В Астории мы переправились по огромному мосту через реку Колумбию, которая разделяет штаты Орегон и Вашингтон, а дальше впадает в океан. Здешняя земля, казалось мне, изобилует водой. Штат Вашингтон, расположенный на северо-западе Соединенных Штатов, - это сплошные леса и реки, реки… Мы свернули на восток, в сторону узкого залива Тихого океана, глубоко вдающегося в эту часть суши. А там поехали вдоль берега, держа курс на север. Островки, отмели и косы то и дело возникали на глади воды, напоминающей лагуну. Вдали, на другом берегу залива, мы увидели Сиэтл.
Сделав остановку, мы искупались в прозрачной, прохладной воде залива, чей соленый вкус напоминал о близости моря. Жюли заметила устриц, облепивших скалы, набрала их, и вечером мы продегустировали плоды ее усилий. Нам не хватало лимона, хотя, по мнению знатоков, он вовсе не обязателен. Но с лимоном или без него, устрицы решительно не понравились Люку, и он выплюнул эту склизкую гадость, издав громкое "бр-р!", понятное на всех языках. Что касается меня и Жюли, мы стали увлеченно обсуждать неопределенный пол этих созданий, безуспешно пытаясь представить себе их любовные сношения и благословляя природу, которая в этом смысле не ограничила человеческие возможности.
На следующий день мы прибыли в Порт-Анджелес, расположенный к северу от штата Вашингтон, возле узкого океанского рукава, отделяющего США от Канады: ее берега уже вырисовывались вдали. В этом месте территория штата образует длинный выступ, нечто вроде полуострова, смыкающегося с континентальной частью своей южной стороной. Нам не хотелось проделывать длинный кружной путь, и мы решили сесть на паром, который ходил между Порт-Анджелесом и Викторией на острове Ванкувер. Несколько машин уже ожидали посадки, и мы тоже встали в очередь.
Наведя справки, мы узнали, что паром отходит каждые два часа, вышли из трейлера и сели на скамейку. Я заметил рядом видавший виды киоск, где продавались газеты и старые книги. Иоанн Павел II благополучно избежал смерти в результате покушения какого-то безумца, которого уже простил. Я прошептал: "Иоанн Павел II больно скор на прощение!" Жюли меня не услышала, она увлеченно изучала "Сентиментальную биографию устрицы", написанную в 1939 году неким М. Ф. К. Фишером и давшую новую пищу нашей вчерашней дискуссии. Каждую минуту Жюли прерывала чтение смехом или возгласами: "Нет, это просто невероятно! Ты представляешь, оказывается, устрицы меняют пол по необходимости!"
- Это как же?
- Самец, накопив большое количество яиц и оплодотворив их, превращается в самку, чтобы снести эти яйца!
- А тебе хотелось бы вот так же менять пол?
- В настоящее время этот вопрос не актуален, - сказала она, указывая на свой живот.
Громкий гудок с парома подал сигнал к посадке. Сознание того, что мы меняем способ передвижения, возбуждало нас, всех троих, особенно Люка. Вскоре мы уже стояли на палубе, облокотившись на перила и с легкой ностальгией глядя на удалявшийся американский берег. Паром бесшумно скользил по морской глади. Легкий шелестящий бриз трепал золотистые кудряшки Люка. Солнечные лучи, пронзая облака, играли причудливыми бликами на воде залива.
