– Ну как? – спросила мама.
– Здорово! – заключила я, зная, что надежды мамы не оправдаются. Он никогда не станет нормальным человеком, мама не вернется сюда, и дома, полного счастья, не будет.
– Мы можем ехать? – спросила я, возвращая маме письмо.
– Может, поживем здесь еще недельку? – Голос мамы опять прозвучал робко и неуверенно.
– Мамочка, мы же договорились! И это ведь не навсегда, – напомнила я ей. – Когда его не будет дома?
– Завтра. Его не будет завтра, – упавшим голосом сказала она и пошла на чердак прятать свой "шедевр".
– Мама, ты документы, медицинскую карточку не забыла взять?
– Нет. Я ничего не забыла, – ответила она, витая мыслями где-то очень далеко.
Итак, я спала последнюю ночь в доме, где родилась и стала Гадким утенком. Конечно, я не могла уснуть. Шторы на моем окне не были задернуты, и в комнату заглядывала любопытная круглолицая луна, знающая все о наших замыслах. В моей голове, словно фильм о чужой жизни, проносились воспоминания. Сначала вынырнуло из памяти раннее детство, когда мама была здорова и водила меня в садик. Потом я вспомнила, как отец купал меня, без трусиков клал спать в свою постель и трогал меня в паху. Вспоминалась мама, лежащая на кровати с окровавленной головой, и многое другое… Скоро все закончится, а потом забудется, как ночной кошмар. Я ненавидела этот дом, пропахший едким табачным дымом, со всеми его старыми шкафами, пожелтевшими допотопными обоями, старыми шторами и начищенными кастрюльками. Все здесь напоминало о плохом. Он представлялся мне источником несчастий, страха, унижений. И надо было сделать все возможное, чтобы никогда сюда не вернуться.
В своей комнате не спала мама. Было слышно, как то и дело скрипят пружины старой родительской кровати, но я не стала идти к ней, решив предоставить возможность побыть последнюю ночь наедине со своими мыслями. Когда за окном забрезжил рассвет, я достала заранее подготовленную маленькую отвертку и тихонько, на цыпочках, прошла в кухню. Мама под утро уснула, и я могла спокойно сделать то, что задумала.
Дотянувшись рукой до счетчика на электрощите, я нажала поочередно на две желтые кнопки. Они издали громкие щелчки, и я замерла, прислушиваясь, не проснулась ли мама. В родительской спальне было тихо. Став на четвереньки, я пробралась к холодильнику, стоящему у окна, и отодвинула штору, за которой пряталась розетка. Вытащив из нее вилку холодильника, я стала вывинчивать шурупы. Я быстро орудовала отверткой, словно занималась этим всю жизнь. Сняв корпус розетки, я ослабила контакты так, что они почти болтались, а потом поставила на место корпус розетки и включила холодильник. Убедившись, что шторы касаются розетки, я нажала на кнопки на счетчике. Холодильник, недовольно буркнув, заработал.
"Надеюсь, что я все сделала правильно и это сработает", – подумала я и пошла прятать отвертку. Теперь можно было идти будить маму.
Мы с ней стащили с чердака тяжелые сумки, молча оделись, попили чаю. Было такое ощущение, будто мы собирались съездить за продуктами и к обеду вернемся домой. Я ободряюще подмигнула маме и сказала:
– Не забудь записку оставить.
– Я помню, – тихо, почти шепотом сказала она, словно в доме был кто-то третий, способный подслушать наш разговор.
Мама достала свое письмо и, погладив его рукой, положила на стол. В это время в розетке за холодильником раздался треск, и я испугалась, что мама обратит на это внимание, но она витала мыслями где-то далеко отсюда. Я положила в сумку сверху сарафан и блузу, завернув в них свои большие очки. Я не знала, понадобится ли мне все это когда-нибудь, но времени на раздумья не было. Окинув последний раз взглядом наше жилище, я не испытала сожаления, ведь я оставляла здесь все плохое и была полна радужных надежд.
– Идем? – сказала я маме.
– Пора, – согласилась она. – Присядем на дорожку. Говорят, это к удаче.
