этого раньше. Не понимала я только одного - в каком месте нам обоим следует остановиться? Когда будет достаточно оскорблений, погонь, кретинских записок, звонков в закрытые двери и мы, наконец, сможем со спокойным сердцем поговорить, зная, что унизили друг друга настолько бесповоротно, что теперь уже все равно, кто с кем спал и даже зачем он это делал?

По дороге на выпускной я попыталась обсудить занимавшие меня вопросы с Анютиком, но натолкнулась на какую-то бронебойную, шизофреническую формальность.

- А ты что, любишь Марека? - спросила Анютик.

- Да, я люблю его, - сказала я. - Если бы человека можно было разлюбить, как только он тебе изменил, в мире вообще не было бы никаких проблем.

- А зачем ты тогда спишь с этим Сашей? - недоумевала Анютик.

- Черт… - сказала я. - Ты не видишь вообще никаких связей в жизни.

Анютик обиделась.

- Может быть, я и не вижу связей в жизни, - сказала она, - но только потому что их нет. И не надо убеждать меня в том, что ты спишь с Сашей, потому что тебе разбил сердце этот придурок Марек. Все это хрень собачья. Ты спишь с Сашей, потому что тебе это нравится. Вот и все связи.

Мы поссорились, и в актовый зал я вошла одна. Там все было, как обычно: физрук и историчка стояли в дверях, напряженно отсматривая пьяных и накуренных, несколько десятков унылых девочек в замедленном режиме танцевали у сцены, а на закрытом занавесе висела растяжка "Выпускной!" На телефон пришла эсэсмэска от Марека, в которой сообщалось, что он ждет меня у женской физкультурной раздевалки и у него есть вино. Я вышла из актового зала и поднялась к раздевалке, Марек был уже изрядно нетрезв.

- Мы можем уйти отсюда? - спросил он.

Я представила, как через пару минут сюда припрутся с обходом историчка и физрук, снова начнется скандал, и приняла предложение Марека. Мы ушли из школы и спустились на набережную. Он долго, как-то особенно грязно матерясь, открывал вино - сначала зубами сдирал пленку с горлышка, потом шариковой ручкой проталкивал внутрь пробку. Вино сдалось минут через семь, обдав рукава Мариковой ветровки густыми красными брызгами. Марек снова произнес матерное слово и выпил. Потом он протянул бутылку мне. Я взяла, только чтобы с ним не связываться, пить мне не хотелось.

Начинало темнеть, и все это выглядело по-настоящему ужасно. Я смотрела на пьяного, ссутулившегося, производящего массу ненужных движений Марека и не могла понять - как еще несколько часов назад я могла думать, что люблю его? Как я могла стоять и смотреть на него через глазок, а сердце мое тряслось и ухало, как запертая в клетку сова?

- Ну… - сказал Марек, трудно сосредотачивая на мне взгляд. - Надо вроде поговорить?

Я пожала плечами.

- Я понимаю… - Марек вздохнул. - Что ты будешь выебываться, рассказывать мне, какое я говно. Я согласен. Да. Я признаю. Я не должен был так поступать. Но это не только от меня зависело, понимаешь? Ты вела себя так… Я не чувствовал твоей любви, - Марек поднял на меня глаза. - А чего ты молчишь?

- Ты так просишь у меня прощения? - уточнила я. - Я правильно понимаю?

- Да, - Марек кивнул. - И я хочу, чтобы у нас все было… как раньше. Это, конечно, чудовищно звучит, как будто телевизор где-то включен, но тем не менее.

И в этот момент вместо того, чтобы уйти, вместо того, чтобы заплакать, вместо того, чтобы наплести ему бредятины из телевизора, который он так кстати упомянул, я почувствовала непреодолимое желание сказать ему правду.

- Я не знаю, когда ты ударился головой, - сказала я, - но я бы очень хотела знать, где это случилось, чтобы пойти и тоже удариться. Марек, чего ты хочешь от меня? Как ты можешь все это мне говорить?.. Ты не чувствовал моей любви, поэтому ты пошел и трахнул другую женщину, и теперь ты хочешь, чтобы все было, как раньше? Но каким образом?

- Это была ошибка, - возразил Марек.

- Так не бывает, - сказала я. - Так не может быть, не существует таких ошибок. У меня был пес, Лютер, и я любила его. Я не оставляла его, не уходила от него к другим собакам…

- Ты совсем охерела? - разозлился он. - Ты меня с собакой своей сравниваешь?

- Я не сравниваю, - ответила я, - я просто пытаюсь тебе объяснить, что случилось. Ты меня предал, просто так… Безо всяких причин. Ты стал встречаться с другой девушкой, и из-за этого… все, что было… оно как-то… обесценилось. Ты перестал для меня быть… - я долго подбирала слова, чтобы звучало не слишком оскорбительно, - особенным.

- По-твоему, все так просто в жизни? - спросил Марек.

- По-моему, да.

- Значит, мы как бы закончили свои отношения? - уточнил он.

- По всей видимости, - сказала я.