Высадка на остров - сама по себе авантюра, которая в некоторых обстоятельствах может даже принять масштаб военной операции. Мы покидали привычный мир, чтобы оказаться совсем в другом, изолированном, окруженном морскими водами. Еще немного, и наша машина превратилась бы в амфибию. Однако эта машина, которая так долго везла нас, укрывала в своем чреве, защищала, кормила и поила, как любящая мать, которая покорно преодолевала, несмотря на тропическую жару, немереные расстояния, вдруг решила отдать концы именно здесь, у причала. Видимо, мы недостаточно хорошо заботились о ней. Видимо, уделяли ей мало внимания. Видимо, не проявили должной благодарности за все ее старания. И подумать об этом следовало раньше, ибо теперь, когда мы тихо-спокойно ждали своей очереди на сходнях парома, в веренице автомобилей, выезжавших на берег, и я нажал на педаль тормоза, вдруг случилось непредвиденное: машина не откликнулась на мой призыв. Сначала я подумал, что вместо тормоза включил сцепление, по ошибке или под влиянием эмоций (острова - это ведь давнишняя и вожделенная детская мечта). Но миг спустя, осознав, что мы сейчас врежемся в ползущий перед нами кабриолет, я резко вырулил из очереди влево под оторопелым взглядом Жюли, изо всех сил нажал на гудок, и под его громкий панический вой трейлер почти рухнул с мостков на пристань. Выехав на шоссе и судорожно вцепившись в ручной тормоз, я повел машину зигзагами, только чудом не задевая рассеянных прохожих. Наконец, машина запнулась на какой-то колдобине и встала - аккурат перед таможенным постом. Наш "слалом" не ускользнул от внимания изумленной общественности. Трейлер мгновенно окружила толпа зевак и представители правопорядка. Федеральная полиция Канады выглядит весьма импозантно, особенно конная. Я поделился своим горем с жандармом, сошедшим с лошади. Он щеголял в темно-синих бриджах с желтым кантом на боку и в черных кожаных сапогах. Позже я узнал, что баллончик, который он носил у пояса, наполнен едким слезоточивым газом. Он проверил мои водительские права и документы на машину, такую же процедуру выполнили следом за ним таможенники. Когда со всеми формальностями было покончено, они вызвали техпомощь, которая отбуксировала наш трейлер до ближайшего автосервиса Виктории.
Все это произошло чрезвычайно быстро, не говоря уж о моем лихом "пируэте" на причале, - все последующие события, да и сама жизнь, казалось, должны были пойти в ускоренном темпе, хотя еще час назад мы в мечтательном забытьи глядели на океан, упиваясь его соленым дыханием. Но теперь здесь, на острове, мы застряли надолго. Механик посмотрел на нас с жалостью, ясно говорившей о плачевном состоянии нашей машины и, следовательно, о стоимости ремонта. Тормоза приказали долго жить.
- Придется менять весь тормозной блок, - сказал он, размахивая перед нами каким-то металлическим обломком, с потрясенным видом археолога, откопавшего неизвестный предмет в слое железного века. - Я должен заказать новые детали, а их могут привезти только завтра, да и то если найдутся подходящие на складе у здешнего автодилера.
- А если не найдутся? - тоскливо спросил я.
- Ну, если не найдутся, надо будет искать в Ванкувере, а это уже задачка посложней.
Жюли ни разу не раскрыла рта с момента нашей бурной "высадки" на острове. Да и что тут было говорить? Мы не могли ускорить ход событий, а значит, оставалось только ждать. Но я чувствовал, что у нее в голове роятся многочисленные вопросы, например: что мы забыли на острове Ванкувер и зачем то и дело рискуем, стараясь попасть в какие-то места по той лишь причине, что они обозначены на карте. Насколько проще было бы поехать в Рим или Венецию! И насколько там красивее! По крайней мере, в тех городах повсюду есть бистро и кафе с открытыми террасами, где подают белое вино. "Да, но это в Европе, - возражал я, - Европа - это в первую очередь кафе, которых больше нет почти нигде в мире. И стоит ли искать в Америке то, чего здесь не может быть по определению? Разве моряки страдают ностальгией по пустыне, находясь посреди океана? И так ли уж плоха Виктория с ее британским обликом - кирпичными домами, зелеными лужайками, красивыми улицами и площадями? По-моему, наоборот, вполне приятный сюрприз для нас, европейцев. Не самое худшее место, чтобы ждать, когда починят машину. Ведь мы уже больше не попадем в Викторию, так почему бы не воспользоваться удобным случаем?" В общем, я старался быть оптимистом.
