Не поднимая глаз от газетной страницы с некрологом, он сказал:
- Катастрофа, война, комета, черт его разберет…
- Ты знаешь, мне вдруг пришло в голову, что ничего такого… по-настоящему страшного… мы никогда еще не переживали. Ни одной войны…
- А военное положение… Шестьдесят восьмой… семидесятый…
- Да разве это можно сравнивать.
Он промолчал. Вспомнил о рыбках, про которых ей не скажет. Ведь это же его и только его рыбки - сама же вечно ворчала: "эти твои рыбки". Эх, надо бы их собрать и по-тихому выбросить в унитаз.
- А что говорят соседи? - снова спросила она.
- Никто ничего толком не знает. Сосед снизу сказал, что применили какое-то оружие.
Лицо ее помертвело. Глубокие складки возле рта придавали ему сходство с раздутым лицом утопленника. Он снова подумал о рыбках, про которых решил ей не говорить.
- Оружие? А кто применил?
- Наверно, русские. Может, снова Чернобыль грохнул.
Рыбки.
- Пойдем сходим к ним, просто так, посидим, поговорим.
Рыбки.
- К кому?
- Ну, к этим, внизу.
Он попытался вспомнить, как зовут соседей. Супружеская пара их возраста. Муж бирюк бирюком, а жена - ничего, симпатичная. Он углубился в изучение биржевых сводок, двигаться с места не хотелось.
- Мы даже не знаем, как их зовут.
- Ну и что. Очень нам надо знать, как их зовут. Смешной ты, ей-богу.
Рыбки, только ей ни слова.
- О чем ты собралась с ними разговаривать, все и так ясно - это конец. Всем кранты. У кого-то все-таки нервы не выдержали. И нате вам, конец света.
- А вдруг им что-нибудь да известно… - сказала она с надеждой в голосе. - Я их знаю в лицо. Он вполне симпатичный, а она вся из себя, недотрога.
- Вот и сходи.
Ни один из них не двинулся с места. Если б не завешенное одеялом окно, подумалось ему, все выглядело бы как всегда. Нет, все же чего-то не хватало, что-то было не так. Он беспокойно поерзал в кресле. Темно, даже свет от торшера не пробивает полумрак. В этом, что ли, дело? Или в передохших скаляриях? А может, в голосах в телефоне? И вдруг на долю секунды его охватил страх. Сравнимый с короткой слепящей вспышкой, с резкой болью в сердце. Его взгляд наткнулся на биржевые графики. Акции падали. Он почти физически ощутил, как скользит по наклонной вниз, вместе с падающими акциями, со всем и вся. Она кашлянула. И тут его осенило: телевизор, он же молчит. "Вот оно что! Телевизор!" - он вскочил включить телевизор. Но картинка не появилась, на экране была лишь снежная рябь. Он тыкал в кнопки пульта, перескакивая с канала на канал. Везде одно и то же. Только приглушив фоновый звук, он стал постепенно успокаиваться.
- На кой черт ты включил этот ящик? Забыл?! Он со вчерашнего дня не работает! Ведь мы уже проверяли. Чего пультом-то щелкать?!
Он не удостоил ее ответом. Снова уселся на свое место. Охватившая его паника мало-помалу растворялась в серебристом мерцании экрана.
- Рыбки. Все мои рыбки передохли, - немного погодя отозвался он.
- Туда им и дорога. Сперва они, потом мы.
Он понял, что гибель рыбок ее обрадовала.
- Я хочу есть.
Она, словно не веря своим ушам, взглянула на него с ненавистью.
- Есть?! Ты что, серьезно?! Как можно сейчас думать о еде? Во что ты превратился?! Растение, как есть растение. Альцгеймер.
- Корова.
Он встал и пошел на кухню. Вынул из холодильника огурец, начал резать хлеб. Бросил и стал искать что-то в нижнем ящике. Нашел финку с потрескавшейся рукояткой, служившую ему с харцерских времен. Вид ее вызвал у него умиление. Лезвие затупилось, но ему все же удалось кое-как откромсать два ломтя хлеба. Он положил их вместе с огурцом на тарелочку и принес в комнату.
