- Молчите? Но я вам даже больше скажу… - На улицу выбравшись, он опять остановился, закинул голову, из-под шляпы вглядываясь зорко и требовательно. - Сшибка, да - там, в вечности растянутая, разверстанная по зонам; а здесь отображенье во времени, овеществленье ее, если хотите, материализация… дурная, нечеловеческая? Да, действующие-то лица ее, увы, человеки, они ж и расходный материал упомянутый. Так уж заведено изначально, что не их только эта борьба, вышних, но и наша в той же мере, уж не меньше; и ежели ты ответственный на сем свете квартиросъемщик… да-да, телосъемщик, а не стадный индивидуй, то должен меж ними выбрать, на чьей ты стороне. На нейтралке тут, знаете, не отсидишься, не удержишься - раздавят в столкновении… Я даже так скажу: можно, в конце концов, и не верить в вышнюю, - он пальцем вверх небрежно, не по вере своей обнаружившейся, ткнул, - разборку онтологическую, но это ж никак не отменяет борьбу… э-э… земную нашу, мотивировки в ней те же, мой друг, и даже острее поставлены, ибо здесь и теза, и антитеза во всех их крайностях и бранях беспощадных наличествуют, а вот синтеза, выхода из этого патового состоянья нетути, в отличие от надмирного, невозможен здесь он… вот в чем трагизм положения нашего, тупиковый! А вот выбор, тобой сделанный, - это своего рода снятие трагизма, перевод его в драму существованья - что, согласитесь, весьма-таки предпочтительней для человека разумного, сиречь глубоко, как вы, мыслящего. Ответственный - он обязан выбрать, скажу я вам! Это, если хотите, экзистенциальное требованье, и нам с вами не избежать его!
- Прежде чем выбрать, надо знать. - Это было единственное, кажется, что мог сказать сейчас в ответ Базанов. Чего, вернее, не мог не сказать, промолчав. - Не вслепую же…
- А я вас подводил - хоть раз? Узнаете. Но что же мы не едем?! Ехать надо, ехать!..
Не подводил, если по большому счету; наоборот, вывел по наивозможной крутой на дело, к которому сам, своими силами навряд ли бы он выбрался-выбился когда в провинциальной, куда как небогатой на выбор конъюнктуре газетной, из обслуги в какого-никакого хозяина дела. И может, вправду агентство раскрутить, на скорейшую самоокупаемость выходить - из рук своих его не выпуская, разумеется, уговорить Воро-тынцева? Но удержишь ли? Агентство и оформлять-то будут скорее как организацию самостоятельную, намеки на это в проекте явные - нарочито расплывчатыми формулировками прежде всего, которые и так можно трактовать, и этак. Было над чем подумать.
Но уж никак не хотелось этого обещанного - "узнаете"… Век бы не узнавать, какие условия поставит Мизгирь, ибо именно на условия, даже на требования свои выводил его этим странным многоглаголаньем благодетель - а он не спохватился вовремя, не перевел на другое, не ушел от разговора, который с самого начала не туда пошел, ведь никак не нравился же…
С месяц, если не больше, не навещал он особняк за решетчатыми воротами: тихонькую старушку Веру Максимовну хоронили, бабку жены - еще жены, пока по третьему заходу бракоразводного процесса не настояла она на своем, крайним расхождением взглядов на жизнь вполне справедливо мотивируя и, конечно, изменой супружеской; ‘и если в первых слушаньях-заседаниях не могла или не хотела что-то достоверное про соперницу сказать, то в третьем выложила все как есть: некая Шехманова, искусствовед из центрального выставочного, более чем известная свободным поведением девка… Последнее неприятно задело его, что и говорить, и на вопрос судьи-женщины, имеет ли ответчик что сказать на это или возразить, он проговорил "не имею" в полной уверенности теперь, что случайным это быть не могло, кто-то из семейных знакомых успешно пас-выпасал его; и одна из женщин-заседателей, с самого начала симпатизировавших ему в его желании семью сохранить и с терпеньем немалым выслушивавших бессвязные и пустячные, почти истеричные обвиненья другой стороны, только руками скорбно развела… И вот предстоял, готовился спешно раздел-разъезд, а вернее, переселенье Базанова в однокомнатную и довольно запущенную "хрущобу" Веры Максимовны, некогда крестьянки-колхозницы Елецкого уезда, взятой замуж боевым уральцем старшинского звания, чуток не дотянувшим войну в Кенигсберге, в елецкий госпиталь угодившим… Хорошая старушка была, на весь-то белый свет с жалением глядевшая - и кто теперь на нас так поглядит?
