Однако взгляд и мысли водителя устремлены куда-то в глубь выреза моей матери; ему требуется время, чтобы прийти в себя. Через плечо Хильке он тянется за своим коньяком, наклоняет бокал и бесцельно крутит его в руке.
- Ну, - произносит он, - самому нужно быть попроще. С ними нужно вести себя непринужденно. Дать понять, что тоже кое-что повидал в этом мире. Ну вот, взять, к примеру, Ленхоффа… Не стоит говорить ему: "О, я вырезаю ваши передовицы и храню их!" Но вы должны дать ему понять, что вы достаточно сообразительны, чтобы узнать его. Например, сейчас я сказал ему: "Добрый день, герр Ленхофф, хоть и холодновато". Видите, назвал его по имени, и он ответил: "Да, холодновато, однако у вас тут тепло и уютно". И после этого он с вами в самых добрых отношениях.
- Что ж, они похожи на всех остальных, - говорит официант.
И, как все остальные, Ленхофф ежится на холоде, его шарф рвануло ветром, и он лишается равновесия - его выносит из здания и бросает на ошеломленного караульного, который в этот момент чешет спину штыком, держа ружье прикладом вверх у себя над головой. Караульному удается не проткнуть себя штыком. Ленхофф сжимается перед взметнувшимся дулом ружья, караульный медленно начинает отдавать салют, останавливаясь на полпути, - он припомнил, что газетным редакторам не салютуют, - и вместо этого предлагает рукопожатие. Ленхофф тоже тянет руку, потом вспоминает, что это не входит в его протокол. Оба сконфуженно переступают с ноги на ногу, и Ленхофф позволяет ветру подтолкнуть себя к краю тротуара, он пересекает Баллхаузплац, приближаясь к поджидавшему его такси.
Водитель залпом опрокидывает коньяк, большая часть которого попадает ему в нос, его глаза мутнеют. Он отрывается от выреза платья Хильке, приходит в себя и, успокоившись, касается плеча Хильке.
- О, прошу прощения, - говорит он и снова отвешивает кивком комплимент Зану.
Зан трет окно.
Ленхофф тарабанит по крыше такси, распахнув дверцу водителя, он жмет на сигнал.
С поразительным проворством водитель находит необходимую мелочь официанту, дотрагивается снова до плеча моей матери и прячет в шарф свой подбородок. Официант придерживает дверь; снег накидывается на ботинки водителя и взметается вверх по брюкам. Он сжимает колени, словно желает стать тоньше, и бросается в метель. При виде его редактор издает очередной сигнал.
Ленхофф, должно быть, продолжает спешить. Такси совершает круг по Баллхаузплац, натыкается на бордюр и отскакивает от него. Затем стремительно удаляющаяся сквозь снег машина кажется более медленной и спокойной.
- Я тоже хотел бы водить такси, - говорит Зан.
- Это довольно просто, - кивает официант. - Нужно только научиться водить машину.
И Зан заказывает миску горячей винной похлебки. Одну миску и две ложки. Хильке морщится из-за специй, Зан недоволен недостатком кардамона и избытком гвоздики. Официант наблюдает, как ложки соревнуются друг с другом.
- Мне следовало принести вам две миски, - говорит он.
Но тут Зан слышит хорошо известный ему сигнал - новости Радио Иоханнесгассе. Он придерживает своей ложкой ложку моей матери, чтобы та не стучала ею о миску.
Международные новости: поверенному в делах Франции в Риме, месье Блонделю, по слухам, нанесено неслыханное оскорбление от графа Чиано; Энтони Эден оставил то, чем он занимался.
Новости Австрии: канцлер Курт фон Шушниг подтвердил новые назначения в своем кабинете - Зейсса-Инкварта и еще четырех нацистов.