- Учти, хлеба больше нет - не слопай, случайно, весь… Придется выйти из дома, надо же в магазин сходить, - сказала она, не пошевельнувшись и не отрывая взгляда от рябящего экрана.
Он посмотрел на тарелку и, поколебавшись, все-таки разрезал хлеб и огурец на несколько частей. После чего сбросил ее долю на другую тарелку и сунул ей в руку. Она послушно взяла. Когда они не спеша принялись за еду, откуда-то издалека донеслось завыванье сирены. Она встала и подошла к окну, осторожно отвернула краешек пледа и выглянула. Поверх ее головы он увидел буро-коричневую полоску неба в просвете между домами.
- Ничего не различить, - сказала она стеклу, а он, воспользовавшись моментом, утащил у нее с тарелки несколько кружочков огурца.
Они продолжали есть в молчании. Она - будто ей было все равно что есть. А он подцеплял на финку кусочки и отправлял в рот, тщательно прожевывая. Ему вспомнился летний лагерь, в который он ездил много-много лет тому назад. Свежий огурчик с хлебом вкуснее любого ужина в дорогом ресторане.
- Голод - самый лучший повар на свете, - сказал он с набитым ртом.
- Надеюсь, она доехала. Если повезло, вполне могла благополучно добраться. Говорю тебе, она уже у него. Сидят теперь в каком-нибудь бомбоубежище - в Варшаве наверняка полно бомбоубежищ, еще с последней войны, - и в ус не дуют.
Он поддакнул.
- Ох, лучше бы нам до этого не дожить. Раньше на тот свет убраться. Ты представляешь, что сейчас будет твориться - люди начнут дохнуть как мухи, и кому их хоронить?
- Да уж.
- Что "да уж"?
- Ничего.
- Ведь ты же каждый день читал газеты, смотрел телевизор - и ничего не заподозрил? Неужели ничего не предвещало беды? Может быть, другие заметили? Может, только мы не знали? У других, возможно, было время как следует подготовиться? Эх ты, так ничего и не вычитал из своих дурацких газет. Какой же ты все-таки болван.
Она протяжно вздохнула и отставила пустую тарелку. Послюнявив палец, подобрала оставшиеся крошки.
- Нечего добру пропадать, нужно экономить, - пояснила.
Он следил за ней, пока она, обогнув стол, выискивала что-то на стене, шаря глазами по коврикам ручной работы и тесно развешанным картинкам с деревенскими пейзажами. Наконец отыскала пустое местечко, встала на колени и сложила ладони для молитвы.
- Ну что ты вытворяешь? - с ироничной усмешкой спросил он, уже догадавшись, что она задумала.
- Да пошел ты, - она закрыла глаза и начала молиться: - Ангел Божий, мой ангел-хранитель, не оставь меня своей милостью, будь всегда со мной и утром, и вечером, и днем и ночью, будь мне всегда помощником, храни меня как зеницу ока Господня…
- Ненормальная, - буркнул он вполголоса и понес тарелки на кухню. Раздумывая, не вымыть ли их, он вдруг припомнил, как в лагере за неимением воды посуду терли песком.
- … спаси и сохрани душу мою и тело мое, и препроводи меня в жизнь вечную. Аминь.
Она поднялась с колен и стряхнула рукой невидимые пылинки. Потом взяла пульт и потыкала в кнопки, переключая каналы. На всех было одно и то же - снежная рябь. Стоя на пороге, он спросил:
- А знаешь, как выглядят помидоры в этом мраке?
- И как?
- Чудно. Вчера, когда я пришел на наш участок, а мы еще не знали, что нельзя носу высовывать из дома, так и замер, вытаращив глаза.
Он задумался с улыбкой на губах.
- Ну и дальше что? - спросила она и плюхнулась в кресло.
