Коммунисты еще до сих пор орут о восстановлении "великой и неделимой России". Только не будет этого. Не будет, потому что уже ни одному нерусскому не захочется быть "младшим братом". Все это уже прошли и прочувствовали. Воссоединение бывшего СССР, как и всякая реставрация, невозможно. Нет для этого ни экономических ресурсов, ни политической воли правительства, ни психологической готовности населения. Чтобы вернуть статус "великой", надо маленько поубавить гордыни, ни на минуту не забывая, что страна многонациональная и многоконфессиональная. Только абсолютное равноправие и взаимное уважение. Ничего другого человечество не придумало. Никакие "русские идеи", никакое православие не поможет. Они не помогут даже в том случае, если "чисто русские" загонят себя в резервации, ибо резервация - это тупик.
Ну а по отношению к евреям наши молодые воспитываются так, что если и не все пойдут в черносотенцы, то на защиту от оголтелых погромщиков не встанет никто. Скривив губы, будут созерцать, как калечат и убивают "жидов". А потому, видя, что
У власти в лоне что-то зреет,
И, зная творчество ее,
Уже бывалые евреи
Готовят теплое белье…
Да и сколько евреев осталось!.. По последней переписи - двести сорок тысяч. Это на сто сорок миллионов остального населения. А до войны в Союзе было три миллиона соплеменников. Так что не евреи, не евреи делают сейчас погоду в России. Русские "патриоты" должны быть на этот счет покойны. Но они, "патриоты", смотрят на происходящее только через сполохи пожаров и дуло автомата. "Захватывая одним полком" Чечню, устраивают себе "веселую" жизнь на долгие годы… А потому, если не подумают трезвой головой, мало не покажется.
Спрашиваете, как к Сталину отношусь? В далеком тридцать пятом - мне было пятнадцать - пропел при отце частушку:
Огурчики да помидорчики -
Сталин Кирова пришил в коридорчике…
Услыхав, отец подошел и дал по шее, правда, не больно. Сказал: "Услышу еще раз - голову оторву". Больше повторять не нужно было, хотя сам, когда выпивал рюмочку наливки, говорил, прикладывая два пальца ко лбу: "Цвей фингер, цвей фингер"… То есть: два пальца, два пальца… Понимая, кого он имеет в виду, мама шипела как гусыня, а мы с сестренкой только таращили глаза.
Так что теперь, когда заявляют, что народ любил Сталина, не верьте. Ложь это. Боялись - да. Очень боялись. До смерти боялись. Но любить?..
В сорок восьмом, когда начались послевоенные процессы, я все понял про него окончательно. А то, что происходит сейчас в отношении его личности, можно объяснить опять же стишками Губермана:
Висит от юга волосатого
До лысой тундры ледяной
Тень незабвенного усатого
Над заколдованной страной…
* * *
Когда два дня назад Вы пришли, думал, поговорим пару часов и все. А тут вот уже третий день обсуждаем мою персону.
Где Вы остановились? У знакомых. А то вот это раскладное кресло свободно. Я - старик спокойный: никаких поползновений не будет. Завтракали? Тогда включайте машинку - будем закругляться.
Знаете, есть эпохи и периоды особого цинизма в жизни, когда врут даже не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы поживиться. До души было легче достучаться, когда пришел Горбачев. Тут показалось, что небо расчистилось, всколыхнулись надежды. Души приоткрылись, поскольку их враз освободили от прежней лжи. Недавно совершенно случайно познакомился в одном доме с двумя русскими парнями. Подчеркиваю: русскими. Они без бандитского и обкомовского прошлого, выбились своим умом. Так вот, они в ужасе от происходящего и знаете, что говорят? Уезжать надо, пока не поздно. Страшно теперь вкладывать деньги. Ленин и теперь "живее всех живых": грабь награбленное… Это бессмертно. Это горит в сердцах бывших партийных и комсомольских деятелей, которые опоздали к переделу собственности девяностых годов.
