- Так ты у меня, значит, в первом батальоне? У Бурцева? - спросил он, вставая. - Четвертый взвод возглавил? Это у меня лучший взвод во всем полку! Тебе, Загинайло, великая честь. Смотри, не ударь лицом в грязь, смотри, смотри. Начал ты службу неплохо. Да, очень даже и неплохо начал ты свою службу у меня в полку. Так держать. А ты что ж, с умыслом пришел к нам на работу, целенаправленно? По стопам брата? На его место? Твой брат Петр Загинайло, погибший при загадочных обстоятельствах, доставил мне немало хлопот и неприятностей. Немало, немало, - повторил ехидным тоном полковник Колунов. - Позволял себе со мной спорить, пререкаться. Лез на рожон, надо и не надо. Храбрец! Молодец среди овец! Я, знаешь, не люблю неоправданный риск. Вот и пустили храбреца с проломленным черепом на дно Малой Невки, привязав чугунную болванку на грудь. Нашел приключение на свою задницу. Ты уж извини, что я так говорю о твоем брате, оскорбляю, так сказать, твои родственные чувства, - полковник Колунов язвительно улыбался тонкими, бескровными губами своего широкого рта. Тело пятнистое, как у тритона. Полковник Колунов, казалось, получал удовольствие оттого, что специально старался вызвать к себе антипатию, даже отвращение. Ему, очевидно, доставляло неизъяснимое наслаждение то, что его подчиненные, покорные его власти люди, молча выслушивают все, что он им ни скажет, и пикнуть при этом не посмеют, скованные его гипнотическим змеиным взглядом.
Все трое спустились по ступеням с помоста и вышли из парной в прохладный предбанник. Там замполит Розин накинул на плечи полковнику чистую белую простыню, в которую тот завернулся, как римский сенатор в тогу. Папаха так и оставалась на его голове.
- А город ты знаешь? - спросил он Загинайло. - Имей в виду, я не держу у себя в полку того, кто не знает о моем любимом городе всё, каждую улицу и каждый переулок. И как что называется, и почему, кем и когда было названо. Площади, мосты, каналы, дворцы, набережные. Все должен знать, когда построено, кем. Как азбуку. Всю историю города. Мне не нужны у меня в полку болваны бескультурные и необразованные. Тем более офицеры. Вот скажи, например, - полковник Колунов, выдержав паузу, спросил: - Сколько львов на Свердловской набережной? Ну-ка?
Загинайло сконфуженно молчал. Пожал плечами. Он не знал, сколько львов на Свердловской набережной. Он не слышал, что шептал ему сзади, свистя, как воздух из прорванного шланга, замполит Розин.
- Не знаешь! - со злорадством тигра, настигшего добычу, воскликнул полковник Колунов. - Восемнадцать львов! Заруби себе на носу! На Свердловской набережной восемнадцать львов! А в городе сколько всего львов, знаешь? Откуда тебе знать, все вы вот такие неучи. Розин, что ты там шелестишь, ты же сам ни в зуб ногой, а еще замполит. Я давно хочу выгнать тебя в шею, ты у меня на волоске висишь! Только из-за твоей мазни тебя и терплю. Не напишешь портрет Дзержинского к сроку, выгоню к чертовой матери! А сделаешь Дзержинского к великому празднику - я тебе сразу майора дам и отдельную мастерскую. Да, вот тебе еще заказ: как Дзержинского закончишь, будешь рисовать портреты лучших милиционеров нашего полка. Так сказать, галерею героев, как в Эрмитаже. Повесим по стенам у нас в зале собраний на Лиговском проспекте. А ты, - обратился он опять к Загинайло, - как у тебя с русской литературой? Что ты читаешь? Какие твои любимые книги? Меню в ресторане? Сберкнижка? Знаешь поговорку: скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты? Ну, Толстого, Чехова тебе в школе по программе вдалбливали. А вот - "Бесы" Достоевского читал? А Крестовского, "Петербургские трущобы"? И не слыхал о таком писателе? Кем мне приходится командовать! Пещерные люди, папуасы, питекантропы! - полковник Колунов, возмущенный, туго завернутый в свою римскую тогу, погрозил Загинайло костлявым пальцем. - Паришь ты, Загинайло, хорошо. Ничего не скажу. Но не знать великую русскую литературу, нашу классику, нашу национальную гордость - это срам и позор! Чтоб Крестовского, "Петербургские трущобы", прочитал оба тома, от корки до корки. Даю неделю. По ночам читай, как Горький в детстве. Через неделю вызову, будешь сдавать мне экзамен: перескажешь содержание и какие умозаключения в твоей умной голове возникли. Вон у тебя какая голова большая, лысая уже от мыслей, в двадцать шесть лет, башковитый, как видно, семь палат. Спиноза! - закончил злоязычной насмешкой свою ядовитую речь комполка Колунов.
