Что ж такое с ним? А? Давно тянется… Это уж и не переулок Пирогова. Ничего подобного. Да и было ли? Померещилось ему. Не тот район. На Лиговском он опять. И Обводный канал. Перепутал лестницы. Тут лютый сквозняк, ступени-свиньи, наставили на него вонючие рыла. Двери сорваны, окна разбиты. Казарма гремит. В коридорах - сапоги, рев, гитары. Поют: "Чиму я не сокол, чиму не летаю?" Вот он, его чулан. Каюта его. Мебелей нема. Ни стульев, ни столов. Посредине комнаты - огромная, ржавая, железная кровать. Это прапорщица-завхоз нашла на свалке и сюда приволокла. Загинайло глядит: на его кровати - бабища, в чем мать родила, мяса безобразные, вдребезги пьяная, распята на панцирной сетке, как паучиха в гамаке, руки-ноги прикованы наручниками к спинкам. Храпит, как бегемот, пена изо рта. Завхоз и есть. Она самая. Прапорщица. Шутники-любители потешились-позабавились. Вся казарма тут проехалась. Загинайло озирался, как в лесу. Куда-то он не туда забрел. Не его берлога. Этажом ошибся. Топай выше, друг-товарищ. Топ-топ к себе в гроб. Вот, наконец-то! Родная хата. Плевки, окурки. Кто в теремочке живет?.. А! У него - опять гостья! Фря уж битый час его ждет. Постель дремучая, кровать скрипучая. Лучистая головка на шнуре с потолка свесилась, как змея на хвосте. Окно? А занавеска где? Голый, стеклянный глаз. Фря на кровати, на ней ни нитки, у нее боевая готовность номер один, как говорят на флоте. Закинула руки за затылок, поет свой любимый романс: "Он говорил мне: Будь ты моею… И стану жить я, страстью сгорая; прелесть улыбки, нега во взоре мне обещают радости рая…" Загинайло злят ее наглые вторжения, но он терпит. Он потерпит до поры до времени.
- В чем дело? - сердито вопрошает Фря, перестав петь. - Я уже час тут валяюсь. Все песни, какие знаю, перепела. Загинайло, голубок сизый, так у нас не пойдет. На первый раз - устное взыскание. А второй раз опоздаешь - не взыщи. Скажу отцу - на гауптвахту отправит, на "губу", так у вас называют. Там тебя крысы за одну ночь заживо до костей сожрут. Один скелет останется для медицинского института, или в кунсткамеру, как образец уникального уродства. Зачем тебе такая лютая смерть, Загинайло? - Фря смеется, ей весело.
- А Крестовского прочитал, "Петербургские трущобы"? - спрашивает она, издеваясь. - Смотри, Загинайло! Отец у меня - зверь. Завтра вызовет, потребует, чтобы пересказал содержание. Завтра у него пир горой. Соберет всех офицеров полка. У него день рождения. Шестьдесят старому мерзавцу. И тебе там быть. Готовь подарочек. Что мечтаешь? Лезь в постель! Живо! Марш, марш! Всем вам особое приглашение нужно. Что такое девиртисмент? - вдруг спросила Фря. - Не знаешь. Вот и я не знаю. Что-то музыкальное, Моцарт и Сальери…
Через два часа Загинайло лежал в полузабытьи, с закрытыми глазами. Он притворялся, что спит. Фря отлучилась на несколько минут. Вернулась. Села на постель рядом с ним и, достав какой-то фрукт из своей сумочки, начала алчно поглощать, урча и чавкая. Проголодалась. Загинайло не выдержал, открыл глаза, приподнялся на локте:
- Жрешь над самым ухом! Как свинья! - сказал он злобно.
Фря, доев апельсин, который она поглощала целиком, с кожурой, обтерла об одеяло липкие пальцы и изрекла ему требовательно и властно:
- А ну подвинься! Сам боров! Весь в шерсти. Ноги грязные, с рожденья, наверное, копыта не мыл. У вас там на северах не приучены. Разлегся. Деньги на столе. На червонец поменьше сегодня, чем в прошлый раз. Вычет. Плохо работал. На троечку. Гудбай.