Я присела на краешек стула, прислушиваясь к тихому потрескиванию в розетке.
– Нам надо спешить. – Я поднялась и взяла в руки тяжелые сумки.
Мама заперла входную дверь и положила ключ под коврик на крыльце.
На вокзале у нее был отрешенный вид, она безразлично смотрела куда-то в пустоту. На мгновение меня охватили сомнения: а правильно ли я поступаю? Но я тут же их отбросила. Я покидала ненавистный дом, навсегда оставив здесь Гадкого утенка – несчастного, униженного, некрасивого. Мне удалось вырвать маму из лап зверя, а в городе меня ждал добрый и надежный Юра. "Все прекрасно!" – сказала я себе и шагнула к вагону, увлекая за собой маму. Она покорно, словно шла на эшафот, поднялась по ступенькам в вагон и бросила тоскливый взгляд туда, где так и не стала счастливой. В купе она сразу уселась и сложила руки на коленях.
Я пыталась поговорить с мамой, но она отвечала невпопад, и я оставила ее в покое. Только спустя часа три я заметила, что в грустных глазах мамы появился живой интерес к мальчику лет шести, сидевшему напротив. Ребенок ехал со своей бабушкой, и сначала ему не было скучно. Он был занят тем, что лазил, как маленькая обезьянка, вверх-вниз, с полки на полку, и с интересом смотрел в окно, не доставляя особых хлопот дремлющей бабушке. Но вскоре ему эти занятия наскучили, и он пошел бродить по вагону, с нескрываемым любопытством рассматривая всех без исключения пассажиров. Иногда он прибегал с сияющим лицом и радостно клал на столик яблоки, конфеты, виноград – все то, чем его угостили новые знакомые.
– Ба, ба, – дергал он за рукав сонную бабулю, – смотри!
Бабушка открывала глаза, бормотала: "Вижу-вижу. Далеко не ходи", – и опять ее глаза закрывались, а голова клонилась на грудь.
В конце концов, обследовав весь вагон до последней детали, мальчик вернулся в купе и, достав яркую книжку из сумки, снова стал дергать бабушку за рукав.
– Ба, ба, почитай сказку, – заныл он.
Бабушка открыла книгу, и мальчик уселся с ней рядом. Она, прочитав несколько строк, замолкла на полуслове, и ее голова снова опустилась.
– Ба, ба, не спи! – стал тормошить ее внук.
– Я не сплю. – Старушка мотнула головой, прогоняя сон.
Но не проходило и минуты, как она опять начинала клевать носом.
– Как тебя зовут? – спросила мама у мальчика.
Тот окинул маму оценивающим взглядом и, очевидно проникшись к ней доверием, сказал:
– Саша. Мне вот сколько лет. – Он загнул на руке пальчик и показал ей оставшиеся четыре.
– Надо же! А я думала шесть.
– Не угадала, – расплылся в широкой улыбке наш маленький сосед по купе.
– Хочешь, я тебе почитаю книжку?
– Да, – согласился Саша и сел рядом с мамой.
Пока она была занята ребенком, я пошла в тамбур, чтобы позвонить тете Даше, – Валюша снабдила свою мать благом цивилизации – мобильным телефоном. Я посвятила тетю Дашу в наши планы, и мы с ней договорилась, что я буду ей периодически звонить, а она – наблюдать, что будет делать отчим, когда вернется домой и узнает, что мы с мамой сбежали.
– Тетя Даша, ну, что нового? – спросила я с замирающим сердцем.
– Пока его нет.
– Может, вы не видели, как он вернулся? – спросила я, вспоминая потрескивание в розетке за шторой.
– Да нет, я бы увидела. Я, Паша, в саду варенье малиновое варю. Знаешь, и газ в доме есть, а на двух кирпичах и дровах оно всегда вкуснее. Никуда я от миски не отходила, и ваш двор передо мной как на ладони. Ты, если сможешь, перезвони через часок.
– Хорошо, перезвоню, – сказала я, вздохнув с облегчением.
– А мать-то как? Держится?
– Да, у нас все нормально.
Я звонила тете Даше через каждый час и наконец услышала ее встревоженный голос.