Совсем уж неожиданным для него стало встретить в приемной шефа не умудренного годами и болезнями Григория Петровича, некогда бывшего начальником Воротынцева по учрежденческому отделу, но весьма, по словам Сечовика, преданного своему ученику, а молодую, под тридцать, женщину, проворно поднявшуюся навстречу им, даже из-за стола с понужденной улыбкой вышедшую.
- А вот наша кроткия Елисавет, - широким жестом представил ее Мизгирь, - прошу любить и… любить, Иван Егорович. Есть за что, не так ли?
Пожалуй, было за что. Хотя на первый взгляд ничего эффектного в ней не увиделось: серые с голубизной глаза, светло-русые, в чистый прямой пробор волосы в косы заплетены, уложенные на затылке, а все черты лица в общем-то непримечательны, разве что по-славянски мягки. Да, та мягкость в них, какая женственностью зовется и в каждом отзывается движении - как встала, из-за стола вышла с некоторой торопливостью, но и ею не умалив впечатления гибкости, плавности некой, да притом и фигурой подобранная, стройная… И он вспомнил почему-то, подумал, что вот этого, женственного, как раз не хватает подруге его, пристрастной ко всяким позам и кокетству Тинке… так ее, кажется, подружка плоскоглазая назвала однажды? Так.
- Ну что вы, - смутилась она, и ведь и голос даже, чистый, разве что самую малость грудной, подходил ей, как, впрочем, и светлый строгий костюмчик с юбкой, хотя можно бы в сарафан ее да под кокошник, на радость русопятам, - скажете тоже…
- И скажу! Там? - кивнул Мизгирь на дверь кабинета, и она вместо ответа торопливо как-то и будто с робостью даже закивала, шагнула было, чтобы доложить, но тот бросил небрежно: - Не надо. Как-нибудь сами представимся.
Они вошли, и Воротынцев поднял голову от бумаг, глянул с недоуменной прищуркой - на Базанова именно, каковой поздоровался, а потом на Мизгиря перевел пристальные уже глаза:
- Эка вы… прямо-таки снег на голову. И с чем пожаловали?
- Не без дела, - прошел тот к венецианскому окну, опустился в кресло с довольным покряхтываньем - боком, вольно, шляпы не сняв. - Делишек прибавляется, знаете, приходится успевать.
- В стольную, я вижу, съездили опять, - почему-то на шляпу его указывая, сказал Воротынцев, усмехнулся недобро. - Уж снимите, Владимир Георгич, не на улице… у нас же тепло, кстати. Взмокнете, не дай бог.
- Да как-то оч-чень уютно под ней, скажу я вам, надежно… и не стоит вашего внимания. А мы тут вот помозговали и решили: а зачем нам, спрашивается, отделишко какой-то, вкладыш рекламный для подтирки, когда можно и нужно агентство… э-э… соорудить, чтоб уж брать если рынок, то большой лапой и прямо за горло? По-забугорному, знаете, реклама - это мотор торговли, а здесь у нас только еще раскачиваются с ней, с печки ноги даже не спустили…
- Решили? - Леонид Владимирович перевел взгляд на Базанова, присевшего на дальнее кресло, и он головой отрицательно качнул - пользуясь тем, что Мизгирь не видит. - Агентство и газета - это, как я понимаю, вещи совсем несродственные. А где средства на него, вы случаем не помозговали?
- Сигизмундыч добро дал, он вперед глядит. Это не колхозников, под ихний навоз, кредитовать, не сделки мелочные, за этим - будущее… - насмешливо выпятил нижнюю губу Мизгирь. - А на дворе-то, между прочим, совсем иное, очень даже новое время, и миллениум грядет великий… не забыли, надеюсь?