Фря ушла. Загинайло сразу уснул и проспал мертвым сном до полудня следующего дня.
VIII
У полковника Колунова гульба, пир горой. Он собрал всех офицеров полка у себя в просторном кабинете на Литовском проспекте, в новых хоромах. Так говорили офицеры: "Папа себе новые хоромы отгрохал. Свой юбилей будет там праздновать". Новый кабинет Колунова был отделан силами и средствами полка. Помогли богатые объекты, которые охранял полк, отстегнули на строительство солидные суммы. Стройтрест не понадобился. Своих мастеров на все руки - хоть дворцы возводи. Работала бригада милиционеров, набранная из трех батальонов. Они были освобождены от службы на время строительства, за них охотно тянули лямку внеочередных дежурств их товарищи, которые не ропща, с радостью в сердце пахали за двоих, лишь бы у командира полка, отца их родного, их папы было приличное помещение, достойное его чина. Особо отличившимся на строительстве умельцам каждый месяц, а то и неделю, в виде поощрения выдавали премию из специально учрежденного премиального фонда. Премия укрепляла дух и вылечивала головную боль по утрам у всей бригады. Посылался гонец, бегать далеко не надо, тут же, на первом этаже, соседняя дверь с улицы. Тут были все нужные профессии: плотники, столяры, каменщики, электрики, сварщики, паркетчики, краснодеревщики, маляры, штукатуры. Все - мастера высшей квалификации, у всех горели руки в работе, соскучась по любимому делу, всем в радость было вернуться к утраченным профессиям. Стройка кипела, темпы росли. Успеть к 7 ноября. Подарок папе. Вообще-то день рождения полковника Колунова 6 ноября, ему исполнилось 60 лет. Но торжество перенесли на седьмое, по понятным причинам. Такое событие требовалось отметить масштабно, не скупясь, с фанфарами и фейерверком. Через четыре месяца, точно к шестому ноября работа была завершена. Комполка мог перебраться из своего прежнего скромного кабинетика в новые апартаменты. Всем участникам строительства выдали премию в пятикратном размере месячного жалования. И вот, по тройному случаю - новоселье, юбилей, революционная годовщина Великого Красного Октября, - полковник Колунов и собрал у себя всех офицеров - спрыснуть это тройное торжество.
Столы поставили в виде буквы К, что означало инициал, заглавную букву фамилии - Колунов. В голове стола - он сам. По правую и левую руку - его замы, штаб, командиры трех батальонов. Там и Фря, полковничья дочь, рядом с майором-снабженкой, жабой в мундире. Дальше - по чинам. За двумя боковыми, приставленными вкось к главному, столами-лапами этой символической буквы К, густо теснясь, поместились младшие офицеры, комвзводов, радисты, связисты, инспектора, по спорту, по огневой подготовке, по гражданской обороне и прочая младозвездная мелочь. Новый кабинет сверкал. Одна хрустальная люстра с бронзой чего стоила! Как во дворце Белозерских-Белосельских! Блеск и восторг! Паркет такой, что по нему и ходить жалко. Надо бы тапочки, как в музее, на сапожищи надеть. Ступали с опаской, как по зеркалу. Угощение! Столы трещали. Горы всего, лес бутылок. Загинайло сидел на самом краю бокового стола, вместе с офицерами своего батальона. Полковник Колунов встал, держа полный стакан коньяка в высоко поднятой руке. Весь стол с грохотом поднялся вслед за ним, как по команде, с наполненными стаканами. Комполка выдержал паузу, пока утихнет шум. Загинайло заметил, что выглядел-то юбиляр неважнецки, заботы заели. А может, болен чем. Печень. Лицо землисто-серое, изборождено глубокими морщинами, как будто трактор с плугом по нему проехал. Изможденный, бритогубый, страшный. Мертвец краше. Что с ним такое, с этим драконом? Драконья кровь оскудела в жилах?
- Товарищи офицеры! - громко, но как-то не очень воодушевленно и безотрадно возгласил полковник Колунов. - Прошу поднять тост за нашу великую родину, за Россию! За русский народ! За державу! Да сокрушит она всех своих врагов, явных и тайных! До дна!
