Щуплый Оськин, также облаченный в бронежилет и каску, также с автоматом на груди, отнюдь не оскорбленный репликой своего приятеля-напарника, вскинул руку и бойко отрапортовал:
- Товарищ старший лейтенант! Докладываю! Под моей охраной находятся: денежное хранилище - раз. Внутренний двор банка - два. Наружные ворота - три.
- Хорошо, Оськин. Ты, Оськин, я вижу, орел! - похвалил Загинайло бойкого сержантика. - Вот и покажи, что ты охраняешь. А я посмотрю. Начнем с денежного хранилища. То, с чего ты глаз не должен спускать, как я полагаю, а мы тебя отвлекаем от твоего служебного долга. А ты, Монахов, - Загинайло обратился к стоявшему у дверей провожатому, - возвращайся к себе на пост. Да передай тем трем воронам, что я тут пока останусь, с Оськиным. А они пусть дуют посты проверять. Чтоб через пять минут их тут и духа не было!
- Будь сделано! - обещал Монахов. Повернулся и исчез за дверью. Оськин тщательно закрыл эту дверь ключом на три поворота.
Младший сержант Оськин, грохоча сапогами, повел своего гостя по галерее. Загинайло следовал за ним, осматривая на ходу незнакомое место. Галерея с низким потолком, ярко освещенная лампами в плафонах. Один бок - стена банка, другой бок - стекло, вид на двор. На дворе ночующие машины. Принадлежат банку. Грузовик, автобус, три легковых. Колеса блестят - серебряные диски. Это от яркости света. Двор озарен мощным прожектором, сверху со стены банка. Все углы и закоулки высвечены, как днем. Иголке негде спрятаться. Прошли галерею, уперлись в тупик. Ступени в подвал. Глухая черная дверь, железная, под сигнализацией, преграждает доступ к денежным хранилищам. За этой дверью - вторая, потоньше. За той - железная решетка, закрыта на висячий замок изнутри. Чтоб открыть, нужно руку просунуть и повозиться, если не насобачился. Так объяснил, проявляя усердие, Оськин, открывая одну за другой все эти преграды и показывая Загинайло. Все, все под сигнализацией. Сигнал на ЦПО, то есть центральный пульт охраны, и через три секунды, а то и раньше, как из-под земли вырастет группа захвата из ближайшего РУВД, автоматчики в касках. Но на этот счет тревожиться нечего. По крайней мере, в эту ночь. Можно шагать спокойно и дверями грохотать. Хоть плясать, хоть песни петь. Сигнализация временно отключена, что-то там с проводами кручено-перекручено, распутать не могут.
- Так. А теперь денежные хранилища покажи! - выслушав столь важное сообщение, приказал Загинайло.
Оськин повел в хранилище. По коридорчику налево. Горела только одна лампочка, давая скудное освещение. Дверь в хранилище запечатана бумажкой с печатью, сургуч. Оськин смело сорвал все печати и открыл дверь ключом, выбранным из толстой связки у него на поясе.
- Да чего! Опять приклеить - раз плюнуть! - объяснил он. - Бабенки, банковские работницы, слепые, как кроты, в очках, запотелых от подвальной сырости, ничего не заметят. Да и не смотрят они! Им бы скорей цигарку в зубы запалить, и бегут в сортир - дым пускать из всех дыр и ноздрей, как из действующего вулкана. Дым аж ко мне в будку поднимается и по всей галерее стелется туманом болотным. А я-то сам некурящий - вот беда! Воюю с ними все дневное дежурство, но пока остаюсь побежденным. Эх, придется и мне начать курить. Другого выхода нет. Непосильная борьба с проклятыми бабами. Вот сюда, товарищ командир, тут они и обитают, эти крысы подвальные! - разговорчивый от одиночного дежурства Оськин, не прерывая своей речи, ввел Загинайло в подвальное помещение с низким потолком. Стол во всю стену. На столе гроссбух. Канцелярщина: скрепки, папки. Зеркальце и женская расческа с длинной ручкой и целым клоком рыжих волос на зубьях. Оськин взял со стола зеркальце, посмотрелся в него и подмигнул сам себе хитрым глазом.
