Он согласился. Вид идеальной симметрии на шахматной доске приятно успокаивал. Радость от незыблемости правил. Сладостное предвкушение очередного хода после тщательного обдумывания. Предсказуемость случайностей. Возможность держать все под контролем, будто изысканная интеллектуальная ласка. Он подбросил полешек в камин, и тут она сказала:
- Эй, не хватает белого коня.
Оба, нагнувшись, поискали под столом, потом отодвинули кресла, обшарили все углубления между сиденьями и подлокотниками. Он заглянул в корзину с дровами.
- Рената. Это она стянула, - предположила женщина. - Посмотри на ее подстилке.
Он встряхнул старое одеяльце, служившее собаке подстилкой, - на пол выпали лишь несколько щепочек и резиновая затычка для слива в раковине; шахматной фигурки не было.
- Может, в сени утащила? - с надеждой спросил он.
Они стали обыскивать каждый уголок. Он порылся в мусорном ведре, она пошла на веранду. Отодвинули стол.
- Когда ты выходила, фигура стояла?
Она не помнила.
- Что ты сделала с белым конем, глупая сука? - склонилась она к собаке.
- Может, сгрызла.
Он разлил пиво по стаканам. Они сидели перед ставшей бесполезной шахматной доской. Потом его вдруг осенило: фигурку можно заменить небольшой деревяшкой, - он отрезал брусочек и поставил на черную клетку.
- Деревяшкой я играть не буду.
- Ну, давай я сыграю белыми.
- Но тогда придется начать сначала, да?
- Нет. Мне уже расхотелось играть.
Она подумала: лучшее, что они могли бы сейчас сделать - это встать, собрать вещи и вернуться домой, - однако вслух предложить не рискнула. Подумала еще, что это он взял фигуру. Или же ненароком смахнул с доски. Но промолчала, только тяжело откинулась на подушки дивана.
Она знала, что сейчас он ее покинет - с головой погрузится в волны телеэфира, или пойдет наверх и снова заснет, или станет возиться с фотоаппаратурой (слава богу, на дворе уже слишком темно, чтобы снимать), или читать, а то возьмется названивать всем подряд, слать эсэмэски - и что это неотвратимо. Его синяя в клетку рубашка - как же хочется уткнуться в нее лицом, но нету сил встать с дивана. Пальцы его рук, собиравшие шахматные фигурки в коробку. С редкими темными волосками.
Он взглянул на нее:
- Почему ты плачешь? Из-за шахмат, из-за пропавшего коня?
Он присел рядом с ней, полуобняв одной рукой. Другая, после некоторого колебания, все же осталась там, где была, - на спинке дивана.
- Быть брошенной легче, чем бросать, - вдруг выпалила она. - Когда тебя бросают, это придает сил.
- А мне всегда казалось - наоборот, - сказал он.
- Ты не понимаешь.
- Я никогда ничего не понимаю.
Он встал и вышел на кухню. Спросил оттуда, как насчет вина, не выпить ли им. Она с готовностью согласилась.
Все, что он скажет дальше, она знала наизусть. Фразу за фразой и обоснование каждого слова. И еще пространный комментарий. Должен же он, в конце концов, все ей высказать. На этот раз молчанием ему не отделаться. Войдя в комнату, он подал ей бокал с вином и уселся рядом на диване. Скорее всего, он догадывался, о чем она думает. Что сейчас начнется выяснение отношений, а кончится как обычно - скандалом. И тут Рената, эта "ненормальная собака", этот их "пес-хранитель", заскулила под дверью. Он встал выпустить ее во двор.
- Ну беги, беги, глупая псина. Куда же ты задевала нашего белого скакуна?
Рената с лаем бросилась в темноту. Резкий порыв ветра успел сыпануть в открытую дверь горсть песку. У себя за спиной он услыхал голос ожившего телевизора и вздохнул с облегчением. Все-таки она его включила.
- Жаль, что у нас нету программы передач. Может, фильм какой будет, - сказал он, возвращаясь.