– Даже не знаю, как тебе, детка, и сказать… – она замялась.
– Что случилось?! Говорите! – попросила я, и мне даже не понадобилось придавать голосу трагические нотки, так сильно я разволновалась.
– Я пошла в дом за банками, чтобы разлить в них варенье, малиновое варенье, ты же знаешь, я варила варенье, – сбивчиво говорила тетя Даша. – Прошло, может быть, минут двадцать, может, полчаса. А тут еще позвонила Валя, я с ней немного поболтала… Потом услышала крики. Выбегаю, смотрю, а из окон вашего дома валит дым!
– Что?! – воскликнула я, чувствуя, как бешено колотится мое сердце.
– Представь себе, – тетя Даша всхлипнула, – Андрей носится вокруг дома, орет как резаный, а дым… В общем, вызвали пожарку, а они знаешь, как ездят. Мне, конечно, пришлось сказать, что я видела, как вы вдвоем уходили из дома.
– Дом сгорел… полностью? – тихо спросила я в надежде услышать заветное "да".
– Одни стены обугленные остались. Ничего, абсолютно ничего не удалось спасти, – вздохнула моя соседка. – Как же вы теперь?
– Не знаю, – сказала я и довольно улыбнулась.
– Как твоя мать все это перенесет? Ей нельзя волноваться…
– Я пока ей ничего говорить не буду. Потом скажу. Я вам еще позвоню, – и я попрощалась с тетей Дашей.
"Сработало! – Вены на висках радостно пульсировали. – Прошлого как будто и не было! Все сожрал огонь. Теперь назад дороги нет, все мосты сожжены – в прямом смысле".
Я еще постояла в тамбуре, прижавшись лбом к захватанному руками прохладному стеклу. Когда мама немного освоится на новом месте, я постепенно подготовлю ее и сообщу о пожаре. Один раз нам все-таки придется съездить в село, чтобы получить деньги по страховке за сгоревший дом. Будет повод все увидеть своими глазами и еще раз убедиться, что от страшного прошлого осталось одно пепелище.
Юра
Мама, как ребенок, радовалась всему, что было в квартире. Ее мог привести в неописуемый восторг обнаруженный в кладовке старый треснувший глиняный цветочный горшок, в который она сразу же захотела посадить какое-нибудь растение.
– Это хозяйский? – спросила она, держа горшочек в руках так, словно это была древнегреческая амфора.
– Зачем он им? Наш.
– Наш, – ласково сказала она и радостно побежала мыть его под краном.
– Надо поменять шторы, – другой раз предложила мама.
– Зачем? Они чистенькие и вполне приличные.
– Нет, это чужие, а я хочу, чтобы у нас были свои, – настаивала она. – Давай купим самые дешевенькие, но они будут наши.
И я соглашалась. Мы шли в магазин, и она, как зачарованная, подолгу ходила между рядами витрин, щупала ткани, смотрела сквозь них на свет, изучала цены, консультировалась с продавцами и в итоге покупала какую-нибудь дешевку. Я радовалась, наблюдая за тем, как она постепенно возвращается к жизни, как на ее щеках появляется еле заметный румянец, как она все чаще и чаще подходит к зеркалу.
Я в городе была уже пять дней, а до сих пор не видела Юру, только разговаривала с ним по телефону. Моя душа рвалась к нему, но я не могла пока оставить маму одну. Однажды вечером мы с мамой вышли на лоджию, она уселась на стул. Опершись на перила, мама свесила голову вниз и с любопытством наблюдала за происходящим во дворе. Соседская лоджия подходила к нашей вплотную, они были разделены кирпичной стеной. Я заметила на ней седовласого мужчину, который, вытянув голову, посматривал в нашу сторону.
– Сосед, здравствуйте, – сказала я, желая завести разговор.
– Здравствуйте, здравствуйте! – Он обрадованно закивал. – Теперь вы здесь живете?
– Да, – ответила мама. – Мы с дочерью живем. Меня зовут Аля. А вас?
– Степан Иванович. А вашу красавицу дочь как величать?
– Павлина, – ответила я, назвав свое полное имя.