* * *
Ефросинья Николаевна, дочь полковника Колунова, Фря, как он ее называл, готовила в отдельном помещении стол с вином и яствами. Так сказать, следующий номер программы, вторая ступень испытания новопоступившего офицера. Этот обычай был введен и соблюдался с тех пор, как Колунов стал командовать полком: новенький, принятый в тесно сплоченную офицерскую полковую семью, должен был пройти три испытания: баня, пир, стрельба в тире из автомата и пистолета. Загинайло посадили за стол, за которым собрались все свободные от службы офицеры полка, и ему налили богатырский стакан, или, как его называли - чарка папы. Это был не простой стакан, особенный, второго такого во всем мире не сыщешь. Его изготовили на заводе по специальному заказу Колунова. Лучший мастер-стеклодув выдувал этот перл. Это был стакан-башня, из толстого стекла, граненый, прозрачный, как горный хрусталь, и вмещал в себя ровно литр водки. Испытуемый должен был выпить его, не отрываясь, зараз, за один дух. Колунов сидел во главе стола, ждали его сигнала.
- Ну, что Загинайло, готов на амбразуру? - спросил полковник Колунов.
Тот кивнул.
- Тогда поехали! - махнул рукой Колунов. Все офицеры подняли свои обыкновенные столовые стаканы. Поднял своего великана и Загинайло, держа обеими руками как драгоценный сосуд. Поднес к губам.
Он одолел этот богатырский стакан героически. До донышка. До капли. Стоя. Так полагалось. Поставил пустой стакан на стол. Все офицеры эти три минуты ждали в гробовом молчании, устремив на него свои упорные взгляды: не пошатнется ли он? Нет, он не пошатнулся, стоял мертво, как вкопанный в землю, железный столб. Весь стол разразился громовым ура. "Мировой парень!" - кричали офицеры. "Чарку папы одолел, не моргнув! Стоит, не шелохнется, глаза ясные. Водку дует, как Змей Горыныч! Ай да Загинайло! Наш! Свой в доску! В дубинку! Вот это по-русски!" Колунов улыбался своими ядовитыми серыми губами.
- Дайте ему что-нибудь на зуб! - приказал он. - Кровяной колбаски, поросенка с хреном. Не свалишься через пять минут под стол, - дам капитана. Свалишься - Фря тебя спать уложит в постельку, она у меня добросердечная, любит с детьми нянчиться, споет тебе баю-баю.
Загинайло не свалился под стол ни через пять минут, ни через полчаса. Хмель его не брал, голова ясная, только ноги свинцом налились, и язык говорил не совсем связно. Загинайло и всегда тяжело выговаривал слова, не любил он говорить, а тут пришлось отвечать на вопросы. Фря, дочь Колунова, девушка восемнадцати лет, сидела от Загинайло по правую руку. Очень он ей понравился, и она завела с ним приятные речи.
- А ты, Загинайло, кремень! - похвалила она развязным тоном, круто повернувшись к нему, опираясь локтем о стол и похабно-цинически разглядывая его. - Фигура у тебя, как у молотобойца. Ты что, из кузнецов?
- Ага. Угадала, - ответил ей, выдавливая слова, упорным языком Загинайло. - У меня прадеды - кузнецы. Дед был кузнец, известный по всему Закарпатью. Знаменитый был кузнец. Отец тоже кузнец был.
