- Заметьте, мистер Бене, я ничего плохого не могу сказать в адрес капитана Андерсона. Он отличный моряк. Вам повезло, мистер Тальбот, что ваша судьба в руках такого офицера. Если хотите найти виноватых, подумайте лучше о чиновниках адмиралтейства, которые равнодушно доверили вас такой… такой…
- Сэр, я слышал, как мистер Тальбот употреблял слово "посудина".
- Да, мистер Бене, он употребил именно это слово.
- Так что мне делать?
- Объясните, что мы немного отвернем от ветра и пойдем со всей возможной скоростью к югу, где на том или ином румбе нас ждет устойчивый ветер.
- И качка уменьшится?
Офицеры обменялись взглядами.
- Старший офицер полагает, что ситуация изменится, мистер Тальбот. Он думает, вам следует использовать слово "изменится".
- Право же, я не могу сидеть сложа руки. Вам угодно, чтобы я поддерживал в пассажирском салоне приятную дружескую атмосферу? Веселую?
- Ради Бога, мистер Тальбот! Если вы станете расхаживать по судну с безумно веселым видом, все общество перепугается по-настоящему.
- Как же быть? Не могу же я ничего не делать в этой ситуации!
- Постарайтесь хотя бы не подавать виду. Ведите себя также, как до ваших… ушибов. Единственным результатом будут поздравления с выздоровлением.
- Вести себя так же? А как именно?
Возникла пауза. Чарльз и мистер Бене неожиданно рассмеялись, причем Саммерс, казалось, слегка истерически. Таким я Чарльза никогда прежде не видал: на щеках у него блестели слезы, он уткнулся головой в колени и положил ладонь мне на руку. От непривычного прикосновения я передернулся, он быстро убрал руку и тыльной стороной ладони отер слезы.
- Прошу извинить меня, сэр. Ваше теперешнее желание сотрудничать или, я даже сказал бы - соучаствовать, заставило меня забыть, как вас порой легко задеть. Мистер Бене, как, по-вашему, должен вести себя мистер Тальбот, чтобы прочие пассажиры не заметили перемен в его поведении?
Мистер Бене еще пуще расплылся в улыбке и пригладил золотистые волосы.
- Мое знакомство с этим джентльменом непродолжительно, сэр, но я наслышан о "лорде Тальботе". Величественные манеры, если не сказать надменные…
- Вижу, господа, вы намерены вогнать меня в краску. Разумеется, с моим ростом нелегко сохранить правильную осанку среди палубных бимсов и коротышек-моряков. Если желаешь скрыть рост, приходится сгибаться, точно дряхлый калека, а если стоять прямо, как назначено Господом, и глядеть перед собой, то непременно разобьешь голову или спотыкнешься - о вас, недомерки чертовы, чтоб вам!
- Вояж вас закалит, мистер Тальбот. Иногда я замечаю в вас сильные проблески чего-то человеческого, словно вы простой малый вроде нас.
- Раз уж мы тут все простые малые, позвольте мне узнать побольше. Вы упоминали о хронометрах.
- Да, конечно. Как известно, хронометры позволяют вычислить движение корабля к востоку и западу, то есть определять долготу. Наше судно в таком состоянии, что целесообразно разместить все хронометры на палубе. Но…
- Волна!
- Какая волна?
- Да волна же - вода, которая ходит в трюме. Я слышал ее, когда искал вас.
- Внутри судна нет воды, Эдмунд. Мы бы такого не допустили - вся команда уже давно качала бы воду…
- И пассажиры тоже - разделились бы на вахты и качали.
- Заделывали бы течи парусами, кидали бы за борт пушки. Нет там никаких волн. Нас сильно намочило дождем, пакля повылезала из щелей. Кое-какая вода, конечно, попадает внутрь - дождевая вода и брызги не стекают в сборный колодец полностью. Вода плещется на одной или на другой палубе - это неприятно, но не более того. Пустяк по сравнению с угрожающей нам настоящей опасностью.
- Мы везли зерно, сэр, - вставил лейтенант Бене.
- Мы выбросили несколько тонн, мистер Тальбот. Оно промокло и стало разбухать. И без него хлопот хватает.
- Мистер Тальбот мог бы еще упомянуть о чистке днища, сэр. Сообщение о том, что корабль прибавит скорость, поможет пассажирам легче переносить качку.
Я пристально посмотрел на Чарльза.
- Значит, я заблуждался, полагая, что воды набралось слишком много и в промежутках между откачиваниями в трюме взад-вперед ходит волна?
Повисла долгая пауза. Чарльз Саммерс прижал ладонь ко рту, затем отнял ее.
- Там нет волны. Вам померещилось.