- Как можно. А в Москву, знаю, съездили; и уж не диплом ли привезли? Так нас дипломами не удивишь, их теперь на каких только задворках не делают, не выдают…
- Нет-с. Всего лишь от Дергачева легкий привет-с. И просьба непременно передать некоторым, которые опрометчиво думают, что средства на их личных счетах - это их собственность, тогда как они являются, по сути, лишь процентами с нашего общего дела… Собственно, это и передать всенепременно-с. - В неожиданной сейчас и явно показной, усмешливой благожелательности Мизгиря была, оказывала себя какая-то едкая, если не издевательская, струйка… Уж не о счетах ли хозяина речь? - Что я с глубоким удовлетворением и делаю.
- Капитализм отменяется? Вместе с Россией свободной? - встал из-за стола Леонид Владленович, разозленный, и это было понятно по сузившимся без того маленьким и колким теперь глазам. - Далеко заходите… слишком далеко. А ведь не выйдет! Есть, хочу уверить, и выше инстанции…
- Наши? - коротко хохотнул тот, слегка поддернул шляпу на нос.
- И они, между прочим, тоже. Не зарывайтесь, не советую. - Воротынцев прошелся за столом, угнув голову и видимо сдерживая себя; но угрозе холодной дал выйти: - И что за откровенности, в конце концов? С этим не шутят, обязан напомнить.
- Кто не шутит, так это я… да и какому аудитору это напоминать надо? Сам проверяю, контору содержу. А контора пишет… - Это была, пожалуй, ответная по тону угроза в их откровенно обнаружившейся теперь вражде, в самой их пикировке сдержанно-злой, истинная причина которой лежала куда глубже его, Базанова, понимания. Никак не хотелось ее свидетелем быть и, неизбежно, соучастником невольным - к которому, не исключено, обе стороны станут еще и апеллировать… Чего не хотелось, так именно этого. - Ну, что - агентство… Ему-то все равно быть. Есть делишки куда поважней…
- А это уж как правление решит. Правление!
- Решит, не решит - без разницы. Да я и не о том-с. Порученье, впрочем, я исполнил. - Мизгирь лениво встал, два длинных суставчатых пальца поднес к полям шляпы своей, приложил, усмехнулся. - Так что честь имею - с полномочиями вместе. А в бумаги все ж советую заглянуть, у Ивана Егоровича они… Не помешает, уверяю. Да, Дергачеву ничего не передать?.. - И вышел, провожаемый молчанием хозяина кабинета.
- Блефует… - с презреньем сказал Воротынцев. - Вся-то жизнь из блефа, не позавидуешь. Нечему.
- Не могу судить. - Тут не отмолчишься, надо было что-то сказать. - Да и не имею, признаться, никакого желания знать и судить…
- А вы, пожалуй, правы. Себе дороже - лезть в эту грязь, не раз пожалеешь… - Остановился перед окном, сумрачный, тяжелый, невидящим взглядом уперся во что-то перед собой. И встрепенулся, сбросив накативший было морок думы какой-то. - Кофейку? А того пуще - с коньячком? - Нажал клавишу, распорядился, подсел к столику. - Понимаю, вам агентство - это как… собаке боковой карман. Ну, приварок поначалу, да и то пустячный; а потом самоопределятся они, отпочкуются, это ж неминуемо. Раскрутятся и материалы где угодно будут размещать, больше на ТВ и радио - так? Но оставьте бумаги, гляну. Скорее всего, посадить кого-то на это агентство целит, своего… А вас за предлог держит, механика нехитрая. - Помолчал, подбил-подправил пальцем седеющие усы. - А что, если мы вас в наше большое правление… кооптируем? А, Иван Егорович? Ставка и бонусы у нас отнюдь неплохие…
- Меня?! - Опоздала дубленка, подумал он… Дичь подумал, что же еще - а все от неожиданности, да и странности предложения этого. Все опоздало, если уж на то пошло, с самого начала - кроме дочки… - При моей компетенции нулевой в вашем деле? Нет, Леонид Владленович, спасибо. Сами же говорите…
- Жаль, и весьма, я бы на ваш здравый смысл там надеялся… Но опять вы, кажется, правы. - Поднял глаза на секретаршу, выставлявшую с подноса на столик кофейный прибор, конфет коробку, пузатые бокалы и бутылку привычного уже "Наполеона", - ласковые глаза, с теплым прищуром, сказал ей: - Представь, не хочет…
Она ответно - нет, с ответной нежностью улыбнулась ему, а на Базанова с лукавым удивлением глянула, с веселым, впрочем, понимающим; и он тоже понял все, что происходит, произошло уже между этим стареющим мужчиной и ею… что-то трогательное, наверное, как это бывает порой в таких несходных, не сочетаемых ни по внешности, ни по возрасту парах, - что-то выше того и другого…
- Правы, - повторил Воротынцев, перевел взгляд в окно опять. - И ценю ваш отказ не меньше, чем оценил бы согласие. В чем-то и… завидую вам. Ну да ладно, мы друг друга понимаем. Ничего-то девица не знает, да все понимает… так? - сказал он с легким смешком Елизавете, и та зарделась почему-то, смешалась, опустила глаза. - Принеси-ка и себе бокальчик, один-то можно - для бодрости.