В это время Колунов, прервав его, зычно подал команду:
- Старший лейтенант Загинайло! Встать!
Загинайло, исполняя приказ, встал из-за стола.
- А теперь пройдись шага три! - приказал Колунов.
Загинайло сделал три шага, ноги пудовые, как будто к ним по гире привязали.
- Ну, вижу, вижу. Будешь у меня на лучшем счету, - услышал он насмешливый голос комполка Колунова, в словах которого звучала нескрываемая оскорбительная нотка. - Ты покрепче своего брата на ногах держишься. Тот на третьем шагу пошатнулся и грохнулся бы, если б под ручки не поддержали. К стеночке прислонили. А ты стоишь, как Александрийский столп. Тебя надо беречь. Посмотрим еще, какой ты у нас стрелок, и я тебя отпущу. По коням! - громко скомандовал Колунов. - Фря! Вставай! С нами поедешь, будешь этому орлу поводырем, крепче держи его под ручку, ты же любишь опекать молодых офицеров. Хотя немолодых ты тоже не пропускаешь, - добавил он с саркастической ухмылкой.
Все офицеры вышли на двор, к машинам. Большая часть поместилась в автобус. Полковник Колунов, замполит Розин, Фря и Загинайло сели в полковничью машину.
- На Львовскую! В тир! - приказал Колунов водителю.
- На Львовскую улицу! В тир! - скомандовал вслед за ним замполит Розин, как бы эхом повторяя приказ полковника.
Машина помчалась, ревя сиреной и крутя мигалкой. Загинайло не мог бы сказать, долго ли они ехали и в какую сторону. Он забылся. Очнулся от толчка в плечо.
- Эй, ты, кузнец своего счастья! Просыпайся! - грубо, не церемонясь, говорила ему Фря. - Тир. Сам выползешь или помочь?
Загинайло отстранил руку помощи и сам вылез из кабины.
Тир - длинный, двухэтажный кирпичный сарай. Офицеры полка во главе с полковником Колуновым, шатаясь на нетвердых ногах, во хмелю, пошли от машин, сгрудились у входа. Вахтер тут же распахнул дверь, и все прошли через турникет внутрь здания. В подвале тира ждал заблаговременно приготовивший все нужное полковой инструктор по стрельбе старший лейтенант Батенька, конопатый, вихрастый, в наушниках. Офицеры выстроились на огневом рубеже зыбкой шеренгой. Полковник первый справа, с ним замполит Розин и Загинайло. Тут же в шеренге офицеров, локоть в локоть с Загинайло, стояла и Фря, препоясанная широким ремнем с кобурой на бедре, в которой помещался ее личный пистолет, подаренный ей отцом для самообороны, чтобы она могла себя защитить, если на нее где-нибудь на темной ночной улице нападут бандиты. Инструктор Батенька, в своих наушниках похожий на тощую стрекозу, шел вдоль этой не совсем стройной, качающейся, как камыш, шеренги и раздавал горстью из котелка, наполненного медными желудями, каждому по шестнадцать патронов. Протянул и Загинайло полную пригоршню на своей широкой, корявой, как грабли, пятерне, дружески подмигнув ему. Батенька, раздав патроны, отошел на шаг в сторону от шеренги за свой наблюдательный пункт, где у него на столике была установлена подзорная труба и лежал бинокль. Батенька хмурился, он не скрывал своего недовольства, не боясь вызвать гнев командира полка, и это можно было назвать отвагой. Все знали Колунова: как он любит оскорблять и унижать людей, бить по самым болезненным струнам, да не просто так, а всегда с каким-то подвохом и вывертом, садистски, втоптать в грязь, при свидетелях, не щадя самолюбия. И что примечательно, какой бы ты ни был молчун и скрытник, найдет твою тайную жилку - и всё, ты в его власти, пропал. За эту жилку он будет тебя постоянно дергать, терзать и мучить, и уж не отстанет. Так что, хоть плачь, а патроны давай и молчи в тряпочку. Не твое собачье дело, что за одну такую ночную, внеплановую стрельбу офицеры израсходуют месячный запас патронов. Теперь личному составу полка, бойцам всех трех батальонов, на учебных стрельбах, положенных по графику раз в неделю, будут выдавать вместо десяти по одному патрону на человека. А потом удивляются, что снайперов в полку маловато. Батенька, омраченный этими мыслями, повернулся лицом к шеренге и скомандовал:
- Снарядить магазины! Оружие к бою! Огонь!