Настала моя очередь сделать паузу.
- А чистка днища? - наконец спросил я.
- Мистер Бене убедил капитана Андерсона, что здесь, в открытом море, имеет смысл воспользоваться для удаления наростов специальным тралом. В этом отношении я поступлю так, как прикажут. После мы обсудим мое предложение обнайтовить судно, используя все имеющиеся канаты. Если обнайтовить правильно, корпус будет меньше гулять.
- Понимаю. Постоянно нависающая опасность - и, вероятно, перспектива катастрофы. Вот тебе и карьера. Да уж, отлично… неужели и впрямь ничего нельзя сделать?
- Можно молить Бога о спасении.
- Как Колли? Насильно колен не преклоню!
Я вскочил на ноги. За грот-мачтой появилось свечение, словно занималась заря.
- Что это?
- Смена вахты. Наказанные матросы в начале вахты спускаются на четверть часа поработать на помпах.
Свет усилился. Люди выстроились у длинных рычагов, торчавших с двух сторон мачты, и начали двигать рычаги - вверх-вниз, сгибаясь и разгибаясь.
- Я думал, что помпы "поют".
- Да, если работают вхолостую. А сейчас они качают воду.
- Благодарю вас, господа, за оказанное доверие. Я оправдаю ваши ожидания.
- С вашего позволения, сэр, я посвечу мистеру Тальботу до шкиперской.
- Вы очень добры, мистер Бене.
- Пустяки, сэр. Всегда к вашим услугам, мистер Тальбот…
- Взаимно, мистер Бене…
Лейтенант весьма учтиво повел рукой, приглашая следовать за ним.
- Лорд… мистер Тальбот, судно прогибается, как надломленная ветка.
- Прогибается?
- И коробится тоже. И то, и другое. Гнется вверх-вниз по миделю.
- Как свежая розга?
- Именно, сэр. На гребне выгибается, на впадине прогибается.
- Не замечал.
- Так откуда же вам знать! Практически невозможно обнаружить постороннее движение, если вас этому не обучали. Это, сэр, как перемещение луны: может показаться, что она движется по небу по правильной кривой, но путь ее бесконечно сложен. Иногда луна представляется мне кораблем, в котором каждая деревяшка отчаянно гуляет, скрипит, гнется, коробится и шатается - и потому он не может толком плыть - в точности как наша старая посудина, полная напастей.
- Так вот отчего Джордж Гиббс спустился ко мне за стаканчиком бренди, да еще прибавил к нему рому! Проверял обшивку, как же! Он делал вид, что работает - именно там, где есть выпивка, - наверное, перепугался, увидев, как гуляет корпус. Он вам доложится?
- Старшему офицеру, и уже должен был. Я-то мелкая сошка.
- Это еще как сказать. Не зайдете ли ко мне, - я едва не сказал "в конуру", - выпить немного бренди, что не допил мистер Гиббс?
- Я на дежурстве, сэр, и мне пора возвратиться к старшему офицеру. Но в другой раз - avec beaucoup de plaisir!
Он поправил кудри, нахлобучил шляпу, поднес к ней руку, словно собираясь ее приподнять, а фонари шкиперской, точно проникшись "обычаями морской службы", приняли тот же угол, что и его рука. Лейтенант повернулся и отправился туда, откуда мы пришли. Мистер Аскью все еще сидел под деревянной стеной. Он посмотрел на меня исподлобья.
- Слышал я, вы рассказали офицеру про Джорджа Гиббса. Навряд ли Джордж этому обрадуется.
Я ответил чрезвычайно коротко, потому что качка, кажется, усиливалась:
- Он много чему не обрадуется.
На трапах, казалось, властвует не дух службы, а дух самого моря - по трапам приходится не столько подниматься, сколько с ними бороться.
Качка и вправду усилилась, и скоро я понял причину. Мы держали совет в недрах корабля, сидя рядом с хронометрами, которые, как известно, содержат в месте наименьшей качки. Теперь я оттуда удалялся, переходил под власть ветра, воды и дерева; ценность моей персоны никоим образом не может сравниться с этими чрезвычайно чувствительными часовыми механизмами!
С ноющими икрами я добрался до своей каморки; в теле ощущалась весьма заметная слабость, вызванная усилиями при ходьбе, болезнью и тем, что разум мой отягощало слишком много событий. Изнутри каюты доносилось какое-то царапанье. Я рывком распахнул дверь.
- Виллер! Какого черта! Вы меня просто преследуете!
- Я только прибирался, сэр…
- Третий раз за день? Не смейте являться без надобности!
- Сэр… - Он сделал паузу, затем заговорил каким-то чуждым голосом, в манере неожиданно нездешней: - Я попал в преисподнюю, сэр.