Она подлила в бокалы вина, хотя они не были до конца опустошены. И вдруг почувствовала себя бесконечно усталой.
Как и он, вытянув ноги, она уперлась ступнями в низенький столик. Так они и сидели рядышком на диване, потягивая вино, пока не закончился забавный старый детектив, в котором престарелая дама убивала своих врагов, подсыпая им мышьяк. Когда она поднималась по лестнице, ее слегка пошатывало.
- Я сейчас тоже приду, - сказал он, но она была уверена: не придет. Будет сидеть, как не раз уже бывало, до самого утра. Отсутствующий, облитый потоком мертвенного света с экрана, как кот тараща глаза на сменяющие одна другую обеззвученные картинки - звук он всегда выключал. Она наперед знала, что все так и будет, и от этой уверенности ей стало спокойно. Надежно. Будто держишь в ладони камень-голыш. Или гладкий стеклянный шарик. И она безвольно провалилась в сон.
Он лег на нее, как падают в траву, всем телом, придавив своей тяжестью. Почувствовал ее знакомый запах, приятные округлости фигуры. Она вздохнула. Его тело привычно ответило мгновенно возникшим желанием. Она обняла его, будто поддерживая. Что-то пробормотала, но он не расслышал что. Его рука скользнула вдоль ее бедра.
- Тяжело, - шепнула она.
Он замер в нерешительности. Вдруг осознав, что под ним лежит не просто женщина, его жена, женское тело, а другой человек, существо одного с ним биологического вида, конкретная, самостоятельная личность, через которую нельзя переступить. У нее есть четко очерченные границы, а за ними скрыта хрупкая, как тонюсенький вафельный лист, нежная, как цветки недотроги, легкоранимая душа. Исчезла половая принадлежность. Перестало быть важным, что это женщина и его жена - она была братом, товарищем в боли и радости, партнером перед лицом грозящей откуда-то опасности. Кем-то чужим и одновременно очень близким. Тем, кто всегда под боком, кто стоит у забора и смотрит тебе вслед, кому можно махнуть рукой, возвращаясь домой.
Это открытие было столь неожиданным, что невольно ему стало стыдно. Желание медленно отступило. Обмякнув, он сполз с нее и лег рядом. Притянул к себе, заботливо подоткнул одеяло. Она плакала. Сквозь слезы бормотала что-то о белом коне, который бесследно исчез. Он подумал, что она слегка перебрала.
У нее разламывалась голова. Потихоньку выбравшись из постели, она сошла вниз выпустить Ренату. Он спал, завернувшись с головой в одеяло, как в коконе, далеко отодвинувшись от нее, на самом краю кровати. Она кинула в рот горсть витаминов и аспирин. Ощущая себя несвежей, помятой. Долго чистила зубы и полоскала горло, взъерошенные сном волосы торчали в разные стороны. Глаза заплыли. Плакала? Да, плакала. Истеричка. Она сильно ущипнула себя за живот пониже пупка. Резкая боль принесла облегчение, открыла шлюзы болеутоляющей ненависти к себе. В детстве она слышала, что от щипков через кожу может проникнуть рак. Так сказал один взрослый человек - она уже не помнила кто, - увидев, как мальчишки щипали за грудь девочек.
Когда она спустилась в гостиную, он сидел на диване в одной футболке, без брюк, и читал газету. Для нее уже был готов кофе.
- Привет, - сказала она.
- Привет.
- Что сегодня будем делать?
- А мы должны что-нибудь делать?
- После обеда надо уже собираться.
Он перевернул страницу.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Нормально, - ответил он. И, помолчав, добавил: - А ты?
Ей уже ни о чем не хотелось говорить. Она начала рассеянно листать какой-то журнал. Внезапно небо прояснилось, и в комнату хлынуло целое море ослепительного света. Она взяла сигареты и вышла на веранду, хотя при одной мысли о курении ее начинало подташнивать. Но все-таки заставила себя закурить. Вдалеке бегала собака. Рената, полоумная, кидалась в воду у берега, пытаясь схватить зубами волну. "Ну что за глупая сука", - подумала она. От холода ее била мелкая дрожь.