Раздался треск выстрелов. Опустошив обойму, перезаряжали пистолет, вставив запасной магазин, и без команды, самостоятельно продолжали стрельбу, лупили в двоящиеся и троящиеся мишени с их расплывающимися, как от камня на воде, насмешливыми кругами. Патроны иссякли, треск выстрелов прекратился. По команде "К осмотру мишеней! Марш!" - гурьбой побежали в конец тира, к щитам. Картина представилась грустная: почти все мишени удачно уклонились от зорко пущенных в них пуль. Однако были и исключения. Мишень командира полка Колунова была так издырявлена, что ей позавидовало бы решето. Мишень, в которую стреляла Фря, порадовала глаз инструктора Батеньки еще больше: ни одного промаха, пули легли густым роем в центр мишени, девятки, десятки. По мишени замполита Розина Батенька скользнул презрительным взглядом: три попадания из шестнадцати, три семерки. "Портвейн замполит выбил", усмехнулся про себя Батенька, вспомнив марку любимого всеми вина. Зато у мишени Загинайло Батенька остановился ошеломленный, как громом оглушен. Такое он не ожидал увидеть. Загинайло влепил в центр мишени все шестнадцать пуль, все в десятку.
- Феномен! - наконец обрел дар речи Батенька. - Хоть на выставку! Сколько лет в тире, первый раз такое вижу. - Батенька, забыв снять наушники, все взирал на мишень и никак не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. - Вот это стрелок! Я понимаю! Чудо природы! Вот, подлец, залупил! И откуда ты только такой взялся? Медведь медведем, а как стреляет! Нет, это надо ж! - продолжал изумляться инструктор Батенька. - Ты что ж, и из автомата такую же штуку нарисуешь? Э! Теперь ты у меня на стрелковых соревнованиях МВД первый приз возьмешь, чемпион будешь!
Все офицеры сгрудились у мишени Загинайло. Подошел и полковник Колунов. Он криво усмехнулся и не проронил ни слова. Молча пошел вон из тира. Все последовали за ним. Сели в машины. Всех развезли по домам. Загинайло и еще трех холостых офицеров отвезли в казарму.
VI
Через трое суток, на четвертый день утром, в половине восьмого часа Загинайло опять явился в батальон на Г-й улице. Взвод по графику заступал в наряд. В дежурке он столкнулся нос к носу с плосколицым капитаном. Зампослужбе Железнов.
- А! Загинайло! - воскликнул он добродушно, протянув ему широкую руку для рукопожатия. - Слышал о твоих подвигах! - закричал Железнов. - Жаль, своими глазами не видел. Геракл! Мифы и легенды. Молва о тебе до Москвы докатилась, до министра внутренних дел. Готовь погон. Бери у старшины шило и дырявь для четвертой звездочки, - Железнов, взяв Загинайло под локоть, продолжал: - Идем ко мне, я должен тебе вручить одну птичку-невеличку. Переходной вымпел - золотая сова. Символизирует нашу службу охраны. Твой четвертый взвод признан лучшим подразделением в городе. Хоть это, извини, и не твоя заслуга, а, так сказать, воздаем запоздалую честь твоему брату Петру, это он свой взвод из разгильдяев, какие везде и всюду, сделал железной боевой единицей, как говорится, но тебе оказывают доверие, на тебя возлагают большие надежды.
Железнов привел его к себе в каморку, которую он громко называл кабинетом. Стены увешаны красочными чертежами оружия, схемы, указы правительства. Карта Октябрьского района в полстены, под стеклом, прикрепленная по краям могучими, как на рельсах, гайками.