Местные новости: в первом районе, на пересечении Гумпендорфенштрассе и Нибелунгенгассе, совершен трамвайный наезд на пешехода. Водитель маршрута Штрассенбан 57, Клаг Брамс, рассказывает, что он медленно спускался по Гумпендорфен, когда со стороны Нибелунген показался бегущий человек. Естественно, трамвайные пути обледенели, и водитель побоялся тормозить, опасаясь, что трамвай может сойти с рельс. Клаг говорит, что мужчина бежал очень быстро, словно его несло порывом ветра. Однако женщина из второго вагона утверждает, будто его преследовала банда подростков. Другой пассажир того же вагона опровергает показания женщины: не назвавший себя свидетель заявляет, что этой женщине повсюду мерещатся банды подростков. Сам пострадавший до сих пор не опознан, всех, кто может знать этого человека, просят позвонить на Радио Иоханнесгассе. По описаниям, это щуплый пожилой мужчина.
- И мертвый, - добавляет официант, а Хильке старается припомнить всех щуплых и немолодых мужчин, которых она знает. Но ни один из тех, кого она вспоминает, не имел привычки бегать по Нибелунгенгассе.
Зан загибает пальцы.
- Сколько прошло дней, - спрашивает он, - с того момента, как Шушниг ездил в Берхтесгартен на встречу с Гитлером?
И официант тоже принимается загибать пальцы.
- Десять, - говорит Зан, которому все-таки хватило пальцев. - Всего десять дней, а у нас в кабинете уже пять наци.
- По полнаци в день, - говорит официант и разжимает сжатые пальцы.
- Щуплый немолодой герр Баум, - произносит моя мать. - Это не его обувной магазин на Нибелунген?
А официант спрашивает Зана:
- А вы не думаете, что этого человека и в самом деле преследовали? Я сам неоднократно видел эти банды.
И Хильке тоже видела их, она помнит. В трамваях или в театре, они вытягивали ноги в проходах; взявшись за руки, оттесняли прохожих с тротуара. Развлекались тем, что маршировали, преследуя кого-нибудь до самого дома.
- Зан, - спрашивает моя мать, - ты не хочешь пойти домой поужинать?
Но Зан смотрит в окно. Когда ветер стихает, сквозь снежную мглу можно разглядеть силуэт караульного, четкий и неподвижный, затем его снова окутывает пелена снега. Солдат-тотем, превращенный в лед, - если ударить его по лицу, то обескровленная щека отколется и упадет в снег.
- Какой из него защитник, - говорит Зан и добавляет: - Теперь начинаются неприятности.
- Теперь?! - восклицает официант. - Все началось еще четыре года назад. В этом июле будет четыре года, тогда вы еще не были студентом. Он зашел к нам выпить глоток мокко. Сидел за тем столиком, что и вы. Я никогда его не забуду.
- Кого? - спрашивает Зан.
- Отто Планетта, - отвечает официант. - Сидел пил мокко и наблюдал через окно, сволочь. Потом на улице разгрузился грузовик. 89-я дивизия СС, хотя и в форме регулярной армии. Этот Отто Планетта, рассчитавший все это в голове, сказал: "Ну вот и мой братец". Он вышел на улицу, прошел маршем вместе с остальными внутрь и убил несчастного Дольфуса: он выстрелил в него дважды.
- И все равно это не помогло, - вздохнул Зан.
- Если бы я знал, - продолжает официант, - то я бы прикончил его на месте. - И официант, пошарив в кармане фартука, достает ножницы для резки мяса.
- Но ведь победил Шушниг, - говорит моя мать. - Разве Дольфус не хотел Шушнига?
- На самом деле, - говорит Зан, - умирая, Дольфус просил, чтобы новым канцлером назначили Шушнига.
- А еще он просил священника, - усмехнулся официант, - но они позволили ему умереть без него.
Моя мать помнит кое-что еще - это печальные семейные странички истории, которые она помнит до самого конца.
- Его жена и дети были в Италии, - говорит она. - И его дети послали ему цветы как раз в день убийства, так что он их так и не получил.
- Шушниг и в подметки не годится Дольфусу, - рассуждает официант, - и знаете, что удивительно? Дольфус был таким маленьким человечком. Я наблюдал, как он приезжал и уезжал. Он казался таким маленьким в своей мешковатой одежде. Ни дать ни взять - эльф. Но это не имело никакого значения, верно?
- С чего вы взяли, - спрашивает Зан, - что у вас тут сидел именно Отто Планегта? - И тут он впервые обращает внимание на сложение официанта. Это очень тщедушный официант, а его рука с ножницами для резки мяса выглядит более хрупкой, чем рука моей матери.