- Ура! - взревели офицеры. - За Россию! За русский народ!
Все осушили свои стаканы до донышка. Опять налили. Опять тост. За родное министерство внутренних дел. Выпили дружно. Третий тост - за юбиляра. Чтоб ему сто лет жизни и железного здоровья, чтоб он командовал нашим полком бессменно, бессмертно, во веки веков! Аминь! Не хотим никого другого! Не желаем, и точка! Четвертый тост - за родной полк охраны № 3, лучший полк охраны во всем городе. Да что там - во всей стране! Потом тосты посыпались как горох. Не успевали закусывать. Было шумно. Тосты возглашали по кругу, по чинам. Каждый без исключения офицер, от велика до мала, должен был встать из-за стола и произнести свой тост. Так требовал обычай. Замполит Розин провозгласил тост за бессмертную славу героя революции Феликса Эдмундовича Дзержинского. Над ним смеялись: "Розин, ты же еще только один сапог от Дзержинского нарисовал, да и то - только полголенища. Ай да Розин! С ног начал! Все с головы рисуют. А он - с ноги, с сапога! Молодчага! Новатор! Он у нас еще и Репина за пояс заткнет! Брось ты этого чекиста, Розин! Друзья просят: нарисуй - "Милиционеры полка охраны № 3 пишут письмо турецкому султану!" Долго потешались над Розиным. Бедный замполит, красный, как кумач, не выдержал позора, полез под стол, но его вытащили оттуда и по приказу Колунова заставили силой выпить штрафной стакан - за то, что он не исполнил портрет великого чекиста к сроку, как обещал.
Два могучих железновыйных комбата, Хорев и Смага, держали его с двух сторон за руки мощной хваткой, а зампотех полка подполковник Мезинов, разжав ножом его стиснутые зубы, влил ему в рот через вставленную в рот широкую воронку, знаменитую чарку папы, литр водки, весь до капельки. После такой заправки Розин на этот раз рухнул бы под стол неотвратимо, посрамленный и опозоренный окончательно, если бы его не подхватили под мышки. Бесчувственного замполита, как бревно, утащили волоком в соседнее помещение и бросили там прямо на голый пол. Пусть дрыхнет, пока не очухается. На холодном полу процесс отрезвления пойдет быстрей, как в вытрезвителе. Последний заключительный тост достался Загинайло. Он встал с полным стаканом. Все уж так надрались, что не могли понять, чего он, собственно, от них хочет. Если бы сам папа не потребовал молчания, чтобы заткнули свои пьяные, поганые глотки и слушали, тишина за столом навряд ли бы установилась. Загинайло произнес твердо и ясно, и как бы угрожающе, с нажимом на каждом слове, точно нажимал спусковой крючок пистолета и расстреливал своими словами всех сидящих за столом, начиная с комполка Колунова:
- Прошу всех вас, кто тут находится, выпить за моего погибшего и до сих пор неотомщенного брата Петра Загинайло!
Полковник Колунов зыркнул на него мрачно сверкнувшими глазами. Издевательски усмехнулся. Мститель нашелся. Слез с гор. Выпили за Петра Загинайло. Стали вспоминать, какой он был. Задира, забияка, сорви-голова, железный орешек, гвозди бы делать из таких.
Перепились все вдребезги, мало кто устоял на ногах и ушел с пира своими силами. Офицеров развезли по домам на машинах. Комполка Колунов тоже нагрузился, не мог самостоятельно передвигаться, его вели, вежливо взяв под мышки, два могучих комбата, один - седой, крючконосый - Хорев, другой - рыжий, с красной шеей - Смага, командиры второго и третьего батальонов. Голова полковника моталась, как у тряпичной куклы, он что-то мычал. Нечленораздельная речь его была обращена неизвестно кому, из углов рта текли, как у теленка, обильные слюни. Потом он уронил свою старую, седую голову на грудь и затих. Два комбата-гиганта поволокли его по коридору и вниз по лестнице, ноги полковника, как парализованные, пересчитали все ступени, с третьего этажа до первого. Милиционеры, дежурившие снаружи, убрали с глаз долой свидетелей, чтоб народ не пялился бессмысленно на исход их крепко гульнувшего начальника. Комполка кое-как усадили в машину на заднее сиденье, по бокам два комбата. Фря, злая, мрачная, рядом с водителем. Увезли полковника Колунова с пира домой.