- Крадут карты, ворюги! - объяснил, помрачнев, Железнов. - Три раза тибрили. Им все равно, что тащить - ящик с гвоздями, мешок с цементом, икону, хреновину какую-нибудь из музея, ногу от мумии, переписку Екатерины Второй с Вольтером. Что охраняют, то и тащат. Не знаю, чем им карта моя приглянулась? - жаловался Железнов. - Карта как карта, ничего в ней нет. Медом, что ли, намазана? Или, может, спиртом пахнет? Но вот верь не верь, а парадоксальный факт: три раза карта исчезала у меня из кабинета. Повешу, месяц повесит, прихожу утром на службу: нет карты, голая стена! И ведь никаких следов. Шито-крыто. Эту пришлось болтами прикрутить к стене насквозь, с выходом в кабинет к Розину. Вот его картины почему-то не трогают, ни одна собака не покушается на его шедевры. А кабинет отхапал в три раза больше, чем у меня. Ему, видите ли, мастерская нужна, много места, чтоб свою мазню развешивать. Ты к нему и не суйся, не советую, начнет показывать свою мерзопакость, всего тебя красками перепачкает. Он же там сидит как сыч день-деньской и малюет свое "Явление Христа народу" - Дзержинского. В шинели, в сапогах, с маузером. Во всю стену засобачил. Он тебе еще не показывал это великое полотно, шедевр века? Будет звать, не ходи. Я тебе говорю: такая гадость, что потом сутки все дежурство будешь плеваться, как будто тараканов наелся. - Железнов с ожесточением сплюнул в стальную каску у него на столе, которая служила ему пепельницей. Открыв сейф, он достал свернутый вымпел. Держа за древко, развернул его во всю ширину, как штандарт. Изображение летящей над городом золотоперой совы с громадными черными очами. Под ней, внизу, в правом углу - маленький, голубоватенький, как призрак, Медный всадник. Сверху красными буквами - ОХРАНА. И сбоку - МВД. Зампослужбе, показав это символическое изображение, сам стал очень внимательно, в упор рассматривать, как будто видел его впервые, и что-то было ему там непонятно и приковывало. Наконец, исчерпав интерес к этому образу, протянул вымпел Загинайло.
- На! Забирай сокровище! Шелк-парча. Можешь себе вместо портянки в сапог намотать. Лучше б деньжат подкинули, зная нашу нищету. Да! Дырявая башка! - Железнов хлопнул себя по лбу. - А ты, что ж, гаврик, молчишь, как цинковый гроб? Ты ж нуждающийся? А? Ты ж у нас еще ни гроша не получал! Так я понимаю? Тебе до двадцатого числа тянуть. Могу поделиться по-братски. В получку отдашь. Вон ты какой бледный, зеленые круги, утопленник краше. Чего доброго, ты у меня на инструктаже в голодный обморок упадешь! - Железнов полез в карман своего мундира.
Но Загинайло наотрез отказался от денежной помощи и своим решительным отказом, казалось, обидел великодушного капитана. В светло-серых глазах Железнова что-то померкло, и он сухо закончил:
- Ну, хозяин-барин. Тогда не задерживаю. Вали к своему взводу, уже восемь. Начинай инструктаж.
Загинайло с вымпелом под мышкой вышел от зампослужбе и по коридору направился в помещение, где производился инструктаж наряда. Весь взвод собрался, без опозданий, по всему батальону гам и рев тридцати здоровенных глоток. Загинайло вошел. Взвод затих, как по команде. Два командира отделений, Стребов и Черняк, вскочили из-за стола, за которым еще с двумя милиционерами забивали "козла". Костяшки домино со стуком посыпались на пол.
- Взвод! Встать! Смирно! - подал запоздалую команду звонким голосом старшина Черняк.
- Вольно! - махнул рукой Загинайло. - Сесть и слушать. Вот, вымпел! - Загинайло передал вымпел старшине Черняку. - Поручено всех вас поздравить от имени начальника ГУВД. Вы - лучшее подразделение города, образцовый взвод. Заслужили честной и добросовестной работой. Это мой брат Петр, ваш бывший командир, должен был сделать. Но вот, делаю я. Поздравляю.