- Красиво, вот что… будто изнутри шел свет, все кустики увешаны помидорами… досада, да и только… такие спелые, а есть нельзя…
- Надо было нарвать, вчера они, может, еще не пропитались этой гадостью, - сказала она спокойно.
- И то правда. Светились бы теперь у нас дома. Интересно, а если бы мы их съели, они светились бы у нас в животе? Ты только представь - мы оба ходим, а через одежду изнутри пробивается свет, живот светится и… и потом в туалете…
Оба дружно расхохотались. Он аж до слез. Вытирал слезы рукавом, и раз или два еще его сотрясли приступы судорожного хохота. Потом, обессилев, они затихли каждый в своем кресле.
- Как думаешь, одеяла спасают от чего-нибудь, ведь это всего-навсего старые пледы… - после долгого молчания спросил он.
- У всех окна завешены, посмотри на тот дом, напротив. Наверно, во многих городах есть бомбоубежища. Ты что-нибудь про это слышал?..
Он завел глаза к потолку.
- Мы об этом уже говорили.
- А о чем не говорили?
- Ни о чем.
- Знаешь, что меня больше всего расстраивает? - вдруг спросил он. - Что мы с ней не простились как полагается. Вдруг больше не свидимся.
Она заплакала. Шумно втягивала носом воздух и рыдала все горше. Согнувшись пополам в кресле. Того и гляди, сползет на пол.
- Прекрати, - сказал он и подумал, что не ожидал такой реакции.
- Это ты прекрати, - захлебываясь слезами, выдавила она.
- Ты к ней цеплялась. Вечно вы ссорились, будто больше нечем было заняться.
- Зато ты был чересчур добрый. Ну конечно, хороший у нас только ты, всегда и во всем… Добренький папочка… Тряпка.
Он встал и вышел, чтобы закурить. Из комнаты доносились ее горькие рыдания - так безутешно, навзрыд, плачут только дети. Она что-то бормотала сквозь слезы, а он придвинулся поближе к двери, так, чтоб ей не было его видно, и слушал.
- …не успела родиться, как начала плакать не закрывая рта. Я у медсестры даже спросила, нормально ли это. Будто у нее что-то болело. Плакала и плакала. Другие дети спят, а она плачет-надрывается… Боже, какие же мы все несчастные, беззащитные.
Он привалился к стене, посмотрел вверх. Глаза у него наполнились влагой, а потом одна за другой закапали слезы; отскакивая от шерстяной безрукавки, они мелкими брызгами летели вниз. Впитывались в коврик. Сорвавшийся с сигареты столбик пепла упал туда же, куда слезы, и рассыпался. Он послюнявил средний палец, и пепел пристал к подушечке. Потом стряхнул пепел в аквариум. Вернувшись в гостиную, долго терзал ручку настройки радиоприемника, но до них доносились только шум и треск. Этот треск, словно чье-то нашептывание, успокоил ее. Через некоторое время удалось поймать какую-то радиостанцию, и они напряженно вслушивались, но язык, на котором говорили, им был непонятен. И опять все стихло. Он сел в кресло рядом с ней.
- Ты помнишь нашего Бобика? Сколько лет прошло, как он сдох? - спросил.
Она мысленно подсчитала.
- Года четыре или пять? Этот кобель страшно действовал мне на нервы.
- А помнишь, как он утаскивал к себе на подстилку все что ни попадя? И как сгрыз твой новехонький сапог? - хохотнул он.
- Да уж. Умным его назвать было нельзя. Таскал все подряд… - Она сложила руки на животе и отдалась воспоминаниям. - Больше всего мне нравилось, что приходилось рано вставать - он же требовал, чтоб его вывели. Ты выгуливал собаку, приносил газету и свежий хлеб из "Деликатесов", в булочной был не такой вкусный. Потом выводили еще раз после обеда и когда заканчивался фильм… Надо же, пес организовывал нашу жизнь. У него был свой распорядок, и не дай бог его нарушить. Утром после прогулки обязательно надо было дать ему сухарик. Однажды в магазине не оказалось сухариков - не завезли, пришлось испечь и сразу подсушить в духовке… Ну и дурочка же я была - печь сухарики для собаки! Вообрази только!