- Приличные бабенки, - известил Оськин своего сурового и молчаливого взводного. - У них тут всегда образцовый порядочек. Пыль сметут, тряпочкой оботрут. Днем деньги считают. А я в будке наверху над ними сижу, их охраняю. Инкассаторы приедут, гудят с улицы и на кнопку в воротах жмут. Провод ко мне в будку проведен, звонок-зверь, уши так и рвет, мертвеца из могилы поднимет, специально такой поставили, зная какой у милиционеров крепкий сон на посту. Звоню бабам в подвал, чтоб гостей ждали. Сам бегу отпирать ворота, автомат на пузе. Отпер. Инкассаторская машина на двор въезжает. Инкассаторы, два мужика с кобурами на заднице, тащат в хранилище мешки с деньгами. Эх, деньжат там! По завязочку! Как дерьма! Да вот, они тут все! Посмотрите, товарищ командир! - Оськин, распалясь от своего рассказа, красный, с горящими глазами, стал открывать одну за другой двери хранилищ и показывать Загинайло эти самые мешки с деньгами, все запечатанные сургучными печатями-блямбами, на каждом мешке бирка с номером.
- Эх, сидим на деньгах, а ни грошика не взять! - издал горестное восклицание Оськин. Он глубоко вздохнул и отвернулся, вид мешков надрывал его сердце, и лицо его имело страдальческое выражение. - А под вечер сегодня целый броневик прикатил, - стал он рассказывать дальше. - Таскали, таскали мешки эти, больше часа таскали. Вот они все тут, голубчики, в едином строю! Тут, я думаю, миллиард, такую мать! - Оськин стал пересчитывать прислоненные к стене мешки. - Нет, сбился! - сказал он. - Эх, товарищ командир, такие деньжищи пропадают! - Оськин снял каску с головы, автомат с плеча, положил на бетонный пол перед собой и смачно, с наслаждением уселся на мешок, первый в ряду. - Хоть посидеть на нем, на миллиарде, задом своим почувствовать! А сигнализация-то, командир, не работает же! А, командир! Ты подумай, подумай, командир! Сразу разбогатеть веселее, чем лапши ждать из светлого будущего!
- Оськин, сидя на мешке с деньгами, запел, загорланил во весь голос:
Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка,
Не мешай мне, добру молодцу, думу думати!..
- Пошли отсюда! - мрачно оборвал его песню Загинайло. - Расселся. Белая горячка у тебя что ли, Оськин? Рожа красная, огнем горишь, сургуч на мешке задом расплавишь. Знаю, какой кумыс вы тут попиваете!
Оськин нехотя поднялся с мешка. Обратным порядком запер хранилища на все запоры. Вернулись в галерею. Тут, сбоку, над хранилищем, где галерея поворачивает - будка для постового. В будке угарно и душно.
- Это от батарей, - объяснил Оськин, - их тут три штуки, масло горит. А что делать? Так еще можно тут существовать, чтоб от холодюги не околеть. А чем отоплять? Консервная банка эта выстужается вмиг, только отключи. Через минуту тут Северный полюс. От масла воздух тяжелый, конечно. Но терпимо. Стужу лютую переждем. Ноябрь жмет. Эх, судьба-индейка!
- На судьбу жалуешься? - спросил Загинайло, садясь на лавку.
- А для чего ж я родился? - спросил в свою очередь с наивным изумлением Оськин. - Нет, ты, товарищ командир, скажи, почему такая несправедливость в мире? Эти гуси для денег, значит, родились. А я, нищий, для чего?
- А ты, Оськин, и тебе подобные, - ответил ему хмуронасмешливо Загинайло, - рождаются, чтоб чужие денежки охранять. Ты для других охраняешь, пес в будке, тебе за это один раз в месяц хозяин косточку кинет со своего стола, чтоб ты с голоду не сдох и смог охранять не за страх, а за жизнь и дальше его несметные богатства, его сокровища. Вот так-то Оськин, и нечего, браток, скулить. Лапша-размазня. Дышать тут у тебя нечем! - Загинайло, не поднимаясь с лавки, ударил ногой в дверь в галерею, чтоб вошел свежий воздух.
- Нет, нет, мировая несправедливость! - продолжал плакаться Оськин. - Не могу я согласиться с таким устройством жизни, не могу, не могу! - вдруг закричал он истерически и грохнул кулаком по блоку сигнализации на стене. Взревел ревун.
- Оськин! Спятил! - Загинайло, вскочив, тряхнул взбесившегося сержанта за плечи, приводя его в чувство.
- Да кто услышит! - возразил Оськин, отключая ревун. - Ночь. Глухо. Кто услышит? Хоть волком вой.