Четвертое наблюдение в зоопарке:
Понедельник, 5 июня 1967 @ 9.00 вечера
Так, ночной сторож тут точно есть. Но, насколько мне известно, только один.
После того как стемнело, я переждал еще час, но никого не заметил. Тем не менее, я дал себе слово, что не высунусь из-за живой изгороди, пока не узнаю, где находится сторож. И около получаса назад я заметил свет, горевший внутри зоопарка. Этот яркий свет исходил из Жилища Мелких Млекопитающих. Возможно, он горел с самого заката, но я не понял, что его источник внутри - это не отражение огней Хитзингера. Поначалу я испугался - я решил, что в Жилище Мелких Млекопитающих вспыхнул пожар. Однако свет не мерцал. Я прошел вдоль живой изгороди до угла забора, откуда открывался лучший обзор. Мне мешали деревья и очертания клеток, возникающие то тут, то там; я не мог разглядеть дверь, но видел карнизы под черепичной крышей, освещенные светом, который, должно быть, шел откуда-то снизу. Так и должно было быть - в Жилище Мелких Млекопитающих нет окон.
Я мог не волноваться, однако решил действовать осторожно. Пригнувшись, дюйм за дюймом я передвигался - местами на четвереньках - вдоль клеток и загонов. Я спугнул какое-то животное. Оно подскочило и галопом умчалось прочь, издав то ли храп, то ли ржание. Я пробрался мимо водоемов со Смешанными Водоплавающими Птицами, с высокими бордюрами и табличками: истории птиц и сказания о них. Водоемы давали мне отличное прикрытие, и я отыскал местечко, откуда мог видеть дверь Жилища Мелких Млекопитающих. Она была открыта; из длинного коридора лил свет, озарявший крыльцо и отражавшийся на стенах здания. Я подумал, что свет исходит из открытой комнаты за углом в конце коридора. Ты же помнишь Жилище Мелких Млекопитающих, с его идущими по кругу коридорами и фальшивым инфракрасным освещением?
Пока я ждал, немного поразмышлял. Возможно, комната ночного сторожа находилась совсем не там - может, свет оставили для того, чтобы дать ночным животным поспать при дневном свете, таком же иллюзорном, как и их инфракрасная ночь.
Я устроился в кустах и оперся руками о бордюр бассейна. В лунном свете я прочел жизнеописание ближайшей ко мне птицы. Она имела отношение к гагаркам. В Хитзингерском зоопарке осталась только одна особь семейства гагарок. Эта последняя гагарка описывалась как мелкая птица со сморщенной физиономией и довольно глупая; известно, что она имела обыкновение разгуливать по тропинкам и путаться прямо под ногами охотников. На самом деле вождь семейства гагарок оказался настолько глупым, что позволил племени исчезнуть. Последний раз Большую Гагарку видели живой в 1844 году, а мертвой - выброшенной волной на берег Ирландии в заливе Тринити - в 1853-м. В легенде говорилось, будто Большая Гагарка отличалась любопытством и крайней доверчивостью. Когда к ней подходили, она даже не трогалась с места. Она служила излюбленной добычей для продовольственных запасов рыбацких судов - моряки подкрадывались к гагаркам на берегу и убивали их дубинками.
Двусмысленное описание! Что они хотят сказать - что Большая Гагарка была непроходимо глупа или что это Большой Человек был настолько глуп, что уничтожил Большую Гагарку?
Я поискал уцелевшую родственницу Большой Гагарки, но никакой глупой маленькой гагарки так и не увидел - ни бродящей по дорожкам, ни путающейся под ногами.
Какое-то время за мной наблюдали. Кто-то приковылял на перепончатых лапах от бассейна к бордюру возле меня, остановился в нескольких шагах и осторожно выдохнул - видимо, желая узнать, кем это я интересуюсь в сей неурочный час. Потом он шлепнулся в воду и с плеском проплыл подо мной, издавая булькающие звуки - возможно, на что-то жалуясь; судя по хохолку на макушке, это была птица-поганка, и мне хотелось бы думать, что она выразила мне свое одобрение.
