Загинайло, молчаливый и суровый, слушая брехню дежурного с невозмутимым безразличием, разобрал и опять собрал пистолет. Произвел полную разборку, как полагается. Пистолет был в блестящем состоянии. Старшина Яицкий не обманул. Этот пистолет долго служил своему хозяину, как верный пес. Старое, грозное оружие. Вороненое покрытие местами стерлось, стальной корпус стал белый, как солью выеден, как кость. Особенно затвор. "Ищи ветра в поле" запали ему в ум слова его командира отделения Черняка. Снарядил магазины, один вставил в рукоятку пистолета, запасной - в кармашек кобуры. Пистолет поместил в новенькую кобуру у себя на ремне у правого бедра, застегнул пуговку.
- Полюшко-поле! - запел вдруг довольно красивым певучим тенором дежурный. - Твой брат Петро тоже оружие любил, можно сказать, обожал, - сказал он, прекратив петь. - Тоже, и перед дежурством и после дежурства, всегда производил полную разборку и сборку. И все чистил, все смазывал, лелеял каждую детальку, всякий там зубчик и загогулинку. Все уж давно из батальона свалят, кто куда, а он все со своей любушкой железной милуется, как с любимой женой. Все гладит, все ласкает, налюбоваться не может. Целует, и в правую щечку, и в левую, и в ротик, все никак не расстаться…
- Волына! Соловей мой, соловей! Ты опять, пташка, разливаешься, сказки рассказываешь! - закричал дежурному вошедший в помещение Стребов. - Козловский хренов! У тебя пол-оружейки растащили, пока ты тут лясы точишь. Сейчас старшину Яицкого позову, он тебе споет арию Шаляпина в роли Бориса Годунова, так что в моргалах у тебя мальчики кровавые запляшут! От Бурцева ты уже получил чайником по кумполу, птичка певчая, канарейка!
Тут вступил в разговор другой голос, мрачный и нелюдимый. Это вслед за Стребовым вошел водитель Чумко. Бритоголовый.
- Стребов! Зачем обижаешь нашего Волынчика! - хмуро упрекнул он. - Какая ж он канарейка! Он у нас Жар-птица! Смотри, какой от него жар! Вся рожа горит! Так и пышет!
Дежурному Волыне насмешки не пришлись по душе. Он оскорбился, совсем стал как рак вареный.
- Грубые шутки! - оборвал он. - Ничего, вы у меня наплачетесь после смены, когда придете оружие сдавать. Будете чистить до потери сознания. Пока до дыр не сотрете, выродки! - Волына с ожесточением захлопнул окошко оружейки, загородившись от них бронированным щитом.
Загинайло так и не проронил ни слова, пока происходила перед ним эта сцена. Он был готов на выход и кивнул Стребову, чтоб двигаться отсюда. Стребов сегодня должен был его сопровождать, показать посты, ознакомить со службой. Они вместе вышли из батальона на улицу.