Он пошел наверх надеть брюки. Охотнее всего он начал бы сейчас паковать вещи. Столько срочной работы. Он почувствовал прилив бодрости. Проходя мимо кровати, краем глаза заметил ее ночную рубашку с забавным медвежонком на груди и на краткое мгновение, на какую-то его долю, тоньше первого ледка на осенней луже, вдруг поддался ожившему воспоминанию о той нежности, которую он испытывал, засыпая в обнимку с ее сорочкой, когда она куда-нибудь уезжала из дома. Такой же острой нежности, которая, как и желание давешней ночью, вспыхивала скорее по привычке. Он тряхнул головой. Да ведь она ему изменила. Злость, волна до боли знакомой злобы, заставила замедлить движения. Превратила в готового к схватке зверя, настороженного, напрягшегося перед прыжком. Надев брюки, он с силой затянул брючный ремень. Теперь уже дело было не в ней, пусть поступает, как хочет, а в нем - никогда, ни за что он больше не позволит ей ранить себя. Прежняя мучительная боль снова напомнила о себе, но теперь благодаря ей он почувствовал себя сильным - воином, вернувшимся с войны целым и невредимым. Спускаясь по лестнице, он сверху видел жену - она сидела сгорбившись на диване, ненакрашенная, с припухшими глазами. Вдруг странная мысль мелькнула у него в голове: "Я пожелал ей смерти, вот почему она так плохо выглядит".
- Пойду немного пощелкаю, - сказал он.
Она сказала, что пойдет с ним. Он подождал на веранде, пока она оденется. Они пошли по берегу в противоположную, чем вчера, сторону.
- Ты только посмотри, - сквозь ветер крикнула она и показала рукой на то, что он уже без нее заметил: белесую полоску неба над темно-синим морем с белыми гребешками волн, как будто с картинки, нарисованной кистью китайского художника. И неожиданный проблеск солнца, короткий, как зигзаг молнии.
- Ночью, наверно, был шторм, - сказала она.
На пляж выбросило кучу мусора: кайма водорослей, ветки, какие-то палки вперемешку со всякой всячиной из разноцветного пластика. Она шла следом за ним и думала, что со спины он выглядит так же, как и всегда, хотя сознавала: это иллюзия. Ничего невозможно вернуть назад. То, что однажды произошло, не может повториться заново. Никогда. И ее как оглушило - она почувствовала всю безысходность этой банальной фразы: то, что уже было, не повторится снова. И ничего с этим не поделать. Ей захотелось подбежать к нему, схватить за куртку, повернуть лицом к себе - и тогда бы оказалось… а что, собственно, оказалось? Она замедлила шаг, а он продолжал быстро удаляться вместе с трусившей рядом собакой и чертовой камерой через плечо - она не стала его догонять, опустилась на песок. С большим трудом, заслоняясь от ветра, ей удалось закурить, и теперь она сидела в бессильном отчаянии, скрупулезно перебирая в памяти все то, чему никогда не суждено повториться: прикосновения рук, подобные удару током, - и те, случайные, и те, жадные, вожделенные; возбуждение от родного запаха, когда хочется в нем раствориться; обмен беглыми взглядами, позволяющий проникнуть в мысли другого; и мысли, приходящие в голову обоим одновременно… спокойная, уверенная близость; и когда рука в руке - как будто это их единственное и самое естественное место; и восхищение формой ушной раковины; льнущее к тебе по ночам, словно колышущиеся в воде водоросли, другое тело, становящееся будто футляром для твоего собственного. Какое-то долгое утро. Свекольник, который они хлебали из одной тарелки. Внезапное острое желание на прогулке в парке… В чемоданчике, с каким приходишь на свет, есть вещи, которые можно использовать только раз, как единственное желание в сказке. Как бенгальские огни - когда, вспыхнув, рассыпая яркие искры, они догорят, никакая сила их уже заново не восстановит из пепла. Тогда конец всему.