Загинайло один остался. Не то, чтоб тоска, а тяжесть. Пойти б куда-нибудь, побродить… На лестнице его остановил Бурцев, громокипящий комбат. У него разговор есть.
- Вот что, Загинайло, - вперился он своими выпученными, налившимися кровью, блекло-голубыми шарами, - не будь дураком. Чего ты в бутылку лезешь? С местью сюда явился? Кого ты тут собрался карать, кому мстить? И без брата твоего тут неотомщенных - целое кладбище. Братская могила. Иди вот на Пискаревку и возложи венок, если тебе делать нечего и червяк гложет. А будешь во всеуслышание тут заявлять о своих мщениях, то как бы тебе самому не оказаться там же, где нашли твоего брата. А за тебя кто мстить придет? Предупреждаю по-дружески - брось ты это. Чего тебе в грязь эту лезть? Вон ты какой орел! Послушай старика, вали ты отсюда, пока жив. Горячий ты и в башке мусор. Кретин будешь полный, если меня не послушаешь. - Бурцев отвернулся, как-то безнадежно махнул своей широкой рукой. Сгорбясь буйволом, стал спускаться по лестнице, на улицу, где его ждала машина и любимый батальонный водитель Чумко.
Загинайло тоже вышел наружу. Проветриться. Пошел куда-то. Обводный, забылся, ступени к воде. От воды зловоние, пар смрадный. Смотрит в упор на эту черную воду. Ну что, вода? Кого ты там прячешь? Покачивается, раздутое, безглазое. Стерпим. Срок еще не пришел… Да и чего ты тут зубами скрежещешь? Эй, ты!.. Тошнота тут… Город спит. Праздника что-то не слышно. Где фейерверк? Где салют? Глухо…
* * *
Утром, придя в батальон, Загинайло узнал новость: у нас гость дорогой, Вася Рапинюк. Прикандыбал на костылях родненьких своих навестить, соскучился, дома сидя. Год назад Вася Рапинюк взорвался на гранате. Где именно, умолчим. Скажем только - на боевом задании. До этой беды Вася был здоровяк, самбист, стрелок-перворазрядник. Весельчак, балагур. Он и тогда в батальоне был знаменитость. А теперь, когда от Васи мало осталось, обрубок, да и слепой, глаза выжжены, Васина слава гремит по всему полку. Как увидели Васю на Г-й, выбежали, на руках вместе с костылями в батальон принесли. Усадили на табурет в дежурке. Улыбается слепыми веками. Все, кто был в батальоне, обступили его. Тут весь взвод Загинайло собрался вместо инструктажа. Гам, смех, кричат:
- Васька! Пес слепой! Кандыбает на костылях лучше, чем мы на своих, на цельных! Тебе ж протезы положены бесплатно, чего ж ты, дурик, на костылях мучаешься? Мы тебе кресло на колесах инвалидное сделаем! Скинемся всем полком и будем катать по Невскому туда-сюда в знак протеста. Пусть посмотрят на героя невидимого фронта!
Вася Рапинюк продолжал молчаливо улыбаться, сидя на табурете, в центре всеобщего внимания. Он был одет в камуфляжную форму, тельняшка облегала широкую грудь, на голове черный берет с хвостиком сзади. Ноги ампутированы по пах, правая рука по локоть, левая - без кисти.
- Как же ты, Рапинюк, теперь живешь? - хмуро спросил его пришедший посмотреть на своего бывшего бойца комбат Бурцев.
- Живу - не тужу, Степан Григорьич! - отвечал Рапинюк, кротко улыбаясь. - Жену вот ищу. Объявление в газету дал. А то скучно одному дома сидеть. Приходят по объявлению каждый день, валом валят, отбою нет. Да ни одна мне пока не понравилась. Выбираю.