V
Загинайло и Стребов шли по Г-й улице. Под арку, площадь. Нет, им не в ту сторону, не к Неве. Стребов как-нибудь в другой раз сведет своего командира туда, панораму показать. Грандиозно! Любимый город! И мосты покажет, мосты тоже их батальон охраняет. Это потом, не убегут, а пока - свернем на бульвар. Стребов в роли вожатого незаменим, он всё знает, все ходы-выходы, каждую подворотню, каждый камень. По нюху. Как кошка. Правильно, что Загинайло выбрал в провожатые именно его, а не этих жуликов, Черняка или Бабуру. Стребов ознакомит своего командира со всеми постами, которые обязан охранять их взвод как зеницу ока. Посты разбросаны по всему городу, как колода игральных карт, брошенная, заброшенная аж на окраины, аж к черту на куличики, в Озерки, в Шуваловский парк. Объекты государственной важности: мосты, сады, кладбища, водокачка, мэрия, музеи, архивы, главпочтамт, ювелирторг, Гостиный двор, Публичная библиотека… Юг, запад, север, восток. Пока объедут, проверят службу - и день пройдет. Один круг только и успеют намотать. А надо три круга за смену! Дежурство суточное. Днем - общественным транспортом, ночью - пешедралом. Сто подметок сотрешь за год. Машину таким мошкам не дают. Нет машин, не рожают. Стребов на службу не жалуется, пусть командир не думает, это он так, надо ж что-то молоть по дороге, чтоб время летело. Опять же - гулять на воздухе и для здоровья лучше, чем в душной кабине сиденье задницей протирать, геморрой зарабатывать. Ноги на такой службе делаются железные, как у бегуна-скорохода. Вот, Загинайло может сам пощупать, если не верит, какие у Стребова железные ноги. Он даже особую манеру ходьбы выработал, оптимально-выносливую, годную только для него, для его оригинального организма. Другие пробовали так ходить, ни хрена у них не получилось. А он, как страус по африканской пустыне, мчится быстрей экспресса. "Красную стрелу" обгонит запросто, благо ноги длинные! За ночь два круга накручивает, и хоть бы хны. Трепотня этого пустомели раздражала, но Загинайло не прерывал.
Ноябрьский день, холодный и хмурый. Вот-вот посыплет снег. Стребов не любил толкаться и тискаться в общественном транспорте, у него имелся жезл-зебра, которым он и пользовался как власть имеющий. Держа в руке этот атрибут инспектора ГАИ, он зорко высматривал с края тротуара нужную жертву и властным взмахом, грациозно крутанув жезл в руке, приказывал водителю остановиться. Вот и теперь он сделал так же. В трех шагах от них послушно затормозил синенький жигуленок. Стребов приблизился к жертве неторопливой походочкой, похлопывая жезлом о голенище сапога. Подойдя вплотную, небрежно козырнул испуганному водителю, который высунулся из окошка, и, оставив свою "зебру" болтаться на петельке на запястье, представился:
- Старший инспектор Стребов. Куда путь держим?
Оказалось, водитель едет в ту сторону и прямо к тому месту, куда нужно Стребову. Водитель рад-радёшенек подвезти представителей власти по законному их требованию ввиду служебной необходимости. Таким манером, работая жезлом, пересаживаясь с машины на машину, они с комфортом объехали все охраняемые объекты и посетили все посты, вверенные батальону. Загинайло познакомился со всеми милиционерами своего взвода, кроме больных, хромых и находящихся в очередном отпуске. Объекты, которые охранял взвод, были такие: три моста, три банка, два ломбарда, два ювелирных магазина, магазин мехов, "Русские самоцветы", три архива, музей города, центральная водокачка и, наконец, два больших кладбища, Еврейское и Волково. Загинайло серьезно отнесся к своим новым обязанностям, строго осматривал посты, тщательно вникал во все, дотошно расспрашивал и требовал объяснений. Что называется, влезал во все дырки и щели. С каждым милиционером особо и подолгу беседовал о службе и жизни. Так что всегда невозмутимый Стребов стал роптать:
- Ты меня утомил, командир. Ты еще почище нашего замполита Розина. Тот тоже, как пиявка, присосется, мучитель людей, кровожадный тиран: все ему расскажи, все ему объясни, душу ему, как карман, выверни. Под череп, гад, залезет и самые твои секретные и сокровенные мысли, самые дорогие и взлелеянные, какие от всего света и всякой подлюки подальше прячешь, и те все до одной прочтет, все равно что газету прочитает "Вечерние новости" или "Правду". Только тогда, гад, отвалится, раздутый пузырь, вурдалак, нажравшись твоим тайное тайным. Не уподобляйся ты этому дракону. Ну что ты их допытываешь-выпытываешь об их житье-бытье. Разве от них правду услышишь. Наврут с три фургона с прицепом, так мы и за месяц посты не обойдем, если ты с каждым придурком битый час по душам калякать будешь.