Механик вернулся к нам с радостной улыбкой. Нужные детали ему привезут завтра утром, и, если не возникнут новые осложнения, ремонт займет еще один день. Я объяснил ему, что трейлер служит нам также и домом, а наши финансы, особенно с учетом этой непредвиденной аварии, не позволяют снять номер в отеле. Но и эта проблема была решена: мы выкатили машину из гаража и расположились в ней на отдых так, будто сделали привал где-то на природе. Правда, здесь, на острове, мы были не одни, судя по оживленному уличному движению, которое замерло только где-то к середине ночи, и тогда я смог, наконец, спокойно заснуть.
На рассвете кто-то тихонько постучал в заднее стекло. Это был механик, который пришел нас разбудить. По лицу Жюли я понял, что боли возобновились - видимо, сказался переизбыток волнений, да и зародыш, которого накануне швыряло из стороны в сторону, вел себя неспокойно, безуспешно пытаясь закрепиться в материнском чреве. Интересно, сколько зародышей успешно выживает при землетрясениях? И учитывает ли статистика случаи выкидышей при подсчете жертв природных катаклизмов? Я размышлял над этими вопросами, глядя, как Жюли, бледная, с погасшим взглядом, глотает свои таблетки. Мы сложили нашу постель и кое-как навели порядок в машине, которую отдавали в чужие руки. А потом наблюдали, как два механика закатывают ее в гараж.
Мы провели весь этот день в пассажирском порту, любуясь яхтами, которые снимались с якоря и уходили в море под надутыми легким бризом парусами. Люк никак не мог понять, почему мы, все трое, не уплывем на одном из этих суденышек, ведь это так просто, так естественно - открыть для себя мир с борта парусника, подгоняемого морскими ветрами.
К концу дня мы брели по улицам куда глаза глядят, в ожидании момента, когда можно будет вернуться в гараж, как вдруг в южной части города нам попался на глаза столб с нулевой отметкой, означающей начало трансканадской дороги. Жюли испуганно спросила, сколько же километров отделяет нас от Монреаля.
- Около пяти тысяч, а может, и больше, - ответил я.
- Пять тысяч километров? Но это же расстояние от Брюсселя до Абдижана!
- Не знаю, не считал.
В любом случае, для Жюли это было слишком много. Она не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы преодолеть такой путь. Я видел, что она пришла в отчаяние и готова заплакать, - я-то хорошо ее знал, мою Жюли. Что же нам все-таки делать? Ускорить отъезд из Америки? Сесть в самолет, бросив наш трейлер в Виктории? Я представил себе лица наших родителей в бельгийском аэропорту: "Вы откуда? - Из Виктории. - А где это?" Жюли и сама не знала, как лучше поступить. "Ладно, будем решать это в Ванкувере, - сказал я ей наконец. - Все равно отсюда мы далеко не уедем".
Начался мелкий дождик, и мы ускорили шаг, торопясь вернуться в гараж. Машина была готова, и наш счет - тоже; при виде его мне стало так тошно, словно я нахлебался соленой морской воды. Но я не посмел протестовать, слушая, как механик перечисляет проделанные работы. Количество замененных деталей выглядело таким же устрашающим, как стоимость ремонта. Мог ли я знать, что, нажимая на тормозную педаль, спровоцирую такую катастрофу?!
Мы тотчас покинули Викторию, спеша сесть на паром до Ванкувера. Стоя на палубе парома, скользившего по воде между островами, мы смотрели на возникший вдали и медленно приближавшийся город. Мы только и знали о нем, что его название. Есть такие города на свете, которые существуют в нашем сознании только благодаря своим звонким именам. Ванкувер был из их числа.