Наша элита занимается устройством собственной судьбы, а население слабо и дезорганизовано. И, по-моему, совершенно ясно, что во власти нет или совсем мало людей с государственным типом мышления, которых бы по-настоящему заботило положение дел. Кстати, во все времена мир был трагичен. Все ценности существуют за счет друг друга: нельзя жить интересно и безопасно: следуя одному освященному правилу, попираешь другое. Всегда приходится платить за все не только в мире реальных поступков, но и в мире идеалов.
А не получается у нас ничего еще и потому, что не знаем точно, чего хотим. Как в той песне: "Мечта прекрасная, еще неясная, уже зовет тебя вперед…" Вот и мы бросаемся вперед, не думая, что же на горизонте. А мечта должна быть реальной, тысячу раз проверенной и выверенной: отсутствие внятно сформулированных задач, навыка целеполагания приводит к невнятным и разрушительным действиям. Хотя одна мечта формулируется достаточно четко: бутылка водки и хвост селедки…
Много лет назад Пушкин сказал:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Почему поэт был так гневен? Да потому что видел, как глухи люди к новому, передовому, чему-то такому, что делает человека человеком, а главное - к свободе и достоинству. Сонная лень - вот что определяло общество и тогда, и теперь. А потому своим детям и внукам можем, наверно, теперь сказать: готовьтесь радоваться, когда стригут вас, а лучше - научитесь стричь сами. Угождайте начальству. Произносите лживые казенные речи. Берите взятки, делитесь ими с вышестоящими. Что вам народ, который то и дело предает своих самых лучших, самых порядочных сыновей?
Пушкин был в отчаянии, я - тоже.
Что происходит? Да идет деградация - как бы и что бы ни кричали по телевизору. Идет деградация и государства, и населения. Почему происходит? Все - из-за нашей элиты. Эти люди, которые, должны были бы ощущать ответственность за свой народ и хотеть сделать его жизнь лучше, не желают этого и даже не пытаются что-то предпринимать. Заработали свои миллионы и посты - вот и все стремления.
Наша элита в большей степени ориентирована вовне. У нее вне страны деньги и активы, вне страны - репутация, вне страны учатся дети, вне страны рожают жены. Их безответственность распространяется подобно лесному пожару и становится стилем жизни всего общества. Мнение народа до нее не доходит, а потому часто кажется, что идем в то будущее, которое обрисовали Оруэлл и Замятин.
Что делать? Мы - пока сырьевая база. Чтобы иметь возможность удержать сырье, должны развиваться технологии. А что значит развить технологии? Чтобы вырастить одного хорошего авиаконструктора, нужно иметь миллион студентов. Это не я придумал. Это статистика: и наша, и европейская, и американская.
Гражданское авиастроение - дальнеи среднемагистральные пассажирские самолеты. Сейчас примерная емкость российского рынка - двести машин. Этого недостаточно даже для одного нормального авиазавода. Значит, чтобы иметь гражданское авиастроение, нужно не просто свой рынок защитить, но и соседние рынки себе вернуть. А задача не ставится даже на уровне удержания собственного рынка. Считается, она противоречит идеям либерализма.
У нас ни по одному направлению нет хорошо продуманной и четко прописанной стратегии. Разруха везде: и в коммуналке, и в голове. Безумная бюджетная политика, из-за которой бесконечные конфликты в ЖКХ. Задуманная пенсионная реформа - конфискационная. А самое главное - государство не обеспечивает прав собственников. Пока собственность не защищена, пока существуют криминальные банкротства, инвестиции не пойдут. Ну а отсюда и все экономические проблемы.
Как и прежде, продолжаем холуйствовать: президент что-нибудь скажет, и тут же "подголоски" подхватывают, а реального-то продвижения нет. Я не за то, чтобы олигархи нарушали законы, но я за то, чтобы бизнес не страшился власти, которая ежеминутно может упечь его в тюрьму. Если маячит тюрьма - любой будет убегать или стремиться убежать. И чиновник, и бизнесмен должны признавать, что существуют такие ценности, которые выше их личных комфортных интересов. Вот если придет такое понимание, если все поймут, что частная собственность неприкосновенна, тогда, может, что-то и начнет получаться. И без воровства!..