От Загинайло не ускользнула одна особенность, общая для всех постов, которые они посетили, это относилось не столько к объекту, сколько к субъекту охраны, а именно: все постовые милиционеры, с которыми знакомился на местах Загинайло, хотя и действовали безукоризненно по уставу и инструкции, отвечали на вопросы четко, толково, со знанием дела, были дисциплинированы и вели себя почтительно, но при всем при том, ему показалось, смотрели на своего нового командира взвода как-то неуловимо нагло и мрачно. В их взглядах сквозила хищная недоверчивость и чуждость, так зверь смотрит на другого зверя, покрупнее и посильнее его, вторгшегося на его территорию, терпя по необходимости незваного гостя. Загинайло интуитивно почувствовал это, он всегда верил своей интуиции. Он почувствовал: тут что-то кроется, некая тайная сговоренность этих людей, какой-то заговор скрытой злобы. Ничего, он скоро узнает, в чем тут дело.
Короткий ноябрьский день кончился. Стемнело. Они вернулись в центр города. Оставалось посетить новооткрытый банк на Мойке и тем самым замкнуть круг. Стребов повел к месту. Фонарный мост. Сделать еще два шага - и банк. Тут заорала рация Стребова, так яростно, что чуть не слетела шапка с его затылка. Страшный голос кричал что-то нечленораздельное, но Стребов смысл этой сумбурной речи, подобной реву бешеного быка, разобрал без труда, дословно, как опытный дешифровщик.
- Это замполит Розин, - объяснил он. - Легок на помине, трехглавый змей! Речистый парень, я тебе скажу. Цицерон, царь красноречия. Только дикция у него - того, дефективный с детства, урод логопедический. Выйдет на трибуну на общеполковом собрании с отчетной речью и лопочет, лопочет, черт его поймет о чем, как чукча, раскипятится, руками размахивает, пена изо рта в зал на нас летит, в штопор вошел, бешеный, шаман, ему бы еще бубен в руку! Хорошо еще, что ему на выступление не дают больше двадцати минут по регламенту, а то бы он всех нас слюной затопил. Я один в полку понимаю, что он сказать хочет, это оттого, что у меня филологический дар, на собрания меня всегда к нему толмачом ставят, чтоб переводил на чистый русский язык его лопотню.
- Так что он хочет? - спросил Загинайло, прервав своего словоохотливого помощника.
- Он хочет, - засмеялся, скаля свои кроличьи зубы, Стребов, - чтобы ты срочно к нашему командиру полка летел, к Колунову. Тебе великая честь! Гордись! Сам папа, так мы комполка называем, Николай Кирьяныч хочет с тобой лично познакомиться и приглашает тебя в баньку. Заодно и помоешься, ты же, наверно, сто лет не мылся, от тебя какой-то тиной воняет. Папа у нас большой любитель русской бани. Можно сказать, мастер. Хе! - засмеялся еще веселее Стребов. - У него что-то вроде ордена рыцарей бани, избранные из полка, а он - гроссмейстер ордена. У него обычай: нового офицера, поступившего к нему в полк, приглашает попариться к себе в особо устроенную баню. Так сказать, проверка на прочность. На что ты способен. Крепок ли ты, парень, пар выдержать, как в паровом котле, да полковника выпарить веничком. Три веничка у него поочередно: березовый, дубовый и еловый. Вот новичку такой экзамен, значит: попарить папу. Смотри, Данилыч, не осрамись. Как попаришь, так и служба у тебя пойдет. Или на верха вознесешься, любимчиком будешь, и карьера в кармане, - или ты у него никогда из грязи не выберешься. Ты Колунова не знаешь. У! Злющий кабан! Злобный, хитрый, мстительный. С потрохами сожрет.
Загинайло оставил Стребова продолжать проверку службы на постах, а сам, как от него требовали, вернулся в батальон на Г-й улице, дом 11. У батальона его ждала служебная машина с синей полосой и мигалкой, с работающим мотором. С заднего сиденья из кабины ему замахал рукой лопоухий капитан. Замполит батальона Розин.
