- Наша дочка, вот тоже, аккурат вчера уехала к своему… жениху, - первой заговорила хозяйка. - С утра пораньше выехала, а этот ужас случился спустя несколько часов, мы тоже очень волнуемся.
- Всегда-то мы беспокоимся о детях, даже если они давно выросли. Нет чтобы подумать о себе, - философски заметил ее муж.
- Ну как ты можешь? Вечно чего-нибудь ляпнешь…
Все взялись снова мешать кофе, на этот раз с каким-то остервенением. Сосед продолжил свои рассуждения:
- Поэтому не работают ни радио, ни телевизор. Говорят, излучение мешает распространению радиоволн и, вообще, выводит из строя электронику. Радиация нарушает проводимость всяких там… ну, словом, чего-то… - запутался он в объяснениях.
- Только газ у нас и остался… пока… - тихо сказала его жена, поднося чашку к губам.
- Но надо быть готовым к тому, что и газ отключат.
Хозяйка поерзала на стуле.
- И что тогда с нами будет? Чуете, как несет из канализации? А что, если совсем засорится?
- А чем, позвольте узнать, вы занимаетесь? - резко сменил тему хозяин.
- Мы уже на пенсии. Такие дела, - ответил гость уклончиво. - Служил когда-то… Кстати, частенько видел вас в автобусе. Вы ведь ездили на работу тринашкой, верно?
- Да-да, на тринадцатом, сходил возле городской управы. Я работал в школе…
- Кажется, под городской управой есть бункеры, - вмешалась его жена, - и все служащие там укрылись. Говорят, у них там полно запасов: чистая вода, консервы всякие, каждому хватит на год. Есть даже кинозал.
Хозяин поглядел на нее изумленно:
- Кто тебе такую чепуху сказал?
- А вот слыхала.
Проигнорировав ее ответ, он снова повернулся к соседу:
- Как на ваш взгляд, одеяла от этого спасают? Всего-то обычные одеяла… Нас обязаны были проинструктировать, как себя вести.
- Давеча ходили по квартирам какие-то в комбинезонах, разносили листовки. Были вон в том доме, - сосед неопределенно махнул рукой. - До нас еще не дошли. Может быть, дойдут.
- Как вы полагаете, может, нам самим как-то объединиться, хоть бы в своем подъезде. Вы были харцером?
- Когда я был молодым, харцеров не было, а был СПМ.
- Значит, в какой-то организации все же состояли, - язвительно заметил хозяин.
- Помню, нас учили, что в случае атомного взрыва надо броситься на пол под самым окном и накрыть голову руками.
- Как же, жди, поможет это. Все равно что одеяла на окнах.
Он подошел к окну и немного отвернул плед.
- Интересно, чем может пахнуть этот бурый воздух? Должен же у него быть какой-то запах. Озоном? Гарью?
- Возможно, вулканической пылью, - подсказал сосед.
Хозяин подошел к мебельной стенке и стал что-то искать на книжной полке. Наконец вытянул толстый альбом. Некоторое время просматривал его сам, как бы желая убедиться, действительно ли там есть то, что он ищет. И, раскрыв на нужной странице, протянул альбом на всеобщее обозрение:
- Вот, "Страшный Суд" Мемлинга. Люди восстают из могил, Архангел Гавриил с огненным мечом. Ад - человеческие фигурки летят в геенну огненную. Небо над пеклом красное, повсюду пожарища и пепелища.
- Ты зачем нам это показываешь? Совсем сдурел? - возмутилась его жена, потом обратилась к гостям: - Не понимаю, зачем муж вам это показывает.
- Я чертей и привидений не боюсь. Людей, вот кого следует опасаться, - бодрым тоном сказал сосед. - Это наверняка чьих-то рук дело, кто-то же должен был принять такое решение.
- Погодите-ка, ведь вы утверждали, что это землетрясение…
- Один черт, землетрясений тоже не бывает без причины… Глобальное потепление и так далее…
Хозяйка поставила чашку на столик.
- В жизни случается и такое, на что человек повлиять не в состоянии. Собственно говоря, сплошь и рядом так бывает. Как говорится, чему быть, того не миновать. Человек ни сном ни духом не знает, что будет завтра, и планировать толком ничего не может. Самого себя не может понять - нами управляют эмоции, инстинкты… Вот мы посадили на своем участке помидоры, они созрели, теперь бы и собрать урожай, так нет же! Все происходит помимо нашей воли.
Тем временем соседка, как загипнотизированная, не сводила испуганного взгляда с репродукции в альбоме, раскрытом перед ней на столе. Скорее всего, ей нездоровилось - на лбу выступили мелкие бисеринки испарины. К чашке кофе она не притронулась.
- Мне нехорошо, - сказала она, обращаясь к мужу. - Может, пойдем уже?