Опять зазвенело. Не ревун. Телефон. Загинайло схватил трубку.
- Командир четвертого взвода Загинайло! - представился он.
- Слушай, Загинайло, - прозвучал из трубки вкрадчивоязвительный голос комполка полковника Колунова, - а что ты там в банке делаешь вот уже целый час? А?
- Новый объект. Изучаю особенности, выясняю недостатки, - твердо и спокойно ответил Загинайло.
- И что? Какие ты обнаружил особенности? Какие недостатки?
- Обязан вам доложить, товарищ полковник, что в банке не работает охранная сигнализация, - сказал Загинайло.
Пауза. Полковник Колунов обдумывал сообщение.
- Так-так, - произнес полковник. - Интересная новость. А Бурцев мне - ни полслова. Это он, видно, решил мне приятный сюрприз приготовить. Ну что ж. Состарился Бурцев. Склероз. Пора на пенсию, грядки копать. А на его место я тебя, Загинайло, поставлю. Не возражаешь? То, что ты только месяц в милиции - ничего, ничего. Ты, Загинайло, из молодых, да ранних. Ты у меня можешь высоко подняться. Да, высоко. А пока, вот что. Усиль охрану банка и сам оставайся там на всю ночь, до прихода служащих. Руководи охраной. Понял, Загинайло? - Полковник Колунов, не дожидаясь ответа, бросил трубку.
Младший сержант Оськин обрадовался. Вдвоем коротать ночь веселей. А то - скука. Экран монитора - что там? Мертвая улица. Гляди, не гляди - канал, камни. Как на луне. На двор банка глядеть милей. Машины спят, лошадиные силы, мотор отдыхает, железное сердце…
- Вооружения у нас с тобой, Оськин, маловато, - заметил Загинайло. - Пистолетик - воробьев пугать, - он хлопнул по кобуре у себя на боку.
- Так у меня еще автомат есть! Запасной! - воскликнул Оськин.
- Выбрав из связки тупорылый ключ, открыл сейф-гроб на полу у себя под ногами, достал оттуда новенький автомат АКМ-300 и снаряженный рожок. Протянул Загинайло вперед стволом.
- Оськин! Обращение с оружием у тебя, как у пещерного человека! - сделал замечание Загинайло. - Не дубину подаешь, может и выстрелить. Знаешь старую солдатскую поговорку, что ружье раз в год само стреляет?
Загинайло бережно взял автомат за ложе, снял с предохранителя, передернул затвор, проверил - нет ли патрона в патроннике. Опять поставил на предохранитель. Присоединил рожок. Положил автомат на стол перед окном, нацелив на двор.
- А сваргань-ка, Оськин, чайку, - сказал он, привалясь боком на лавку, подперев голову кулаком.
- Чай пить - не дрова рубить! - бойко ответил Оськин. - Мигом! Чайник у меня термоядерный. Ткну в розетку - через секунду вскипит, если не взорвется. Сменщик мой, Лычангин, три чайника уже взорвал. Он по-своему, по чукмекски кипятит - без воды. Будку всю осколками изрешетил, башкир проклятый.
Оськин приготовил чай. Достал откуда-то из-под стола два грязных стакана, один, сполоснув, подал Загинайло, другой, как есть, оставил себе. Налил из чайника - что-то черное, как деготь и пахнущее керосином. Без сахара. Выхлебав свое пойло, Оськин впал в меланхолическое настроение. Запрокинув голову в каске с ремешком под подбородком, он запел песню военных лет: "Темная ночь, только пули свистят по степи… Ты над детской кроваткой не спишь… Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в бою. Вот и сейчас надо мною она кружится…" Потом, сразу без перехода, запел другую песню, разбойничью: "Что ты кружишь, черный ворон, над моею головой…" Потом еще другую, и еще. Так он распевал больше часа. Загинайло задремывал на лавке, в глазах туманилось. Автомат на столе, блестит вороненый клюв, прорезь мушки… Подвал, мешки с деньгами…
- Ты как перед смертью поешь, - сказал он Оськину. - Тоскливо ужасно. Кончай нагонять тоску. Все равно перед смертью не напоешься.
Оськин умолк, и дальше они молчали до конца ночи, каждый в своем углу.
В шесть утра раздался громкий гудок с улицы.
- Это мусорщики! - крикнул, вскочив, Оськин. - Ни свет, ни заря. Пойду ворота им открывать. У нас мусора громадная бочка на дворе.