– Надо же, какое красивое имя! А откуда вы приехали?
Между соседом и мамой завязался оживленный разговор, и я почувствовала себя лишней. Решив, что теперь мама в надежных руках, я позвонила Юре и сообщила, что у меня есть свободное время.
– Скоро буду, – сказал он.
Я оставила маме записку, не желая мешать ей беседовать с соседом, быстро собралась и уже через несколько минут вышла во двор и направилась к тому месту, где должна была стоять машина Юры. Я издали заметила "мицубиси" и стоящего рядом Юру и испытала чувство неописуемой радости, наполнявшей меня ярким светом. Я хотела идти спокойно, уверенно, не спеша, но не могла сдержаться и ускорила шаг, а потом просто побежала ему навстречу. Земля уплывала из-под моих ног при виде его приближающейся медвежьей фигуры, и мне казалось, что я лечу, так как чувствовала невесомость своего тела.
Я влетела в его объятья, и он схватил меня, как хватают в охапку цветы – надежно и нежно, а я прильнула к его сильному теплому телу и закрыла в блаженстве глаза.
– Милый, милый, – шептала я, не желая слышать голос разума, советовавшего не торопиться открывать свое сердце. – Как я скучала по тебе! Я не могу без тебя.
Он погладил меня по волосам, потом оторвал мою голову от своей груди и нашел мои губы.
– Лисенок, мой хороший, самый лучший лисенок! – произнес он. – Я тебя похищаю, и никакие возражения не принимаются.
– Я не против, – сказала я, когда волна нежности, внезапно нахлынувшая на меня, немного спала.
Я заглянула в его глаза, сияющие радостью встречи, провела пальцем по лицу, словно пытаясь убедиться, что он существует, что он рядом и он мой. Юра пальцами потянул к вискам уголки своих глаз.
– Лисенок. – Он скорчил смешную рожицу и показал кончик языка.
– Товарищ следователь, нехорошо дразнить девочек! – рассмеялась я.
– А я буду! – озорно, по-мальчишески, сказал Юра. – Я буду так делать при каждой встрече и при расставании. И если ты будешь вспоминать меня, перед твоими глазами возникнет вот такая смешная рожица. Лисенок!
Он еще раз сделал глаза узкими и раскосыми, рассмешив меня снова.
– Мне не хватало тебя, – горячо прошептал Юра, едва мы поднялись в его квартиру. – Если бы ты знала, как я скучал по тебе!
– Я тоже, – шепнула я, прижимаясь к нему всем телом, словно желая перетечь по капельке в него.
– Я так долго тебя искал, так долго! Теперь, чтобы ты ни говорила, я не отпущу тебя надолго.
– Наверное, это происходит не со мной, – размышляла я вслух. – Так не бывает.
– Бывает.
– Не может быть все настолько хорошо.
– Может.
– А что, если я тебя придумала?
– Не придумала.
– Мне иногда кажется, что я сплю, а когда проснусь, ты исчезнешь, как утренний туман при первых лучах солнца.
– Не исчезну. Мы будем вместе. Всегда.
– Правда? Ты меня не обманываешь?
– Нет. Ты такая чистая, бескорыстная, красивая. В тебе нет ни капельки лжи, а для меня это важно. Нет, наверное, я не то говорю. Какая разница, какая ты? Я просто очень тебя люблю. – Последние слова Юра произнес четко, выделяя каждое слово, и у меня опять закружилась под ногами в бешеном темпе земля.
– Повтори, – глядя в его ясные темно-голубые глаза, попросила я.
– Люблю, люблю, люблю. – Он начал покрывать мое лицо, шею, губы, глаза страстными поцелуями, и я окончательно потеряла ощущение собственного веса и реальности, и меня подхватили его крепкие руки.
– Милый, любимый, – шептала я, прильнув к его груди.
Юра бережно опустил меня на широкую кровать, и наши разгоряченные тела сплелись в неистовом танце любви. Все вокруг стало ярким, сверкающим, словно было залито лучами солнца, и наши тела стали невесомо парить над бренной землей…
Приняв душ, я обмоталась большим пушистым полотенцем.