Он как будто очнулся.
- Сколько сейчас времени?
- Семь, - ответила хозяйка, и, поколебавшись, добавила: - Вечера.
После ее слов гости встали.
- Думаю, нам пора. Первый визит не должен быть… ох, что я плету. Может, завтра заглянете к нам?
В дверях, когда прощались, мужчины обменялись еще парой фраз:
- Если вам что-нибудь станет известно…
- Будем держать связь.
Они снова уселись на свои места - в кресла. Отодвинув чужие чашки.
- И зачем ты их привел?
Он не отозвался. С увлечением просматривал какую-то старую газету.
- Сегодня после новостей должны были показывать фильм…
- Зануды какие-то. Перепуганные не меньше нас и скучные. Заметил, в каком она состоянии?
Он снова промолчал, тогда она встала и отнесла альбом на место.
- Пока не вникаю, мне не страшно, а как задумаюсь, начинаю трястись от страха, - сказала она. - Хоть бы телевизор работал. Как называется фильм?
Отложив газету, он откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза.
- Не знаю.
- Поговори со мной.
Он не шевельнулся.
Она встала и закружила по комнате в поисках места для молитвы. И опустилась на колени там же, где прежде, спиной к завешенному пледом окну. Он украдкой следил за ней из-под неплотно прикрытых век.
- Ангел Божий… - она покосилась на него, а он быстро зажмурился. - Ангелы-хранители наши, стойте на страже возле нас. Утром и вечером, днем и ночью, будьте всегда нам опорой…
- Ты на что молишься, на коврики свои, что ли? - тихо произнес он.
- Охраните нас и защитите наши души и тело и препроводите нас…
- Ни ангелов нет, ни Бога. Люди возникают из праха и в прах обращаются.
- … в жизнь вечную. Аминь.
Она поднялась с пола, машинально отряхнула колени и вернулась в свое кресло.
- Слушай, мне вдруг пришло в голову, что ангелы-хранители для нас вроде как мы для наших домашних животных. Так же о нас заботятся. Знают, что для нас лучше. Бобик вот не знал, что лучше. И не хотел глотать таблетки от глистов… Так, может, сейчас происходит нечто подобное… Он избавляет нас от всякой дряни.
- Кто? - он открыл глаза.
- Бог.
- Нет, у тебя точно мозга за мозгу заходит.
Она со злостью посмотрела на него:
- Какой же ты все-таки противный, мерзкий.
- Просто у меня нет никаких иллюзий.
Она встала, собрала чашки и ушла на кухню.
- Ты маленький злой человечек. Скользкий, как уж, - бросила ему на ходу.
Они опять сидели в своих креслах почти в полной темноте. Только тускло светила лампочка в коридоре. На ней была растянувшаяся застиранная ночная сорочка, на нем - полосатая пижама. Он принес огарок свечи, зажег и поставил на стол. Она изумленно взглянула на него, растирая крем на руках.
- Надо беречь электроэнергию, - сказал он заговорщицким тоном.
- Мне всегда в темноте становилось не по себе. Ночью все кажется страшнее и безысходнее. Потом, утром, я удивлялась своим ночным страхам… а теперь темень круглые сутки. Думаешь, с ней что-то случилось?
- Нет, не думаю.
В неверном свете от свечки он раскладывал по кучкам таблетки трех разных видов и прятал в коробочку на завтра.
- А кого мы еще любим? - спросила она после недолгого молчания.
От неожиданности он замер с таблеткой в пальцах.
- Не понял.
- Ну о ком бы еще мы могли беспокоиться?
- А тебе мало? - и он вернулся к своему занятию.
Закрутив колпачок на тюбике с кремом, она подошла к окну. Опасливо отвернула краешек пледа.
- Машина едет! - крикнула вдруг.
Он вскочил и бросился к окну:
- Где, где? Дай посмотреть.
Они толкались возле узкой щелки.
- А что я тебе говорила? Не высидят люди так долго по домам, начнут выползать на улицу. Это не по-человечески - торчать замурованными в собственных квартирах. Лучше уж сразу умереть.
- Думаю, сейчас начнется - магазины пойдут грабить. Сметут все продукты.
Она взглянула на него:
- Нам бы тоже не помешало пойти чем-нибудь разжиться. Что будем есть, если это затянется?
- Ты тоже считаешь, что это надолго? - спросил он. Вернулся к столику и собрал таблетки. Она отнесла тюбик с кремом в ванную. Столкнувшись в узком коридоре, они остановились лицом к лицу.
- Может, придешь ко мне спать? Не так страшно будет… - сказала она.
- Ты храпишь… я глаз не смогу сомкнуть.
И они разошлись - каждый пошел в свою комнату, но на пороге она еще задержалась и спросила:
- А Бобик спасется, как думаешь?