Марек выпил залпом треть бутылки, после чего жестом, призванным демонстрировать всю его злость на меня, вышвырнул вино в реку. После этого он вдруг подошел ко мне и сжал меня так, что стало трудно дышать.

- Это было прекрасно, - сказал Марек.

Я ничего на это не ответила, и он ушел. Я стояла у парапета и смотрела, как из черной воды то высовывается, то снова исчезает горлышко винной бутылки. Мимо прошли какие-то старики с колли.

11

Я так хорошо запомнила обстоятельства последней встречи с Мареком только потому, что следующие две недели мне приходилось постоянно о них рассказывать незнакомым людям. Наутро после выпускного в коридоре зазвонил телефон, я услышала, как мама говорит: "алло". Через минуту она вошла в нашу комнату и сказала, что Марек покончил с собой. Меня поразило, что мама плакала.

Что касается меня, то я стояла на краю оврага, сверху на меня сыпались птичьи перья. Все вокруг было белым. На дне оврага лежали подушки, очень много подушек. Я услышала, как Анютик говорит мне:

- Тебе надо спрятаться.

И я шагнула в овраг. Я упала на гору подушек и затихла. Перья продолжали падать. Интересно, сколько я смогу здесь быть, пока меня не найдут? - спросила я себя и сама же себе ответила: сколько хочешь.

Я не встала с кровати ни в то утро, ни в последующие. Кровать стала моей крепостью, коврик под ней был рвом, через него я разговаривала со следователями, которых интересовало, что Марек говорил перед тем, как вскрыть себе вены, и врачами, которые сочувственно диагностировали у меня шок. Врачи мне нравились больше следователей, потому что в финале нашей беседы всегда делали мне укол, и я переносилась в свой овраг. Дни я не считала, я просто лежала на подушках, пока мое спокойствие не было нарушено, я почувствовала, что в овраге есть кто-то еще. Я встала на ноги и стала искать. Перья теперь сыпались на меня вперемешку с мясом. Они были выдраны из живой плоти и кровоточили. Подушки, на которых я лежала, были ими набиты, когда я переворачивала подушки, я находила кровавые пятна. В самом дальнем углу оврага я вдруг увидела женщину, она была не больше книжки по размеру. Я подошла и взяла ее в руки. Тельце женщины было укутано в черную материю, на маленьких пальчиках - тусклые, древние кольца, ее голову закрывало некое подобие китайской пагоды, и лица я не видела.

- Посмотри, что ты наделала, - вдруг сказала она. - Это ты его убила.

Так я познакомилась с Судьей. Сначала я ее просто слушала.

- Ты знаешь, что ты всегда была ничтожеством, - говорила Судья, - и что он был слишком хорош для тебя. Спорим, ты даже не верила, что он обратит на тебя внимание? Сколько ты за ним бегала, пока он не соизволил тебя трахнуть?

Постепенно я начала возражать ей.

- Я не бегала за ним! - кричала я. - Он сам мне позвонил! Он меня тоже хотел!

Судья смеялась.

- Ну конечно! Кого ты пытаешься обмануть? Он просто взял то, что само плыло ему в руки. Он спал с тобой от скуки, а как только появилась возможность, переметнулся к другой телке. Разве нет?

- Зачем он тогда просил у меня прощения? - рыдала я. - Зачем он тогда приходил ко мне?

- Потому что ты была ему удобна, - примирительно отвечала Судья. - Таковы уж мужчины. Они ленивы… Безынициативны… Посмотри на Толика. Думаешь, он без ума от твоей тупой мамаши? Да нет, просто она единственная была готова содержать его, стирать его вонючие трусы и выслушивать его жалкий бред. Ради того, чтобы иногда, с каждым годом все реже и реже он засовывал в ее сморщенную дырку свой член.

- Я не моя мамаша! - злилась я.

- Какая глупость, - Судья смотрела на свои руки и поглаживала древние кольца, - ты - это она, она - это ты, вы все одинаковые… Ты точно так же, как она, подставляла свое тело этому придурку, который в грош тебя не ставил, ты позволяла ему пить, пила с ним… Ты стала такой, какой он хотел, ты делала все, что он хотел, а он ради тебя ни на грамм не изменился. Так ведь?

Чем больше я с ней говорила, тем больше Судья становилась, она росла. В какой-то момент она стала настолько огромной, что мы уже не помещались вместе в овраге, мне пришлось уйти. Но она тоже не осталась в овраге, она последовала за мной, в мою кровать, и теперь изводила меня круглосуточно. После всего того, что она мне выговаривала, я могла только лежать и плакать, удивительно, сколько слез извергало мое тело, учитывая, что я практически ничего не ела и даже не пила.

Мама и бабушка обходили меня стороной, как тифозную больную. Мне казалось, что они меня боятся. Бабушка иногда заходила в нашу с Анютиком комнату, останавливалась около кровати, где я лежала на мокром от пота и слез, не меняемом больше трех недель белье, и обращалась к Анютику, как будто меня вообще не было. Или я потеряла способность слышать, понимать и отвечать на вопросы.