Загинайло, встав с лавки, пошел с ним. Мусорщики, два дюжих парня в робах, погрузили переполненную бочку с мусором на свою тележку и покатили ее через распахнутые Оськиным ворота на улицу, туда, где стояла их машина-чудище с высокой, как крепость, цистерной. Загинайло вслед за ними вышел за ворота наружу.
- Бувай, Оськин! - попрощался он с возбужденным бессонной ночью младшим сержантом. - Банк не проворонь. Да молока из той бутылочки припрятанной на дежурстве не пей, а то нехорошо будет. - И Загинайло своей тяжелой походкой враскачку зашагал от банка прочь.
X
В ту ночь начался буран, как нарочно, словно был в их сообществе. Снег повалил страшный, сплошной лавиной, занес улицы, их не успевали чистить, застревали машины. Но это-то и на руку. В "ночной работе" участвовали избранные, половина взвода, все три командира отделений. Загинайло возглавил. Впервые, сам повел. У него тут был свой умысел. Убьет двух зайцев. Он знал: убийцы его брата Петра предстанут пред его судом. Он покарает их своей рукой. Но прежде этого пусть они в последний раз в своей гадючей жизни на него поработают. Придурки. Придумали маскарад. Стребов, шут, его идея. Вместо черных чулков с дырками для глаз, чем прежде пользовались, надеть звериные маски: медведь, волк, лиса, кабан, лев, тигр, бык и проч. Банда ряженых. Как в кино, у гангстеров, только на русский лад, так сказать. А у некоторых морды такие, что и масок не надо. Бабура возражал, он был категорически против. "Тут не Чикаго!" - кричал он. "Театр устроили! Представление! Спектакль в детском саду! В игрушечки бы все играть! Дебилы! Ты бы хоть, Роман Данилыч, внушил им, этим куриным башкам!" - обратился он за помощью к Загинайло. Но тот, как ни странно, не встал на сторону здравомыслящего прапорщика, а поддержал эту дикую фантазию. Он мрачно усмехнулся. "Даю добро", - твердо заявил он. Стребов ликовал. Черняк был нейтрален. Прапорщик Бабура посмотрел на Загинайло внимательно. Почуял прапорщик что-то, его не проведешь. Но отступать поздно. Бабура, скрипя зубами, согласился на этот балаган. Где маски взяли? Стребов достал. У него жена завхоз в Детском театре, в ТЮЗе.
Загинайло уж был готов, когда за ним пришли Черняк и Бабура. Но помешал телефонный звонок. Позвали с вахты. Загинайло спустился к вахтеру на первый этаж, взял трубку. Фря, полковничья дочь, ее развеселый и наглый голос: "Эй, Загинайло? Плохо службу несешь. Уволю. Расстели постель. Через десять минут буду у тебя. Потом к отцу поедем вместе, хочет тебя лицезреть, опять в баню с ним пойдешь, чтоб попарил. Попаришь - место комбата твоё! А Бурцева вон. Меня должен благодарить, меня, Загинайло! Блядь полковую! Помой к моему приходу хоть одну половину туловища, желательно, нижнюю, от пояса и лапы, ты, уродина, медведь вонючий!.." Гудки. "Пьяная она, что ли?" - подумал про эти загадочные и обильные речи полковничьей дочери Загинайло. Делать нечего. Объяснил этим двум. Его выход отменяется. Он остается в казарме. А они как хотят. Сами с усами. Бабура и Черняк переглянулись. Они были посвящены в эти милые делишки, что у Загинайло с единственной и бесценной дочерью комполка Колунова, папы. Да весь полк знал. Ладно. Чего там. Не привыкать. Управятся. Утром Загинайло получит свою пятую долю добычи, как договорились. Хотя во взводе, говоря начистоту, никто не визжит от радости, уведомленный о таком дележе. Выражают недовольство, пока негромко. Но так и быть. До утречка. Бабура и Черняк ушли. Загинайло вернулся к себе в комнату. Увидел на столе оставленную маску. Криво усмехнулся своей косой усмешечкой. Надел ее на себя, резинки тугие, врезались в его широкий затылок. Не раздеваясь, как был, в шинели, в сапогах, ремнях, в оскаленной маске медведя на лице, лег на постель.
Фря явилась через четверть часа.
- Встречай, Загинайло, миляга! - закричала она, входя в комнату.