Среди всей этой сырости я слегка продрог, но мне необходимо было увидеть сторожа. Он вышел из освещенного коридора и украдкой выскользнул в дверь. В форме, портупее и, хотя я толком не разглядел, наверняка вооруженный; он взял с собой фонарик, чтобы пройти по тусклому коридору и темному зоопарку - однако не настолько темному, как мне бы хотелось: луна была слишком яркой.
Но!
О, как просто - тра-та-та -
Сторожить мне Сто-ро-жа!
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория I (продолжение)
9 марта 1938 года, среда, время чаепития: моя бабушка Мартер выпрямляет зубья вилки, дедушка Мартер, как всегда, не может дождаться пфлауменкюхен; сливовые шкурки вздулись пузырями, и всем ясно, что сливовый пирог еще слишком горяч, чтобы его есть. Однако мой дед постоянно обжигает себе язык. Потом он выходит на кухню и украдкой подливает себе в чай еще рому.
- Терпеть не могу ждать, когда остынет этот чертов пирог, - ворчит он. - Если бы его поставили пораньше, то мы бы уже попили с ним чаю.
А бабушка нацеливает на него вилку.
- Тогда ты захотел бы чаю еще раньше, - возражает она. - Тогда ты начал бы ждать его еще раньше, все сдвинул бы, так что нам пришлось бы пить чай раньше обеда.
Зан держит чашку с чаем на коленях, поэтому он готов подставить ее для рома, когда дедушка обходит вокруг стола. Дедушка наклоняет бутылку прямо из кармана брюк.
- Будь осторожен с моей Хильке, Зан, - говорит он. - Будь осторожен с ней, она не такая всезнайка, как ее мутти.
- Мутти права, - говорит Хильке. - Ты вечно всем недоволен и вечно обжигаешься, когда бы пирог ни вынули из духовки.
- Ты видишь, Зан? - говорит дед.
- Теперь все вилки выправлены, - провозглашает бабушка. - И никто больше не уколет себе губу! - добавляет она. - Видишь ли, Зан, это настоящее серебро, поэтому зубья такие мягкие и так легко гнутся.
- Мутти, - говорит Хильке, - теперь у Зана есть работа.
- Но ведь ты еще учишься, Зан, - удивляется дед.
- Он водит такси, - сообщает Хильке. - Он может покатать меня по городу.
- Я работаю лишь часть дня, - говорит Зан. - Я продолжаю учиться.
- Обожаю ездить на такси, - заявляет бабушка.
- Когда это ты разъезжаешь на такси? - удивляется дед. - Когда мы с тобой куда-нибудь идем, ты всегда садишься в трамвай.
Бабушка протыкает сливовый пирог вилкой.
- Ну вот, теперь он вполне остыл, - провозглашает она.
- Всезнайка, - ворчит дед. - Теперь кругом одни всезнайки. - И перед тем как придвинуться к кухонному столу, он считает необходимым - к великой радости Зана - подкрутить ручку радио, чтобы убрать треск.
Зан доволен. Новости Радио Иоханнесгассе, прямо к чаю, и он ждет знакомых позывных. По средам можно не смотреть на часы: к тому моменту, когда вилки выпрямлены и пирог остужен, наступает время новостей.
Международных: Стинокерзельский замок в Бельгии - место проживания претендента на трон Габсбургов. Фрейхерр фон Виснер призывает всех монархистов Австрии противодействовать непрекращающемуся давлению нацистской Германии, которая намерена присоединить Австрию к рейху. Фон Виснер обращается к канцлеру Шушнигу с воззванием о возвращении монархии, оно могло бы помочь противостоять Германии.
Австрийских: уроженец Тироля, Курт фон Шушниг, на многолюдном митинге в Инсбруке объявил своей родной провинции и всему миру, что через четыре дня, в воскресенье, в стране состоится плебисцит. Избиратели смогут решить сами - независимая Австрия или аншлюс с Германией. Канцлер Шушниг заканчивает свою речь обращением на тирольском диалекте к двумстам тысячам собравшихся на Мария-Терезия-плац: "Народ, час пробил!" Разумеется, эти слова в Инсбруке производят особый эффект, поскольку сто тридцать лет назад народный герой, крестьянин Андреас Хофер, воодушевлял своих соотечественников на борьбу с Наполеоном тем же самым лозунгом.