- Разборчивый ты, Рапинюк, - мрачно пошутил комбат. - И искать не надо. Мы к тебе своих жен поочередно посылать будем, всем батальоном. Пусть возьмут над тобой шефство. Или вот что: оставайся в дежурке, помдежем будешь. Ты же оружие знаешь, как свои пять пальцев. Прости, Рапинюк! - спохватился комбат, заметив, как дернулась культя у калеки. - Ну, сиди так. Хоть на трубе играй! Вот Волына-симулянт вернется с больничного, травму свою залечив после сотрясения мозга, он трубач у нас, консерваторию кончал, он и певец и на дуде игрец. Он тебя научит. Всё! Пошли вон отсюда! Балаган закончен! Марш на посты! - заревел на собравшихся Бурцев. - Вам бы только зубы скалить, а не работать! Чтоб через минуту я ни одного не видел в батальоне!
Гнев комбата мгновенно разогнал сборище. Загинайло тоже хотел уйти, но тут он почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Замполит Розин! Жив-здоров, глаза сверкают зеленым, как у кошки, демоническим огнем, так и мечут искры! Чудовищная, сверхъестественная энергия распирает замполита. Как видно, штрафная чарка папы на вчерашнем пире и отдых на холодном полу пошли ему на пользу.
- Командир четвертого взвода Загинайло! - завизжал замполит Розин. - Почему вы не присутствовали на политзанятии?
Специально для командиров взводов всего полка. Заранее было объявлено. Вы что, особенный у нас? Белая ворона? Колунов Николай Кирьяныч очень вами недоволен. От его имени выношу вам на первый раз строгий выговор!
- Какое еще политзанятие? - изумился Загинайло. - Первый раз слышу про такое.
- Да это я так, к слову. Ты, Загинайло, не обижайся, соколик ясный, - вдруг совершенно переменил тон замполит. - Мы это исправим, соколик. Вот что: идем ко мне в кабинет, я с тобой персонально политзанятие проведу, так сказать с наглядными пособиями - через показ художественных образов и воздействие произведений искусства. Идем, идем, пока Железнов в отлучке, а то это хамло может нам помешать, - упорно тянул Розин за рукав несговорчивого Загинайло. - Ты не знаешь Железнова. Это вандал! Атилла! В живописи понимает столько же, сколько и бульдозер. Работать не дает, начну картину писать, он тут же в стену стучит, скотина, кувалдой или молотом, будто бы карту свою дурацкую к стене прибивает. Мастерская у меня трясется, стены трескаются, куски штукатурки сыпятся на холст. Он мне своими болтами стену насквозь, как копьями, пробил и лучшие мои картины в том месте висящие изувечил! Разве можно в таких условиях создать великое произведение искусства? А? Как ты думаешь? - жаловался, чуть не плача, замполит, таща за рукав переставшего сопротивляться Загинайло в свой кабинет. Зампослужбе Железнов действительно отсутствовал в батальоне. Дверь его кабинета, по соседству с дверью замполита, была наглухо запечатана сургучными печатями сверху донизу. Железнов остерегался воров и - не в меньшей мере - козней своего соседа замполита, этого шарлатана, которому место в сумасшедшем доме, как он выражался. Замполит втянул Загинайло к себе в кабинет и закрыл дверь на ключ. Загинайло оглядел помещение. Тут было как у маляров: все перепачкано масляными красками. Стол, стулья, диван, подоконник. Даже сейф в углу. Пол заляпан страшно, везде огрызки карандашей, обрывки веревок, сломанные кисти. Хаос. Стены сплошь увешаны картинами, свободного места нет. Загинайло пригляделся к одной большой картине как раз перед ним на стене: там было изображено нападение банды преступников на охраняемый объект, должно быть, банк. Милиционеры отражали нападение. Тут были лучшие бойцы батальона. С обеих сторон были убитые и раненые. Скуластый капитан милиции в фуражке, глубоко надвинутой на лоб, лихо палящий из пистолета в двух нападающих на него бандюг, показался Загинайло похож на его брата Петра.