Спрашиваете, как говорят украинцы, "за Америку". Я не был в ней и знаю об этой стране только по книгам, журналам, телеку. Одно понимаю: Рузвельт дал стране всю закваску. В тридцать третьем, едва став президентом, - экономика была в параличе, банки все лопнули - начал вести по радио беседы, в которых очень доходчиво объяснял людям, почему в политике делает те или иные шаги. Этими беседами достучался до сердца каждого. Беседы были обращены не к толпе на митинге, а к каждому человеку, к каждой семье, затрагивали самые актуальные, самые острые вопросы. Такие выступления проводил каждые два-три месяца, и люди ему верили.
В эпоху, когда Гитлер и Муссолини спекулировали на народных страхах и предрассудках, Рузвельт взывал к лучшим чувствам и качествам людей, чтобы восстановить их доверие, дать возможность жить в мире и согласии. Даже в военные годы не уставал твердить о важности установления в мире четырех свобод: слова, вероисповедания, свободы от нужды и свободы от страха. Неустанно говорил, что авторитаризм никогда не станет ключом к процветанию.
Наш век - век развитых технологий, век экспорта конкретной высокотехнологической продукции. Мы же все держим какую-то фигу в кармане и продолжаем кричать: "Самые, самые…"
Нам нужна стабильность. Но не стабильность Мугабе, а стабильность Рузвельта и Эйзенхауэра. Не нужно, как сказал Тютчев, иметь "чувство затаенной злости на обновляющийся мир, где новые садятся гости за уготованный им пир". Вот когда все это поймем, может, что-то начнет меняться.
…Ну, что, милая, получилась у нас какая-то очистительная беседа. Никому ничего подобного никогда не говорил. Как на исповеди, в первый раз. Сумели расположить…
Нет, я не в депрессии. Чтобы обиходить себя, держать в порядке свое маленькое хозяйство, мне уже надо потрудиться. У невестки появился "друг", и ей я не нужен. Внук и правнук живут в Москве, бывают редко. Конечно, конечно, старость - препротивнейшая штука. Мало того, что чувствуешь, как скукоживаешься физически, так еще и желания твои иссыхают. Ощущение такое - будто на тебя панцырь надели. Но смерти не боюсь. Григорий Горин говорил, что смерть очень боится, когда над ней смеются. Пытаюсь…
Чтение, воспоминания о прожитом - вот моя жизнь. Винюсь перед женой, хотя никогда ей не изменял. Но стройная девочка с бело-розовой мраморной кожей на берегу Березины не раз приходила в мечтах…
Вообще на Земле нет рая. И нет окончательного абсолютного решения ни одного вопроса. Все время надо думать, как жить дальше, что делать заново. А под конец можно еще раз любимого Тютчева?
Когда в кругу убийственных забот
Нам все мерзит - и жизнь, как камней груда,
Лежит на нас, - вдруг, знает Бог откуда,
Нам на душу отрадное дохнет,
Минувшим нас обвеет и обнимет
И страшный груз минутно приподнимет…
Да! Дружок мой - Семка Геллер - жив. В Киеве он. 2004 г.
Дежурство
Господи! Как же мучается Мирзоев из первой палаты. Ампутировали ему ногу до паха, а он все стонет: "Нога… нога…" Фантомные боли долго будут преследовать, но потом пройдут. Совсем пройдут. Боли будут от протеза.
Сегодня двадцатое сентября две тысячи восьмого года. Осталось девять дней до отпуска. Как же он устал. Дают знать пятьдесят шесть годочков.