Она выпила с ними, отказавшись присесть, так и стояла, покусывая конфету теплыми розоватыми губками, помадой не испорченными, с живостью переводя глаза с одного на другого; а Воротынцев меж тем говорил, досаду свою иронией желчной разбавляя:
- Времена эйфории, порыва единого бездумного к свободе в предании уже… Да и свежо ль преданье, мечтанья толп этих безмозглых? Все протухло, воняет, и как скоро! Демократия наспех в плутократию конвертировалась, золото власти - во власть золота… Старо как мир. Ввели народ в помешательство - и сами обезумели… Видали парадоксалиста? Опасайтесь, на вас у него большой расчет есть, по всему судя. Предложить многое может, за ценой не стоит, но… Но сами глядите. В оба.
- Что значит - цена? - невольно дернул плечом Базанов, хотя оскорбляться-то по каждому поводу во времена оскорбления всего и вся не приходилось. - Я не вещь. А если и вещь, то - в себе… А там цены-ценности другие. Правда же, Елизавета?
- Н-не знаю… Нет, конечно… - Она смутилась опять, растерялась даже - что, так стеснительна? При ее-то внешних данных вроде б не должна, не похоже, такие уверены обычно в себе, самодостаточны - с главным-то, по их убеждениям, козырем… - Другие.
- И ценности подменяются, увы, - апокрифами, стразами. Не отказывайтесь окончательно, Иван Егорович… Нельзя им сдавать дело. Понимаю, вам надо войти в курс - если и не всего, то многого. Войдете, это дело времени, и недолгого. Вот разберемся у себя с очередным парадоксом - и тогда, надеюсь, поговорим. Жить, жизнь вместе переживать нам еще долго, ведь так? Так. А в одиночку это всегда проблематично, тем паче теперь…
- Можно подумать?
- Можно. И сами посудите, как бы я мог это запретить? - засмеялся Воротынцев, переглянулся с Елизаветой. - Да ведь и не хочу же. Думайте. И знайте, что я к вам искренен и на. вас надеюсь. Вот за это еще по единой. А там и за дело пора. Возьмешь у меня, Лиз, - и на часы посмотрел, на каминные, - пару телефончиков московских, соединишь…
Выплыл наверх конфликт. Всплыл в мутных этих водах чужих, да ведь и чуждых ему взаимоотношений малопонятных - во вред делу его, это сейчас Базанов сознавал в полной мере. Потому хотя бы, что принужден выбирать, да нет - загнан в тупик выбора из вариантов двух, человеческих и прочих, какие оба - хуже…
Второй центр силы обнаружился окончательно, и оставаться равноудаленным, лавировать пытаться уже и невозможно, считай, не для его талантов во всяком случае. А не согласился, не принял сторону хоть того, хоть другого - недруг, как самое малое…
В эмпиреи свои залетая, более чем странные при его-то принципиальном почти цинизме и безверии во что-либо, парадоксалист и его не забывал, пристегивая к себе, бесцеремонно уже в обязанность вменял следовать за собою. Знал, на что идет, и заранее выставил требованье союзничества подневольного, ощутимо жесткого, и в уверенности своей даже и с шефом наедине оставил…
Что, так непрочен Воротынцев теперь? Так нежданно пригласивший его, незнайку, человека заведомо неделового, да и нищего, в синклит владельцев - и в каком качестве? В целях, можно предположить, баллотировки нужной, причем будущей, поскольку в нынешней кооптации он пока вроде бы уверен? Судя по всему, именно пока; а силы между тем почти выровнялись, к тому ж есть у Мизгиря, похоже, весомая весьма поддержка из белокаменной бывшей, ныне серобетонной, не зря он каким-то Дергачевым козырял… Да что там - наглел же, хамил мстительно, не стесняясь присутствием постороннего, а может, на это как раз и рассчитывая - для пущего эффекта, надо думать?