- Светик-семицветик! Соколик мой ясный! Где же ты шатаешься? - закричал замполит отчаянно-плаксивым голосом.
- Скорей, скорей! Николай Кирьяныч ждет! - замполит распахнул дверцу кабины. - Лезь сюда! Ненаглядный мой, ты же меня без ножа режешь. Нам уж давно пора в парилке быть раздетыми, разутыми. Соколик ты мой ясный! Чумко, газуй! - возопил замполит водителю. - Пулей! Чтоб через десять минут быть у места!
Успеешь вовремя - премию выпишу в двойном размере! - речь замполита была достаточно разборчива и членораздельна, слова выговаривал он хоть и скоропалительно, но вполне отчетливо для понимания, его дикции мог бы позавидовать любой актер, но, может быть, это оттого, что он еще не раскалился добела, как про него говорили в полку Тогда у него слова плавились и превращались в пламенно-извергаемую лаву. Так что, может быть, Стребов и не соврал. Замполит, несмотря на студеную пору года, красовался в легонькой фуражечке, из-под которой его уши-лопухи торчали, как два красных семафора - запретительный сигнал всему встречному автотранспорту, чтобы освобождали дорогу.
Машина помчалась на Черную речку. Там была баня полковника Колунова. Об этой бане ни одна собака в городе не знала. Дом как дом, закопченный кирпич, капремонта просит, огражден стеной, труба торчит, высокая, угольком курит, пуская курчавый дымок в угрюмое, и без того мутное небо. Как бы котельная и при ней гараж для милицейских машин.
- Пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет! - стал громко декламировать замполит Розин, когда они миновали мост через Малую Неву. - Дантес, гад, лягушка в рейтузиках! - в неожиданном порыве праведного гнева возопил Розин. - У, гнида! Вот этими бы голыми руками так и задушил бы гниду, прямо на месте дуэли, на кровавом снегу! - замполит произнес эти гневные слова чуть не плача, со слезой в голосе. - Я тут живу, - пояснил он. - Каждый вечер в свободные от службы дни гуляю с бульдогом Маргариткой, злая сука, как гиена в наморднике, на всех бросается.
Машина, повернув налево, затормозила.
- Ну, вот и банька! - обрадовался замполит. - Успели. - Высунув рупор из кабины, он взревел: - Эй, шайка-лейка, светик мой ненаглядный, отворяй ворота. Работника Балду привез папе спинку парить!
Толстомордый сержант в полушубке, бряцая цепями, раскрыл створки железных ворот, и машина въехала на двор. На дворе они увидели еще две машины: легковушку и микроавтобус.
- Папа уже здесь! - закричал в ужасе замполит Розин. - Быстрей, вылезай, соколик, радость моя, бегом в парилку! На ходу раздевайся, давай, давай, соколик, я сзади побегу, помогать тебе буду, шмотки скидай, шапку, шинель, сапоги, я буду подбирать на бегу! Веники в предбаннике я сам прихвачу. Ой, лишенько, не успеем, папа нам голову снесет! Или в кипяток посадит, вкрутую заживо сваримся! Граф Дракула, что с него возьмешь. А то еще хуже: заставит Достоевского читать, "Преступление и наказание". Он патриот, русскую литературу от всех своих милиционеров знать назубок требует, все равно как устав патрульно-постовой службы. Лекции каждый месяц для всего полка устраивает в актовом зале на Литовском проспекте. А нас, замполитов, заставляет квартальные отчеты о проделанной работе с личсоставом писать в художественной форме, чтоб не отчеты, а повести и романы были. Не знаю, как для других, а для меня это мука смертная, легче на кресте висеть на Голгофе. С литературой у меня отношения еще в школе сложились печальные, прямо тебе скажу, ни бум-бум, вот как эта деревяшка, - и замполит постучал кулаком по лавке в предбаннике, где они оба скоропалительно разоблачались, освобождаясь от всей своей амуниции. - Мое призвание - живопись. Я картины рисую, - продолжал свои признания замполит. - Я же поступал в Мухинское. Но не поступил. По недоразумению. Будь уверен, поступлю не со второго, так с третьего захода. Да хоть с десятого. Я жутко какой упорный. О, ты еще не видел моих картин! Придешь в батальон, я тебе покажу, у меня весь кабинет увешан. Шедевры! Теперь я пишу портрет Дзержинского в полный человеческий рост, закончу к годовщине Октябрьской революции, к юбилею. Кровь из носу! Ой, соколик, бежим! Заболтался. Папа уже пару наподдал. Слышишь, как будто змея шипит? "Пора, мой друг, пора", как говаривал Александр Сергеевич Пушкин, памятник наш нерукотворный. Ублажишь папу - служба, как по рельсам вагонетка, под горку покатится, сыр в масле. Не служба, а малина у тебя будет.