Встрепенувшись, чуть не перебивая ее, он возбужденно выкрикнул:
- А помнишь, что сказал ветеринар, когда Бобик попал под машину?
- Сказал, что его надо усыпить, - ответила она.
Он обмяк в кресле, будто с чувством выполненного долга, удовлетворившись этим взрывом эмоций.
- И почему это о животных говорят "усыпить"? Ведь их умерщвляют, - раздраженно заметила она.
- Человек умирает, животное засыпает, не знаю почему.
- Снулые рыбы.
Он вспомнил, что надо выкинуть мертвых рыбок, но не хотелось снова смотреть на этот натюрморт в аквариуме. Потом, решил он.
- У собак свои привычки, - сказал.
- Как и у людей.
- Но у собак они не меняются. Человеческая психика позволяет нарушать ритуалы. А животные к ним приговорены.
Он был доволен тем, как ловко ему удалось это сформулировать.
- Приговорены, - повторил, будто упиваясь звучанием этого слова.
Они замолчали, сидя полуотвернувшись друг от друга в креслах, обтянутых коричневым кожзаменителем, и глядя на окно, плотно завешенное клетчатым пледом. Немного погодя она сказала:
- А все-таки хорошо с ним было… Помнишь, как он норовил по-тихому забраться на диван, хоть и знал, что ему это запрещено. Но залезал, только когда мы начинали ссориться, - хотел, видно, отвлечь внимание на себя…
- Он всегда валялся на диване, стоило тебе выйти за порог, - не удержался он от злорадного замечания.
- Да-а? Неужели? - недоверчиво спросила она.
- А я смолил в комнате. Одну за одной, да, а ты возвращалась и ничего не чувствовала. Курил, попивал себе пивко, а Бобик валялся на диване.
- Думаешь, я не знала, что ты пьешь? Знала, конечно. Просто виду не подавала. И табачную вонь чуяла, только мне было невдомек, что Бобик без меня забирался на диван.
Он встал:
- Кстати, в баре есть пиво.
- А вот это уж дудки, - усадила она его обратно красноречивым жестом, и он послушно сел. - Оставим на потом.
Он почувствовал, как его захлестывает волна злобы.
- На какое еще "потом"? Совсем отупела, не понимаешь? Никакого "потом" не будет.
Она сделала вид, что не заметила этой вспышки гнева, и спокойно продолжила:
- Это она его притащила. Сказала: или я, или он. Помнишь?
С минуту он обиженно молчал, а потом сказал ехидно:
- А ты не знала, как на это реагировать и как себя вести. Она иногда умела проявить характер.
- Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени? Думаешь?.. Что ты вообще думаешь, скажи?
- Оставь меня в покое, - он встал и направился в свою комнату. В щелку между одеялом и балконной рамой посмотрел, что делается снаружи. Все то же самое. На улице ни души.
- Сию минуту закрой! Идиот законченный, ничему тебя жизнь не учит… Хочешь, чтоб тебе зенки выжгло? - завопила она, просунув голову в его комнату.
- Мои глаза, и комната моя, что хочу, то и делаю.
Она ушла. Соорудив из колготок что-то наподобие сачка, он принялся вытаскивать дохлых рыбок. Вскоре их набралась целая кучка.
Огромные выпученные глаза скалярий были уставлены прямо в потолок. У него тряслись руки, когда он брал их за вялые хвосты и вытаскивал из самодельного сачка. Спуская рыбок в унитаз, он зажмурился.
- Может быть, произошло извержение вулкана, и вулканическая пыль попала в атмосферу, - рассуждала она в гостиной. - Поэтому стало темно. При извержении вроде бы радиации не бывает, значит, можно выходить. Эх, вот так они и вымерли, динозавры эти.
Он что-то неразборчиво промычал.
- Растительной пищи не хватало, нечего стало есть, и они потихоньку подохли.