Вот кого бы не хотелось никак иметь врагом - по нескольким причинам сразу. Пусть и блефует, на арапа берет частенько, на словеса, но - опасен, умен разносторонне, средствами не брезгует, и неожиданностей всяких можно ждать тогда в любой момент и со всякой стороны. Но ведь и соратник, не подводил же, и как оставить, по сути - перебежать, пусть и с нейтральной той самой полосы? Стыд - понятие никак уж не политическое, так ведь и у тебя с ним что-то большее, чем политика… товарищество, да, хоть и не то совсем, о каком он заговаривает то и дело. И которое, по всему, уже существует - на той же адвокатской, не исключено, основе корпоративной, средь осведомленных, изощренных, где ты с газетой куда как пригодился бы.
Но вот с Воротынцевым… Здесь вообще не было, не могло быть никаких вариантов. Не по стыду, не по совести только, а по душе - никаких.
А тут еще и это "узнаете"… Уж не за мальчика ли принимают его? И тот и другой непременно зарядить хотят, завербовать его знаньем своим, ему совершенно ненужным, более того - нежелаемым вовсе, опасным делу, газете. Причем сначала согласье заполучив его на безусловное, по сути, покорное союзничество, а уж потом в свою версию интриги каждый в тайну, во вражду свою втащить; и какими будут они, тайны, и чем обернуться могут - гадать особо не приходится. Грязью, сам же и проговорился в великой досаде Воротынцев, чем же еще… до предложения своего, кстати, проговорился, подвело раздраженье.
Не мальчик, это они зря. Подождем-поглядим, нам не к спеху, да и резерв оттяжек всяческих какой-никакой, а есть. В конце концов, и предложение Воротынцева оставалось в силе, и над ним не грех было подумать хотя бы. Подумай, это немалой для газеты гарантией могло бы стать, если не решающей. А грязи - где ее нет? "Формованная грязь"… Понятно, что отговорка; но дело-то выше нас, не забывай, ибо кто ты без дела? Никто.
27
Подымая на четвертый этаж очередную коробку книг, Иван задохнулся - как-то внезапно и муторно, без предупреждающей задышки. Вернее, была она, и он хотел только дотянуть до ближайшей площадки лестничной, чтобы передохнуть, но не дошел. Ноги мгновенно ослабли, и он сел, скорее даже сполз спиною по крашеной стенке на ступени, не в силах вздохнуть в очередной раз, еле удержав на коленях ставшую тяжеленной картонную коробку… нет, не удержал, зашелся в хрипе и уж больше не видел ничего.
И раз, и другой тряхнул его за плечо подымавшийся следом Карманов, прежде чем Базанов открыл глаза. Николай растерянно, почти испуганно глядел на него, бубнил:
- Нет, ты чего это?! Сказали же - сами стаскаем, а ты там разбирай, наверху… Ч-черт! Ведь уж было раз… Встанешь?
Встану, сказал он себе; и наконец хоть с болью какой-то, но вдохнул поглубже, поднялся на подрагивающих ногах. Второй раз это здесь, на лестничном пролете, хотя в первый-то просто одышка сильная, постоял - она и прошла; но ребята увидели, как он воздух хватал, окоротили было: "Нечего, вон и… бледный какой. Лучше стол накрой-приготовь…" Спустился сумку продуктовую взять, в углу кузова пристроенную, но ее уж, оказывается, подняли в "скворечник" - так вот сразу окрестили ребята, недолго думая, его новое жилье, иного словца не подберешь; и чтобы пустым, к стыду-то хозяйскому, не подыматься, прихватил чертову эту коробку, вроде б и не тяжелую… Закурился в эти месяцы, с разводом-переездом тем же замотался, что еще скажешь.