Очередное дежурство. Раненые, раненые, раненые… Везет! Кавказский след так и догоняет. Почему-то ставят дежурства на дни, когда прибывают борты из Ростова и Владикавказа. А смотреть на этих обиженных судьбой и правителями людей нет сил. Тяжко. Тяжко еще и потому, что вспоминается Алеша - племянник, убитый в Афгане. Потому и невозможно перед очередным министром, когда тому вздумается посмотреть на искалеченных, делать милую улыбку и сообщать о мужестве и героизме солдат и офицеров, которые теперь превратились в… Нет сил думать, что же будет с ними, убогими, искалеченными, когда выйдут за стены госпиталя. Какое найдут место? Как прокормятся? Может, придется, пробираясь между иномарками, просить милостыню.
А на Новый год приходили в отделение Дед Мороз и Снегурочка. Поздравляли детскими стишками и загадками. Надо было видеть ребят: нет, не побитые и израненные то были мужики. Это были дети, с трепетом отвечающие на головоломки. А когда свита сопровождающих добралась до меня - не смог разговаривать: ком в горле встал, голос сорвался…
Когда смотрю на раненых, все больше убеждаюсь: страна идет к страшному. Выживают только те, кого Бог пожалеет или врач вылечит. Почти все рождены с уже ущербной генетикой. И все идет дальше - потомству. Бедствие довершают семья, школа, которая перегрузками плодит невротиков, аллергиков и прочих хроников. Будущие родители из них - никакие. В итоге - обвальная убыль людей.
А ведь еще в сороковые-пятидесятые прошлого века, когда отец с матерью нас с сестрами на свет производили, все не так было, хотя жизнь, ой, какая была. Кормились своим трудом. Работали весной, летом и осенью с утра дотемна. Арендовали в степи пять огородов. Сами все обрабатывали. Особенно трудна прополка и когда стебли сухой кукурузы собирали - ростом они выше двух метров. Сухие листья мельчайшими шипами резали потное тело. Жара - под тридцать. Голый, в одних трусах. Искупаться - только вечером, в море. Зато, когда уж почти ночью домой возвращались, - звенящая тишина и… ковыль. Едва уловимый шелест его кружил голову.
Тягомотно было и молотить подсолнухи. На работе этой всегда хотелось спать. Бил палкой с таким остервенением, что иногда по собственной руке попадал. Несколько раз в месяц приходилось быть пастухом. Стадо - двенадцать-пятнадцать коров - с двух улиц. Пасли по очереди, потому как пастухи не держались: платить по-настоящему было нечем. Выгоняли коров в четыре-пять утра. Выгонишь, а потом "уговариваешь" главную буренку, чтоб улеглась на землю. За ней ложились и остальные. Тогда и самому можно было доспать часок-другой.
Несмотря на четыре комнатки, как-то все было построено так, что спал на раскладушке, а стояла она "на ходу". Потому ночью, встав по нужде, все об нее спотыкались и с тихим матерком шли дальше. Просыпался, а заснуть снова на старом пальто - матраца не было - не всегда мог. Утром тело ломило.
Летний гардероб состоял из "семейных" трусов и сандалий, подошвы которых отец каждую неделю подбивал заготовками из мотоциклетных покрышек. Следы протекторов оставались на земле и явно указывали, в чей сад сегодня наведывались. Набеги совершали постоянно, хотя своих фруктов было полно. Но запретный плод всегда сладок.
Учился хорошо - лучше сестер. Тройку не считал отметкой. И кроме обычной окончил музыкальную школу по классу баяна. В технике, беглости пальцев не было равных. На всех смотрах выступал. И Дворжака, и Баха играл, а мечтал о фортепиано. Даже клавиатуру на бумаге нарисовал, на столе играл. Но денег на инструмент не было.