Замполит Розин, голый до пят, только на макушке фуражонка, с тремя вениками под мышкой, отворил разбухшую дверь парной. Загинайло таким же голышом последовал за ним. Их обдало жаром, нестерпимым для непривычного человека. Глаза чуть не лопались, пол обжигал подошвы босых ног. Полковник Колунов, голый, но в полковничьей папахе на голове, сурово взирал на них с возвышения, как статуя с пьедестала.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться! - воззвал к нему снизу у подножия помоста замполит Розин, приложив руку к козырьку своей фуражечки и приплясывая на обжигающем полу красными пятками.
- Розин, без церемоний, лезь сюда! - рявкнул командир полка. - Что ж ты, дурак пузатый, тапочки не взял? Пляшешь как карась на раскаленной сковороде.
- Ты тоже поднимайся, - приказал он Загинайло.
Полковник был тощ, как кощей бессмертный, лицо изборождено морщинами, не лицо, а пашня. Папаха, высокая, в сизо-седых мерлушках, чуть не касалась закопченного банного потолка, кокарда блестит звездой. Полковник Колунов лег на полок ничком и, не поворачивая головы, изрек замполиту:
- Розин, покажи новенькому, как надо вениками работать, а потом ему передай. Посмотрим его таланты.
Розин, надев кожаные рукавицы, принялся обхаживать двумя вениками костлявую спину командира полка, хлопая с большим рвением, с энтузиазмом, проворно и грациозно, и березовым и дубовым, бегая вдоль полка, хлестал мастерски, как профессионал, банщик высшей квалификации.
- Все понял, соколик? - спросил запыхавшийся замполит, передавая Загинайло рукавицы и веники. - Приступай. Господи благослови!
Теперь Загинайло взялся, как от него требовали, хлестать спину полковника, которая, казалось, совсем не имела кровеносных сосудов, ее серо-землистая кожа, испещренная какими-то темными пятнами, даже не порозовела от такой лавины ударов. "Все равно что скелет парить", - подумал Загинайло, безжалостно обрабатывая полковничьи кости.
- Сильней! Жарь вовсю! - сердито закричал, приподняв голову в папахе, Колунов. - Что ты меня как бабу гладишь. Колоти, не бойся, изо всех сил, какие у тебя есть. Представь, что ты палкой пыль из ковра выколачиваешь! Брось эти, бери еловый, шпарь, не жалей! Розин, ты где? - крикнул он замполиту. - Тициан, Микеланджело, титан кисти! Поддай жарку! Пару шаечек! Живо! Замерзаю!
Загинайло без передышки, около часу исполнял обязанности банщика-парилыцика, работая, как говорится, не покладая рук. От ударов колючего елового веника спина полковника наконец закраснелась полосами и узорами. Полковник был доволен, он перевернулся животом. Грудь густо заросла седой шерстью.
- Что сопишь? Устал, что ли? Давай, давай, орел! В решеточку! Березовым да дубовым, вдоль да поперек!
Полковник Колунов упарился. Он приказал Загинайло побрызгать на него холодной водой. Полковник был в разнеженном, размягченном состоянии духа, морщины его разгладились, он был вполне доволен своим новым офицером.