Внезапно послышался звон разбиваемого стекла. Оба замерли. Он - склонившись над унитазом, она возле кресла.
- Что это было? - шепотом спросила она.
- Похоже, не все сидят по домам. Наверно, грабят наш магазин.
- Они же все вынесут. Мародеры чертовы. Звони в полицию.
Он посмотрел на нее и постучал пальцем по лбу.
- Телефон не работает. - Но все-таки подошел к входной двери и глянул в глазок. Потом осторожно приоткрыл дверь. В квартиру ворвались голоса, эхом разносившиеся по этажам.
- Пойду, может, разузнаю что, - шепнул он ей, а она, схватив его за рукав, скривила лицо, словно этой гримасой хотела его удержать.
Он вырвал руку. И растворился в темном прямоугольнике дверного проема. Она высунула голову и постояла так, прислушиваясь. Потом вернулась в комнату и принялась собирать со стола тарелки. Пальцем выловила из банки соленый огурец и быстро съела. Затем присела к столу и застыла как изваяние. Он вернулся оживленный и с порога сообщил:
- Я пригласил к нам этих, снизу.
Она схватилась за голову.
- Ну и зачем? О чем с ними разговаривать?
- С минуты на минуту придут.
Она быстро смахнула крошки со стола и разгладила скатерть.
- Счастье, что газ пока не отключили. Поди поставь чайник.
Через минуту на лестничной площадке послышались шаги. Раздался деликатный стук в открытую дверь. Сосед галантно пропустил жену вперед. Стали здороваться, представляться.
- … оский, - сказал сосед.
- … чик, - ответил хозяин.
- Столько лет под вами живем и ни разу у вас не были. Здравствуйте.
- Прошу, прошу, проходите в комнату. Дверь закроем, - сказала она.
Соседи робко переминались в прихожей, потом позволили провести себя в гостиную. И заняли оба кресла. Некоторое время длилось неловкое молчание.
- По чашечке кофе, как вы, не против? - спросила она, тиская в руках кухонную тряпку.
- Нет-нет, зачем эти лишние хлопоты… - отказался сосед.
Миниатюрная соседка сидела на краешке кресла. Хозяин, пододвинув себе стул, сел к ним поближе.
- Кофейку не мешало бы выпить. Кто знает, не выключат ли вскоре газ… Может, это будет последняя чашка кофе в нашей жизни… - попытался он пошутить.
- Ах, типун тебе на язык… - с напускной веселостью сказала жена. - Сварить или растворимый?
- Лучше сварить, если вам не трудно.
Она скрылась в кухне. Ему не терпелось узнать, что известно соседям:
- Вы что-нибудь слышали? Что это было, и вообще…
- Говорят, страшное землетрясение, повсюду, пол-Европы как корова языком слизнула, Голландия ушла под воду, Штатов и Японии больше не существует.
- Но мы ничего не почувствовали, - сказала она, стоя в дверях с пачкой кофе в руке.
- Мы живем на территории малой сейсмичности, - осадил он ее этим простым объяснением.
Сосед продолжил:
- У них там все взлетело на воздух, атомные станции… Потому и заговорили о радиации…
- Значит, на самом деле - извержение вулканов. То-то так темно. Что я тебе говорил, - обратился хозяин к жене, которая уже вносила на подносике чашки с кофе.
- Мой муж с самого начала высказывал такую гипотезу, - подхватила она, расставляя чашки на журнальном столике, - очень похоже на то, что произошло когда-то с динозаврами…
И вдруг миниатюрная соседка безутешно расплакалась, прижимая к носу платочек. Сосед погладил ее по руке.
- Женщины всегда принимают все ближе к сердцу. Наши дети сейчас в Штатах. У нас их двое, - пояснил он. - Собирались приехать на Рождество.
- Не будет никакого Рождества… - продолжая всхлипывать, пролепетала маленькая соседка. Вид у нее был такой жалкий, что невольно у всех к горлу подступил комок. Воцарилась тишина, которую нарушило синхронное позвякиванье всех четырех ложечек, размешивающих сахар в чашках.