Высадившись на берег, мы припарковали машину и пошли гулять в порт. Там мы купили открытки, и я послал одну из них отцу, горячему поклоннику Марселя Тири, с единственной фразой: "Тебе, бледнеющему при слове Ванкувер". Жюли ограничилась короткой припиской: "Мы наконец прибыли сюда и часто думаем о вас". А Люк поставил внизу свой "фирменный" знак, похожий на граффити, которыми разукрашены поезда нью-йоркского метро.
Ванкувер оказался неинтересным. Если не считать китайского квартала, он походил на американские города, из которых мы поспешно сбегали. Несколько торговых пешеходных улиц создавали бледное подобие центра, но мы быстро их обошли, а больше смотреть было нечего. У Люка обнаружилась слабость к китайской кухне. Это было видно по его довольной мордашке, обмазанной кисло-сладкой подливкой или соевым соусом, когда он ел жаркое из свинины или курицу. А еще ему очень нравились палочки для еды, которые он использовал не по назначению, а чтобы барабанить ими по столу. Хотел бы я знать, сколько едоков открыли в себе талант барабанщика, сидя в китайских ресторанах?
Жюли разбудила меня среди ночи, она больше не могла терпеть боль. Таблетка дафальгана не помогла, боль не унималась. Наша простыня была испачкана кровью. "Нужно ехать в госпиталь", - сказал я, предчувствуя худшее. В приемном отделении ее положили на каталку и увезли куда-то по коридору; меня же попросили заполнить бумаги, необходимые для ее приема в больницу. Я писал, а сам думал о Люке, спавшем в машине: счастливчик, он-то ничего не подозревает. Через час меня позвали в зал ожидания, залитый безжалостным светом неоновых ламп. Было пять часов утра. У Жюли только что произошел выкидыш. Вначале я ровно ничего не уразумел из объяснений врача, повторявшего одно и то же слово - miscarriage. Такие слова ведь не каждый день услышишь. И только по отчаянию в глазах Жюли я понял, что она потеряла своего, ребенка. Ребенка, который был и моим тоже, а как же иначе. Но разве можно было сравнить ее горе и мое! Я взял ее за руку, сказав: "Бедняга Люк, он лишился сестренки". Не знаю, откуда взялась у меня уверенность, что это была девочка. Жюли молчала, сжимая мою руку изо всех своих слабых сил. Врач старался утешить нас. УЗИ показало, что плод вышел из матки целиком, а это значило, что чистка не обязательна. Через несколько часов Жюли сможет уйти из больницы. Увидев наши потрясенные лица, он добавил, что сочувствует нашему горю, но мы должны знать, что третья часть всех беременностей заканчивается выкидышем. А мы, в нашем возрасте, вполне можем зачать ребенка примерно через пару месяцев. Если же Жюли не удастся справиться с депрессией, то у них здесь есть специалисты, готовые оказать ей психологическую помощь. Пытаясь хоть немного разрядить атмосферу, врач спросил, откуда мы приехали и что делаем в Ванкувере. Предвидя неизбежный вопрос: "Дорогая ли жизнь в Брюсселе?", который, похоже, не дает покоя всем врачам на свете, я сказал только, что Жюли очень устала, и тогда ее на несколько часов перевели в комнату отдыха, где и мне тоже удалось прилечь и заснуть.
Я совершенно забыл о Люке, оставшемся в трейлере. К счастью, больничная стоянка располагалась не на крутом склоне. Когда я пришел, Люк уже проснулся и весело щебетал, лежа в своем гнездышке. Я взял его на руки и вдруг разрыдался бурно, как ребенок, не в силах унять слезы. "Какой ужас! - думал я. - Что если бы Люк стал жертвой выкидыша! И не сидел бы сейчас у меня на руках и не вытирал бы мне лицо своими мокрыми пальчиками". При виде Люка, который бросился к ней, Жюли попыталась удержаться от плача, чтобы не превращать эту встречу в мелодраму. Это ей не очень удавалось, время от времени по ее щеке все-таки скатывалась слеза. Люк, доселе никогда не видевший нас в таком состоянии, тоже расплакался, видимо, смутно почувствовав, что лишился чего-то неведомого, безымянного.