- Так и лежит? - спрашивала она.

- Как видишь, - отвечала Анютик, занятая каким-то бесполезным маразмом типа вырезания портретов старых шлюх из модного журнала.

- И ничего не ела? - уточняла бабушка, так и не решаясь на меня взглянуть.

- Нет, - говорила Анютик.

Бабушка качала головой, стояла еще около минуты и выходила, на всякий случай плотно прикрыв дверь. Мама обычно появлялась с твердым намерением вернуть меня к нормальной жизни. Несколько раз она даже скидывала меня с кровати, но тогда я просто валялась на полу, и маме приходилось уйти, признав свое поражение.

- Сколько можно лежать?! - возмущалась она. - А ты думала, чем-то другим это у вас закончится?! И он - психопат был, и ты - больная! Что устроили! Сволочи! Возьми себя в руки! Хватит издеваться надо мной! Ты понимаешь, что ты просто умрешь?!

Поскольку я ничего не отвечала, поток маминой речи постепенно иссякал. Она заявляла, что не может находиться в нашей комнате, потому что в ней воняет, и выбегала в коридор. Там она могла еще пару минут повыть, видимо, чтобы я поняла, сколько мучений ей доставляю.

Анютик приносила мне воду и помогала добраться до туалета. Несмотря на то, что, в отличие от мамы и бабушки, она мое состояние никак не комментировала, ненавидела я ее сильнее, чем их обеих. Когда она приближалась к кровати со стаканом, я выговаривала ей все, что думаю.

- Заботишься обо мне, да? - спрашивала я. - Тупая, бездарная сучка. Тебе меня жалко? Как такое может быть? Ты же ничего не чувствуешь, ты не живешь. Ты заперлась в этой провонявшей комнате, ты никуда не выходишь, ты ни о чем не думаешь, ты изо всех сил оберегаешь свое жалкое существование… Зачем оно тебе? Чтобы травиться таблетками и дрожать от страха перед психушкой?

- Это не ты говоришь, - резюмировала Анютик.

Наконец мама отчаялась справиться со мной самостоятельно и вызвала врача. Его ввели в обстоятельства случившегося, благодаря чему я предстала перед ним не шизанутой тварью, а чистой душой и сердцем девушкой, чей внутренний мир до основания потрясла трагедия первой любви. Недолго думая, он назначил мне амитрин и, на всякий случай, анкорат. Мне было совершенно безразлично, что еще в себя запихивать. Амитрин, правда, заставил меня встать с кровати, чтобы круглосуточно осаждать холодильник, и мама сочла, что лечение помогает.

Теперь я все время ела. Вкуса еды я не чувствовала, и мне было все равно, в каком порядке ее принимать. Я ела суп с шоколадными вафлями, селедку с колбасой, орехи с гречкой. Когда я больше не могла есть, я шла в туалет и вставляла два пальца в рот. Так продолжалось до того момента, когда однажды утром мама не сказала мне, что сегодня сорок дней со дня смерти Марека. Теперь она избегала упоминать о самоубийстве, и "смерть Марека" выглядела чем-то неизбежным и даже вызывающим уважение.

Я ела омлет.

- Его мама… Она хотела бы прийти к нам… Если ты не против…

Чтобы я что-нибудь не ответила и тем самым не испортила чудесную перспективу повидаться с мамой Марека и со всеми приличиями отметить сорок дней его смерти, мама быстро добавила:

- Я стол накрою!

Хотя я до последнего не верила, что такое вообще возможно, вечером к нам действительно пришла мама Марека с незнакомым бородатым мужиком. Обещанный мамой стол был накрыт в большой комнате, в центре, рядом с бутылками, возвышалась стопка блинов, как бы державшая композицию, а от нее уже расходились другие, не нагруженные таким тяжелым смыслом, яства. Я, Анютик, мама с Толиком и мама Марека с мужиком сели за стол, бабушка предусмотрительно выпила донормил и вырубилась.

Толик разлил водку, все, кроме нас с Анютиком, выпили, не чокаясь.

- Положить вам блинов? - спросила мама бородатого мужика.

Мама Марека сообщила, что с мужем они подали на развод и он уехал в Польшу. Это вообще-то должно было случиться, потому что их брак себя исчерпал, и к тому же Николай Васильевич, тут она значительно кивнула на бородатого, ну, что говорить? Так получилось… Сердцу как-то не прикажешь, и они долго боролись со своими чувствами, почти десять лет это продолжалось, Николай Васильевич ведь тоже был женат, но теперь… Она всхлипнула, и Николай Васильевич положил руку на ее плечо, теперь…

- Вы имеете право на счастье, - сказала мама.

Толик кивнул. Он снова разлил водку, и последовала подробная история знакомства мамы Марека с Николаем Васильевичем. Он был доктором, который оперировал, а потом наблюдал Марека.

- В районе клиники мы все отели знали, - добавил Николай Васильевич.

Мама Марека хихикнула.

- А вы будете там же жить? - спросила мама.

Назад Дальше