- Совсем спятила, - тихо сказал он, и оба захлопнули за собой двери.
Перевод И. Подчищаевой
Игра на разных барабанах
Значит, выгляжу я так: ни высокая, ни маленькая, не полная, но и не слишком худая, волосы ни светлые, ни темные. Цвет глаз неопределенный. Еще не стара, но уже и не молода. Одеваюсь обыкновенно. Легко теряюсь в толпе. Когда засиживаюсь в кафе на углу, люди присаживаются за мой столик, но не обращают на меня внимания. Я не заговариваю с ними, не смотрю на них. Допиваю свое пиво или кофе и ухожу.
И все-таки мне всегда казалось, что я какая-то особенная и неповторимая.
На мои чемоданы, когда я приехала в город, были наклеены бирки с именем и фамилией. Записная книжка набита кредитными картами, номерами и PIN-кодами. Графы заполнены именами и фамилиями разных людей, их адресами и телефонами. Своим духам я хранила верность уже много лет. Носила одежду любимых марок и пользовалась проверенной косметикой. По дороге из аэропорта разговорилась в метро с каким-то мужчиной, и мы вторили друг другу в нашей случайной беседе: люблю то, не люблю этого; то мне нравится, а это нет. А увлекшись, вообще упускали из виду вопиющую субъективность своих суждений и говорили: это великолепно, а то глупо и неприемлемо. Вести такой разговор было приятно, нам недостаточно было простого факта существования, хотелось чувствовать себя ни на кого не похожим, совершенно неповторимым.
Моя квартира на первый взгляд могла показаться мрачной. Высокие потолки, едва освещенные слабым светом ночников, несимметричность планировки - поначалу я подолгу блуждала по комнатам ночами, пытаясь попасть в ванную. Заляпанные полы хранили память о предыдущих владельцах, по-видимому, художниках, у которых с кистей щедро капала краска. Меловая белизна стен рождала во мне тревогу, нужен был хоть какой-нибудь цветовой акцент. Вид из окон человека менее стойкого мог повергнуть в уныние. С одной стороны они выходили на пустую площадку, окруженную тогда еще голыми деревьями, - площадку собак, гоняющихся за палками, которые с размаху бросают хозяева, площадку собачьих экскрементов и любопытных сорок. Днем на ней играли подростки: девчонки в чадрах били по мячу так же ловко, как светловолосые ребята. В день весеннего солнцестояния смуглые мужчины с пышными усами разожгли там костер и сосредоточенно вытаптывали траву: несколько рядов танцующих, один за другим, как на уроке физкультуры.
Окна с другой стороны выходили на собор с двумя башнями, каждую из которых венчал статный ангел. Пока в мае ангелов не скрыли деревья, усеянные галочьими гнездами, я каждое утро видела их вычурные, экспрессивные силуэты. Они беззвучно трубили зарю всему городу.
Я ревновала этих ангелов, завидовала вниманию, которое они уделяли безразличным к ним людям. Ходила по комнате без одежды, чтобы привлечь взгляд их белых глаз. Раз в неделю, в воскресенье, в соборе пробуждались колокола, и хотя трезвонили они громко и истерично, их религиозная аффектация не приносила ожидаемых результатов: по дорожке через площадку к собору направлялись всего несколько человек. Собор пытался погрузиться в зелень, словно стыдясь своей чрезмерной величины, пятился, смущенный, к реке, к восточной части города и, вероятно, охотнее всего притаился бы между высотками.
Окна кухни открывались на большой двор, отгороженный от остального мира кирпичными стенами зданий, двор укромный, тенистый, оазис в центре города. Среди старых кленов и лип здесь стояли повозки на колесах и раскрашенные в разные цвета кибитки, подпорками которым служили велосипедные рамы, ящики из-под экзотических фруктов, клюшки для гольфа, шины. Их обитатели интриговали меня с самого начала, поэтому большую часть времени я проводила на кухне. Я посвящала им целые трапезы: пододвинула стол к окну и теперь, не спеша завтракая и обедая, могла, не отрываясь, за ними наблюдать, следить за их редкими перемещениями между кибитками. В их действиях отсутствовала обычная суета, им вообще была не свойственна торопливость. Они выходили наружу, как только засияет солнце, и сидели на лесенках, подставив лица его лучам. Их дети играли спокойно, без галдежа. И даже собака казалась какой-то умиротворенной: собака-философ, созерцающая со вкривь и вкось сколоченной террасы хаотичные движения птиц.
Иногда после обеда эти цветные люди устраивали концерты. Выставляли наружу мощные громкоговорители и заводили устаревшие блюзы или Паваротти (ему, к сожалению, пытались подпевать), а когда темнело, сменяли оперу на монотонное, мрачное и мучительно печальное техно. Звуки вырывались из двора ввысь, как дым, и беспокоили ангелов на башнях собора.