Она решила, что, как только он подойдет, она ему обязательно об этом скажет, но, когда они уже повернули домой, вдруг поняла, что ее открытие банально, и стыдно в чем-то таком признаваться вслух. Он лишь усмехнулся бы уголком рта - это все равно, как если бы она напела слова популярной песенки. Только и всего. Да и ее отчаяние банально, видно, настоящее отчаяние пережить можно один раз. Все последующие будут лишь ксерокопиями. И, возможно, существует какая-то таинственная черта в жизни, после неосознанного пересечения которой все превращается в небрежное проигрывание того, что было, что звучало когда-то свежо и ново, а теперь будет восприниматься пародией, убогой перифразой. Быть может, пограничный пункт, после которого жизнь покатится уже только с горки, - как раз здесь и сейчас, на пляже, и отныне, с этой минуты, все будет смазанными копиями, нечеткими репродукциями, грубой подделкой, не лучшего качества эрзацем.
Домой шли в молчании, которое так же, как и вчера, оправдывал ветер. Он шагал впереди с Ренатой, она, чуть поотстав, следом за ними - с порозовевшим от ветра лицом.
Рената попробовала было войти в дом с какой-то штуковиной, зажатой в пасти. Но он ногой преградил ей путь.
- Что там у тебя, паршивая сучка? Что ты подобрала? Вонючую кость? Дохлую рыбу?
Насильно открыл собачью пасть и вынул кусочек обточенного светлого дерева. И только спустя секунду сообразил, что это такое.
- Ты посмотри, что она притащила, - крикнул он удивленно.
Она подошла, взяла у него с ладони обслюнявленную фигурку, обтерла о коврик. Это был шахматный конь, белый скакун, но не тот, не из их комплекта. Гораздо меньше, благородной формы, выпуклый, скорее всего, вырезанный вручную. Осклабленная морда сильно задрана вверх. А сама фигурка надтреснута по всей длине.
- Невероятно, - сказал он. - Рената, откуда ты его взяла?
- Это - из моря, - догадалась женщина. - Море выбросило.
- Просто невероятно, - повторил он, кинул на нее быстрый взгляд и тут же отвел, чтобы избежать встречного. - Откуда в морской воде мог взяться шахматный конь? И к тому же белый, такой же, какой потерялся у нас? Уму непостижимо.
Оба подошли к крану на кухне. Она бережно вымыла конька под струей воды, потом обсушила полотенцем.
Они поставили его на журнальный столик и разглядывали, как редкое насекомое. Рената - тоже; вид у нее был очень довольный. Он взял конька и переставил на черную клетку, туда, где все еще лежала нежеланная деревяшка. Среди других фигур конь выглядел странно - мутантом.
- Сыграем? - спросил он.
- Прямо сейчас? Нам ведь пора ехать, - сказала она, но сбросила куртку и неуверенно присела к столу.
- Чей был ход?
Она не помнила. Они посидели еще немного над разложенной шахматной доской, а потом, не глядя на нее, он сказал:
- Я пошутил.
Перевод И. Подчищаевой
Профессор Эндрюс в Варшаве
Профессор Эндрюс был представителем одной из очень уважаемых, очень серьезных психологических школ, с большими перспективами. Как почти все подобные школы, она основывалась на психоанализе, но впоследствии ушла от истоков, создала собственную методику, собственную теорию, собственную историю, собственный стиль жизни, трактовку сновидений и подход к воспитанию детей. А сейчас профессор Э. летел в Польшу с полной сумкой книг и чемоданом теплых вещей - ему сказали, что декабрь в Польше на редкость холодный и неприятный.
Все шло своим чередом: самолеты взлетали, люди переговаривались на разных языках, тяжелые декабрьские тучи висели над землей, готовые к зимнему причастию - отправке на землю миллионов снежных лоскутков, по одному для каждого живого существа.