– Я позвоню маме. Надо узнать, как она, – сказала я Юре и потянулась к телефону, сиротливо лежавшему на столе.
– А мы со Степаном Ивановичем печем вишневый пирог, – радостно сообщила мама. – Он только сегодня приехал с дачи, а там у него полно вишен. Я пригласила его, как своего соседа, на чай. А он принес вишни, и у нас возникла идея испечь пирог.
– Ты не скучаешь?
– Что ты! Мне некогда, доченька. Тесто уже готово. Степан Иванович выковырял все косточки. Теперь дело за малым. А ты как, Паша?
– Я у Юры. Если ты не против, я заночую у него.
– Я же не маленькая, чтобы нянчиться со мной. Не беспокойся обо мне.
– Я тебе еще позвоню.
Я отключила телефон и мысленно поблагодарила небеса за то, что послали нам в лице доброго соседа друга для мамы.
В нашем распоряжении были целый вечер и ночь. И я пыталась насладиться каждой минутой, каждым мгновением, проведенным с Юрой. Мы сели на диван перед телевизором. Юра обнял меня, а я один за другим отправляла в рот кусочки почищенных грецких орехов, пакет с которыми держала в руке.
– Юра, тебе отец не предлагал переехать к нему, работать с ним?
– Не то что предлагал, а настаивал на этом. Отец до сих пор хочет, чтобы я занимался вместе с ним бизнесом.
– А ты захотел стать следователем.
– Да. Представь себе, по зову души.
– Но был какой-то толчок? – спросила я, положив в рот очередной кусочек орешка.
– Когда я был маленьким и мы жили с мамой вдвоем, у нас была соседка тетя Маша, они с мамой были близкими подругами. Тетя Маша не была замужем, но родила сына Алешу, с которым мы вместе росли. Я считал его своим братом. Мы были с ним одногодками и большую часть времени проводили вместе. Тете Маше было трудно одной, и она работала на двух работах. Моя мама не работала, и Лешка почти все время жил у нас. Отец нас обеспечивал, и мама часто покупала нам одинаковые игрушки, одинаковые шорты, одинаковые рубашки. В школу мы тоже пошли вместе и сидели за одной партой.
– Вы никогда не ссорились?
– Один раз, – Юра улыбнулся уголками губ. – Когда нам было по четырнадцать лет, как-то зашел разговор о девчонках. Лешке нравилась наша одноклассница Таня, а я ее терпеть не мог. Мы в тот день шли домой из школы, и Леша начал восхищаться достоинствами Тани. Он говорил, что таких больших синих глаз, как у нее, ни у кого нет, а я заявил, что у Таньки мутные, как у коровы, глаза, и смотрит она исподлобья, как корова на проезжающую машину. "И ходит она, как утка, переваливаясь с боку на бок, потому что у нее толстая жопа!" – прокричал я ему. "Это неправда! Ты это выдумал, потому что завидуешь мне! Танька – самая классная девчонка!" – доказывал мне Леша запальчиво. "Самая классная телка!" – заржал я. И тогда он мне ка-а-к влепит по роже! Я и сел на задницу.
Я представила эту картину и рассмеялась.
– Представляешь, с какой физиономией я пришел домой? Нос распух, а под глазами сразу вскочили вот такенные фингалы! – Юра показал на себе двумя руками размеры синяков.
– И что было дальше?
– В тот день мы шли домой порознь. Я, чтобы не идти по тому же тротуару, что и он, пошел вокруг дома. Мама сразу: "Ох, ах! Кто же это тебя так?"
– Ты признался?
– Нет. Сказал, что на уроке физкультуры мне в лицо угодил футбольный мяч.
– Она поверила? – улыбнулась я.
– Не знаю. А на следующий день я посмотрел на Таньку опухшими, но уже другими глазами. Наверное, этот урок пошел мне на пользу, и она мне показалась если не красавицей, то и не такой уж уродиной. Так себе, обычная девчонка. Об этом я сказал Лешке, когда мы вышли из школы после уроков. Мы сразу же помирились и больше не ссорились. Просто не было у нас времени на ссоры, – в голосе Юры прозвучали грустные нотки.
– Что-то случилось?