К концу дня Жюли выписали из госпиталя. Пока она лежала там, мы с Люком сели на автобус и поехали в аквариум посмотреть на белого кита, который плавал в отдельном бассейне. Огромная туша то исчезала в глубине, то выныривала на поверхность, взбаламучивая воду и выбрасывая вверх огромные фонтаны, приводившие Люка в полный восторг. Я рассказал ему, как кит проглотил Иону и как тот благополучно жил у него в животе, питаясь рыбой и планктоном, а кит ничегошеньки не знал об этом. В общем, кит стал для Ионы кем-то вроде мамы.
Вечером Жюли сказала мне с дрожью в голосе, что у нее больше нет сил продолжать путешествие. Она чувствовала себя опустошенной и частично даже виновной в случившемся. Мы проявили элементарную неосторожность и пренебрегли советами медиков. Она не упрекала меня ни в чем конкретно, ведь мы принимали все решения вместе. Но пересечь Канаду с запада на восток - нет, это немыслимо, на такое не отваживаются даже канадцы. Я знал, что настаивать бесполезно, Жюли не изменит своего мнения. "Ладно, мы решим завтра, - сказал я, обняв ее. - А теперь надо отдохнуть, ты должна выспаться, моя дорогая".
Ночью мне приснился кит, кувыркавшийся в волнах. Всякий раз, как он разверзал свою огромную пасть, оттуда вылетали десятки младенцев, которые тут же начинали плавать вокруг него, то и дело ныряя в море и выныривая обратно.
Что касается Жюли, то ей, по-видимому, приснились поезда. Во всяком случае, утром она заговорила со мной о трансканадском поезде, информацию о котором вычитала когда-то в своем путеводителе: это был Canadian Pacific Railway, комфортабельный экспресс, преодолевавший за четверо суток расстояние между Ванкувером и Монреалем. "Всего четверо суток? - переспросил я. - На машине это займет как минимум вдвое больше".
- Вот именно это меня и отпугивает. А ты поезжай на машине, если хочешь.
Последовала короткая дискуссия, касавшаяся судьбы Люка, чье общество мы стали оспаривать друг у друга: Жюли, ссылаясь на свое состояние, я - на невыносимое одиночество, грозившее мне во время этого восьми или девятидневного переезда.
Потом мы отправились на вокзал. Поезд отходил ежедневно в восемь тридцать вечера, и на сегодня еще оставались свободные места. Мы купили билет для Жюли. Я спрашивал себя, чем на самом деле объясняется ее решение ехать поездом - усталостью от непрерывных странствий или, что более вероятно, усталостью от супружеской жизни? Ибо вот уже шесть месяцев как мы с ней жили бок о бок, не расставаясь ни на минуту, терпя друг друга с утра до вечера.
Сцена на вокзале вылилась в мелодраму, какими изобилует кино: душераздирающее расставание женщины с возлюбленным, матери с ребенком; когда Жюли взяла на руки Люка, слезы хлынули из ее глаз с удвоенной силой. "Люк, возлюбленный мой!" - шепнула она ему на ушко, тогда как ее возлюбленным, вообще-то, был я. В общем, смятение достигло апогея - смятение чувств, как это всегда бывает при прощаниях и встречах.
И вот мы в последний раз видим Жюли за окном ее купе, и я не верю своим глазам: неужели она сейчас уедет от нас в этом великолепном голубом экспрессе с золотыми буквами "Canadian Pacific Railway" на вагонах?! Она машет левой рукой, а правой утирает слезы. Люк машет ей в ответ, я тоже. Начальник вокзала дает свисток, и поезд медленно, с адским грохотом, трогается с места. Мы с Люком бежим по перрону все быстрей и быстрей, чтобы не потерять из вида Жюли, которая высунулась из окна. Я кричу ей: "Pericoloso sporgersi!" , но тут поезд набирает скорость и с пронзительным гудком исчезает в ночной тьме.