Часом раньше, взглянув на свое отражение в зеркалах аэропорта Хитроу, он подумал, что похож на коммивояжера из своего детства - они ходили от дома к дому и продавали Библию. Но психологическая школа, которую он представлял, заслуживала того, чтобы совершить это путешествие. Польша - страна интеллигентных людей. Его миссия - посеять зерно и через неделю вернуться домой. Оставив им книжки - они ведь читают по-английски, а значит, не смогут устоять перед авторитетом Основателя.
Потягивая приготовленный стюардессой коктейль из знаменитой польской водки, профессор с удовольствием вспоминал сон, приснившийся ему накануне отъезда, а сны в его психологической школе - что лакмусовая бумажка действительности. Так вот, снилась ему ворона, он играл в этом сне с большой черной птицей. Можно сказать, - признался он сам себе, - возился с вороной как с маленьким щенком. Ворона в онирической системе их школы предвещала перемену, что-то новое, хорошее, и поэтому он заказал еще один коктейль.
Здание варшавского аэропорта оказалось на удивление маленьким и насквозь продувалось ветром. Он порадовался, что захватил с собой шапку-ушанку - сувенир, привезенный когда-то из Азии. Сразу увидел свою Беатриче - она стояла у выхода, держа табличку с его именем и фамилией. Невысокого роста, красивая. Они сели в видавший виды автомобиль. Нервно ведя машину по унылым, нескончаемым улицам города, она рассказывала о графике на эту неделю. Сегодня суббота, выходной. Они вместе поужинают, после чего он сможет отдохнуть. Завтра, в воскресенье, встреча со студентами в университете. Да, вдруг сказала она, здесь немного неспокойно. Он выглянул в окно, но ничего особенного не увидел. Потом интервью для психологического журнала, затем ужин. В понедельник, если он хочет, можно осмотреть город. Во вторник встреча с психиатрами в каком-то институте, шипящего названия которого он запомнить не мог. В среду они едут в Краковский университет. Психологическая школа профессора Эндрюса пользуется там большим уважением. В четверг - Освенцим, как он и просил. Нельзя же побывать в Польше и не увидеть Освенцима… Вечером - возвращение в Варшаву. В пятницу и субботу - мастер-классы для практикующих психологов. В воскресенье - отъезд домой.
Тут вдруг он спохватился, что забыл в аэропорту свой чемодан с одеждой. Они немедленно вернулись, но чемодана и след простыл. Девушка - ее звали Гоша - ушла куда-то и пропадала целых полчаса. Вернулась с пустыми руками. Может быть, чемодан улетел обратно в Лондон. Ничего страшного, сказала его спутница и добавила, что приедет сюда утром - наверняка багаж найдется. Глядя в окно автомобиля, он не слушал ее оживленной болтовни, вспоминая, что еще было в чемодане - книжки, фотокопии статей.
Вкусно поужинали с Гошиным женихом. Лицо его скрывали густая борода и очки. Он не говорил по-английски, поэтому произвел впечатление человека замкнутого. Профессор Эндрюс ел красный суп из свеклы с маленькими клецками, он догадался, что это - знаменитый "борш", о котором часто рассказывал его дедушка. Дедушка родился в Лодз. Девушка со смехом поправляла его. Повторяла, как ребенку: "борщ", "Лодзь". Его язык был бессилен перед этими словами.
Он был изрядно пьян, когда они наконец добрались до какого-то квартала, застроенного панельными многоэтажками. Лифт привез их на последний этаж, и девушка показала его жилище. Это была однокомнатная квартирка с крошечной кухней, втиснутой между спальней и ванной. В узком коридорчике они втроем не помешались. Шумно договаривались на завтра, девушка обещала привезти чемодан. Ее жених таинственным шепотом разговаривал с кем-то по телефону; наконец они ушли. Профессор, обессиленный обильной едой и алкоголем, рухнул на кровать и уснул. Спал беспокойно, ему хотелось пить, но не было сил встать. Слышал какой-то шум на лестничной клетке, хлопанье дверей, шаги. Может, ему это снилось.