Местных: молодая женщина, опознанная как Марта Мадофф, дочь торговца одеждой и тканью Сигизмунда Мадоффа, этим утром была найдена повешенной прямо в пальто на платяном крюке в гардеробной балкона второго этажа Венской государственной оперы. Обнаруживший тело сторож Одило Линц утверждает, что эта гардеробная никогда не использовалась - по крайней мере, вчера вечером, когда в опере давали "Лоэнгрин". Одило проверял эту гардеробную во время исполнения прелюдии; он уверяет, что тогда там ничего не висело. Компетентные органы констатировали, что смерть молодой женщины наступила от нанесенных пяти колотых ран в форме звезды в области сердца и незадолго до окончания оперы. Власти утверждают, что попытки изнасилования не было, однако чулок на женщине не оказалось, а туфли были снова надеты на голые ноги. Позднее, тем же вечером, некий очевидец утверждал, что видел группу юнцов в Хархоф-Келле, у одного из которых вместо шарфа был завязан женский чулок. Однако у сегодняшней молодежи принято похваляться подобным способом.
И еще из местных: представители нескольких административных групп уже выразили свою поддержку плебисциту Шушнига. Карл Миттлер пообещал поддержку социалистов-подпольщиков; полковник Вольф высказался за монархистов; доктор Фридман - за еврейское сообщество; кардинал Иннитцер - за католиков. Канцлер Шушниг прибывает ночным поездом из Альп в Вену рано утром, где его с нетерпением ждут.
- Еще как ждут! - восклицает Зан. - Он хоть что-то сделал, чтобы показать, что мы не просто задний двор Гитлера?
- Всезнайка, - хмурится дед. - Кем он себя воображает? Новым Андреасом Хофером, восставшим против Наполеона? Его приветствовали в Тироле - охотно верю. Но что о нем скажут в Берлине? На этот раз мы имеем дело не с французами!
- Господи, - произносит Зан. - Окажите ему хоть немного доверия. Голосование - это верный путь. Никто в Австрии не хочет немцев.
- Ты рассуждаешь как таксист, - фыркает дед. - Никто не хочет - говоришь ты, но какое это имеет значение? Я тебе скажу, чего хочу я и как мало это значит. Я хочу такого человека, который бы сделал то, что обещал сделать. Таким был Дольфус, но его убил один из тех "ничтожеств", о которых ты говоришь. И теперь мы имеем Шушнига, вот кого.
- Но он призывает к открытому голосованию, - возражает Зан.
- И уже через четыре дня, - мрачно произносит дед; он замечает крошки пирога, которые рассыпал по столу; язык у него слегка заплетается, уши покраснели. - Говорю тебе, студент… или таксист, или кто ты там еще, - ворчит он, стараясь обращаться с пирогом поаккуратней, - хорошо, что этот мир не плоский, а то твой Шушниг давно бы с него свалился.
- Да ты просто старый пессимист, - упрекает его Хильке.
- Уж это точно, - говорит бабушка, сгребая вилкой крошки со скатерти. - К тому же самый большой всезнайка из всех. И еще у тебя самые дурные манеры за столом, какие мне только доводилось видеть среди людей твоего колоссального возраста.
- Моего чего? - восклицает дед и крошит кусок пирога. - И где ты только научилась так выражаться?
А бабушка высокомерно слюнявит палец и снимает им крошки с дедушкиного галстука.
- Прочла в книге, которую ты принес домой, - гордо заявляет она, - и сочла, что это звучит поэтично. Ты же, всезнайка, постоянно укоряешь меня за то, что я мало читаю.
- Обязательно покажи мне эту книгу, - ворчит дед, - чтобы я нечаянно не прочел ее.
Зан строит рожи деду, силясь показать, что в его чае почти не осталось рому.
- Что ж, - говорит он, - завтра здесь состоится торжество. И у меня будет куча клиентов.
А Хильке размышляет, что бы ей такое надеть. Красную накидку из шерстяного джерси с большим отворачивающимся воротником. Если только не будет снега.