Я познавала этих людей постепенно, разглядывая их из окна. Каждый час, оторвавшись от бумаг, я вставала, чтобы размять кости. Подходила к окну и смотрела. Я познавала их, пережевывая свежую редиску, потом клубнику и первую мирабель. Познавала их посредством слив, яблок и, наконец, сваренной в подсоленной воде и помазанной маслом кукурузы. Когда потеплело, их жизнь переместилась из кибиток на улицу. Как кочевники, они готовили пищу на спиртовках или прямо на огне, разводимом в алюминиевых котлах. Пили пиво, курили марихуану, выпуская дым вверх, чтобы поднимался в небо. А когда уже совсем смеркалось, доставали барабаны - большие, маленькие и огромные, как в филармонии, что звучат на концерте два-три раза, а их звук на мгновение сковывает сердце железным кольцом и затем бережно выпускает на свободу.
Они били в барабаны, когда я ужинала. Я ставила стул напротив окна. Раскладывала на столе приборы, наливала бокал вина и ела - выпрямившись, положив салфетку на колени, будто в изысканном ресторане. Постепенно я начала осознавать, что этот барабанный бой вообще не умолкал в течение дня; он лишь переносился внутрь кибиток, сокращался до одного инструмента, усыхал в лучах солнца. Ночью, совсем как тот знаменитый диковинный кактус, звук барабанов расцветал в целый оркестр.
Я видела это. Барабаны стояли всегда кругом - этакие инструменты самообслуживания: когда играющему надоедало выбивать дробь, он отходил в темноту между кибитками, и его заменял кто-то другой, свежий, еще не уставший, кто-то, кто мог подхватить дрожащий ритм или, наоборот, попробовать его изменить. Тогда я была еще только собой. Перед сном, легонько похлопывая подушечками пальцев, наносила на лицо крем. Открывала на ночь окна. Видела сны. Утром записывала их и пила кофе. Садилась за работу - читала, делала заметки, писала письма, подписывая их всегда одинаково. Составляла планы и список покупок. Точно выполняла пункт за пунктом. Все, однако, начинаешь видеть по-другому, когда каждый вечер слышишь такой барабанный бой. Знак тревоги, знак предостережения, знак побудки.
Курсы я нашла на окраине города, мне порекомендовал их кто-то из знакомых. Даже хорошо, что так далеко, думала я, ведь поездка по городу всегда меня успокаивает, приносит облегчение. Отсюда, из поезда, не видно города, замечаешь лишь одиночные, отделенные друг от друга здания, всегда, впрочем, в состоянии капитального ремонта или строительной неразберихи - среди подъемных кранов, за разноцветными заборами, отгораживающими их от улицы. Порой попадутся несколько только-только законченных кварталов, где едва успели убрать белые следы раствора и бетона, но они остаются незаселенными, будто ни у кого не хватает смелости въехать в совершенно новое современное пространство. Может, если так и дальше пойдет, в будущем город полностью опустеет: чем больше появится новых домов, тем меньше людей захочет в них поселиться, чем больше домов, тем меньше людей - простой и вместе с тем загадочный принцип, который должен быть не чужд строителям. Люди будут упорно, отчаянно, в страхе перед новым ютиться в полуразвалившихся домах, сквотах, кибитках, разбросанных кое-где в парках, а пустым серебристым высоткам останется только меланхолично отражать небо, плавные па облаков - движение быстротечное, не человеческое.
Когда я впервые ехала в электричке по городу, у меня появилось странное чувство: это передвижение, вид из окна, тихий шелест колес по рельсам размазывали меня. Из окон вагона город казался особенно бесформенным, неопределенным, вот и я утрачивала очертания. Он был большим цеппелином, который скользит по небу и меняется по воле мимолетных облаков и порывов ветра. Город вроде бы не менялся, но позже я уже ежедневно стала замечать какие-то новые детали. На пустых площадях за ночь вырастали застекленные здания. Бывало и так, что станции метро нарушали очередность, выскакивали прежде времени или, наоборот, медлили с выходом на сцену. Магазины. Они путешествовали, совершенно не таясь, а час их открытия не удавалось предугадать. Никогда нельзя было быть уверенным, что на моей улице отыщется тот самый магазин, что был здесь вчера. А если уж он стоял на месте, это вовсе не означало, что я находила в нем то самое вино, тот самый сорт хлеба, что неделю назад. Кроме того, похоже было, что людям все быстро надоедает. То и дело на глаза попадались большие грузовики с мебелью - это жители переезжали из одного района в другой. Перемещались и музейные собрания - больше всего хлопот это доставляло туристам, привыкшим считать музеи самыми надежными и неизменными местами на земле. Может, где-то еще это так, но не здесь.