Все доброе и хорошее шло от матери, хотя она неграмотная была и выучилась читать и писать, когда мы уж стали взрослыми. Родители готовили ее в монашки и считали: учение ни к чему. А она взяла да и вышла замуж. Умной была замечательно. Мудрой. В доме за всем следила, потому что отец или бывал в отъезде, или болел. Был шофером-дальнобойщиком, как теперь бы сказали, ездил далеко в Россию, даже в Сибирь. Там однажды и простыл, да так сильно, что болеть стал без конца, а лечиться не шел. Мать своими средствами выхаживала. Первый раз в больнице его обследовали, когда уж огромная каверна была.
Мама работала только зимой на местной почте. Разносила телеграммы. Летом, весной, осенью - земля, земля, земля… Меня, единственного сыночка, младшенького, любила очень, но и я никогда не обижал ее, а став медиком, доставал самые дефицитные лекарства, когда начала хворать. И последнюю ее просьбу никогда не забываю: могилку навещаю, люблю жену и детей.
К врачеванию начал готовиться лет с восьми. У приятеля мать работала завхозом в больнице, приносила списанные медицинские инструменты. Зачем они ей были нужны, до сих пор не пойму. Но щелканье их обожал и на всякую чепуху выменивал у приятеля. Безбожно потрошил животы сестринских кукол: выбрасывал опилки, засовывал сухую траву, зашивал. Это называлось операцией. От отца здорово влетало - сестры жаловались, но с завидным упорством продолжал и продолжал свои эксперименты. В восьмом классе по учебнику одноклассницы, что стала учиться в медучилище, начал постигать хирургию, потому, когда поступал в институт, удивил экзаменаторов своими познаниями. Ничего, кроме медицинского, для себя не видел.
У отца брат двоюродный в Краснодаре был - не чета нам, богатый. По тем меркам, конечно. Приняли они меня на время вступительных экзаменов хорошо - поселили в гараже. Тетка объяснила: в гараже будет спокойней. А институт был "блатной". Весь Северный Кавказ в нем пасся. Я поступал без протекции. Видно, экзаменаторы что-то во мне учуяли. За проживание же в гараже да за бесконечный запах бензина пришлось еще отрабатывать на дядюшкином огороде.
Отец умер через два месяца после моего поступления, но хоть немного, да порадовался. Мать горевала, на что будет учить, но все-таки с трудом ежемесячно наскребала рублей сорок. Двадцать восемь была повышенная стипендия. На четвертом курсе уже вовсю работал медбратом, на пятом - фельдшером на "скорой помощи". Так что от материнских рублей тут же и навсегда отказался.
А недавно приснился мой город. Как же люблю его… Двадцать шесть веков насчитывает. Как Пантикапей известен с VI века до Рождества Христова. Жили вначале в его стенах милетские греки. Уровень экономики и культуры был очень высокий. В XIII веке поселились в нем татары, в XIV уступили место генуэзцам, потом турки его воевали, а уж в конце XVIII века, в 1771 году, пришли русские. Город стал первым российским в Крыму. Именно здесь окончилась в 1920-м кровопролитная Гражданская война, а во время Отечественной пережил он две оккупации. Разрушен был фашистами до основания. Потом такие люди, как отец и мать, его восстанавливали. Теперь большой - на сорок километров протянулся. От мыса Фонарь на северо-востоке до Камыш-Буруна на юго-западе. Не зря назван городом-героем: земля насквозь пропитана кровью.
А еще - двести восемьдесят дней в году светит солнышко, хотя зимой ветры дуют злые, и залив сковывает льдом. В общем, не зря русские когда-то здесь обосновались: точно поняли выгоду местоположения. На границе между Европой и Азией, в проливе между двумя морями Черным и Азовским.
Особенно хороши гора Митридат с мятущимся на вершине вечным огнем, волнистая линия холмов, закрывающих горизонт, неохватные просторы южной степи. Вид их рождает какое-то щемящее чувство собственной причастности к людским судьбам, к истории. Часто, когда снится город, слышу полузабытую песню:
А море Черное ревело и стонало,
На скалы грозные взлетал за валом вал,
Как будто море чьей-то жертвы ожидало,
Стальной гигант кренился и стонал…