- Блядь русская пришла! - объявила она с гордым вызовом. - А кто ж я еще? Блядь и есть. Ты что, на бал-маскарад собрался? - Фря рванула с него маску. - Тебе, Загинайло, лучше б ягненком нарядиться. Бе! Бе! Ягненок с рожками! Прирежут тебя, Загинайло, ягненочек мой, чую, прирежут. Петра - пулькой в лоб, да камешком по башочке, а тебя - ножиком в животик, кишочки выпустят. Или в шею, в сонную артерию. Вот сюда! - Фря ткнула пальцем в шею все также лежащего на постели, безразличного к ее словам Загинайло. - Я вчера сон о тебе видела, - продолжала Фря. - Вещий сон. - Фря вернулась к двери, закрыла ее на ключ, стала раздеваться. - Шинель не жмет? - спросила она, голая, подойдя к постели. - Не поспеши я, ты б смылся. Куда собрался-то во всем снаряжении? Отвечай!
- Внеочередное дежурство, - вяло ответил Загинайло. - Особое задание. Приказ твоего дражайшего родителя.
- Родитель! - взвизгнула Фря, словно ей нанесли смертельное оскорбление. - Сволочь он! Мерзкая гадина! Змей тощезадый! Кто б избавил меня от этого седого кобелюки, я бы тому была по гроб благодарна, ножки б тому целовала. Его любимые писатели - Крестовский и Фрейд. Психоаналитик он! У всех, кто ему ни попадись, нутро насквозь, как рентген, видит. Духовидец!..
Заполночь. Лампочка раскалилась, палящий глаз. Фря не позволяет гасить, боится мрака. Спит как мертвая. Заезженная лошадка. Загинайло не спится. Встал. К столу пошлепал босыми подошвами по холодящему полу. Графин с водой. Задел стул, упала сумочка, Фря оставила на сиденье. Из сумочки выпала тетрадь. Толстая тетрадочка, обложка желтая, внутри исписано меленьким, кругленьким, что называют, бисерным почерком. Любопытные записочки, что это у нее там такое? Криминал на него? Дневник? Девичьи чувства? Загинайло присел на стул и стал читать. Так и есть: дневник. Любовный дневник ее. Только особый это дневничок, единственный в своем роде. Ай да Фря! Тут что-то вроде донжуанского списка, только не женщины, а мужчины перечислены, стоят строем по одному, нескончаемая колонна, перечень. Хоть команду давай: "по порядку номеров рассчитайсь!" Чуть не вся тетрадь заполнена, тут листов сто. И аккуратненько-то у нее как, по пунктикам, этими бисерными буковками, как в канцелярии, в какой-нибудь бухгалтерской книге. Каждый под своим номером, дата знакомства, фамилия, имя, отчество. Национальность. Описание внешности и характера, кратко, как это делается в ежедневных сводках о совершенных преступлениях в городе и о разыскиваемых преступниках. Особо, с подробностями - описание мужских достоинств и как себя ведет в постели. Исчислено количество встреч и отмечено их качество. Так, под номером, каждый мужчина, с которым она имела дело. Офицеры всех чинов и званий, от генерала до младшего лейтенанта. И сержанты, и старшины, и прапорщики. Все. Весь полк. Загинайло нашел в этом списке и своего брата Петра, и тут же - подробности его тела и его поведение в постели, бесстыдные и цинические. Фря, кроме того, каждому своему мужчине поставила за каждую встречу отдельную оценку по пятибалльной шкале, а также и суммарную - за все в целом. Как учительница школьникам за учебный год: двойки, тройки, четверки. Высший балл - редко. Пятерочки что-то не пестрят у нее в тетрадке. По болыпей-то части все двоешники да троешники. Но Петру поставлено пять, да еще с плюсом. Полюбился ей Петро. Сокол Петро… Последний в списке - он, Роман Загинайло, под номером 299. До 300-го не дотянул. На нем список кончался. Веселенький списочек! Загинайло подошел к постели, грубо толкнул в плечо эту коллекционершу мужчин, сунул ей тетрадь в нос.
- А мне что за год поставишь? Ты, работодательница!..
Фря вырвала у него тетрадь из рук, вскочила с постели, быстрая, как кошка. Пружина.
- Не лезь своими грязными лапами, куда не просят, целей будешь! - отрезала она. - А чужие сумочки тормошить не советую. Скоро, Загинайло, жить устанешь.