Я уселся на парусиновый стул.
- Что все это значит?
Виллер, в отличие от прочих слуг на корабле, всегда имел вид смиренный, если не сказать заискивающий. Он никогда не смотрел мне прямо в глаза, но сейчас посмотрел.
- Господи, да вы, никак, призрак увидели? Нет! Лучше не отвечайте!
И тут движения маятника, с которыми мне прежде удавалось совладать - с той минуты, как я удалился из покойного помещения, где хранились хронометры, и по сей момент, - одержали верх. Я бросился к ведру, и меня вырвало. В течение некоторого времени я, как известно любому, страдающему от такой же беды, воспринимал все окружающее не более чем нечто, вызывающее тошноту.
После я лежал ничком на койке, желая смерти. Должно быть, Виллер унес ведро. Я знаю, что он вернулся с ним и остался в каюте. Кажется, он убеждал меня прибегнуть к болеутоляющему зелью, и я в какой-то момент, по-видимому, уступил и принял опий - с обычным магическим эффектом.
Смутно помнится, что все время, пока я был без сознания, Виллер провел на стуле. На миг я выплыл из вызванных снотворным обволакивающих видений. Слуга по-прежнему сидел, свесившись набок и пристроив голову на край койки. Лицо его было совершенно изможденное.
(13)
Еще позже я пришел в себя с тяжестью в голове и гадким вкусом во рту. Виллер все еще находился в каюте. Я заворчал на него, но он не ушел. Я сел и обнаружил, что более или менее могу справиться с качкой.
- Думаю, Виллер, вы должны объясниться. Только не теперь. Горячей воды, пожалуйста. И достаньте мне чистую рубашку… чего вы ждете?
Он облизнул губы.
Однообразное движение маятника прервалось: корабль резко накренился. Виллер покачнулся. Он упал бы, если бы не схватился за край моей койки.
- Да что с вами, старина?
- Простите, сэр. Чистая рубашка, сэр. Ящик-то - вот он. А вот с горячей водой…
- Да?
- Все очаги потушены, сэр. Если водицы и раздобуду, так только теплой.
- И кофе тоже. Горячего.
Глаза его устремились вдаль. Не знаю, что там ему примерещилось, но оно ему явно было не по нраву.
- Виллер!
- Да, сэр. Я попрошу Хоукинса нагреть воды на капитанском камбузе.
- Очень хорошо.
Что это за мир - корабль! Целая вселенная! Впервые за наше долгое путешествие я осознал простой факт: горячая вода, не говоря уже о горячей пище, требует огня, а для огня нужен особый кирпич, металл, что там еще?., какой-нибудь дымоход, труба… Все эти недели люди трудились, занимались своим делом, в коем я - полнейший невежда! Только сегодня (или вчера?) я впервые разглядел изнутри устройство нашего корабля - да еще чуть ли не вверх ногами, как в телескопе! - стойку с хронометрами, пороховой погреб, носовые помпы, помпы на корме… Тоже мне, "знаток мореходного мастерства"!
Я был зол на себя за то, что позволил Виллеру дать мне снотворное - так злится человек, давший зарок не пить спиртного и страдающий от последствий кутежа. Я ощущал потребность очиститься! Этот корабль меня уморит: здесь я познал настоящую грязь, меня запятнала маковая настойка, замарало собственное бессилие стать выше обстоятельств. Я должен быть чист ради далекого видения - Марион!
И пусть мы утонем, но… - мысли мои неизменно возвращались к Марион Чамли.
Виллер вернулся с пустыми руками.
- Что опять такое?
- У капитана нет огня, сэр.
- Что за черт… То есть как так "нет"?
- Мы пробудем в море дольше, чем ожидалось, вот капитан и велел все погасить, беречь дрова для общего камбуза.
- Капитан Андерсон? Обходится без огня ради блага пассажиров?
- Хоукинс сказал - ради экипажа.
- Никогда бы не подумал.
- Капитан Андерсон - хороший капитан, сэр, с этим никто не поспорит.
- Хотите сказать - на словах он страшней, чем на деле?
- Нет, сэр, на деле он гораздо страшней, так что дело плохо. Потому и нечего пить. Я что хочу сказать, сэр, - Бейтс обещался раздобыть воды на главном камбузе, но она еле теплая.
Он ушел, но, по-моему, не дальше коридора. Я сидел и ждал, а в голове моей царила такая же неразбериха, как и в путанице моих дел. Грязь я чувствовал и телом, и душой. Непрерывная качка, хотя и не вызывала тошноту, оставалась постоянным тяжким испытанием. Джек Деверель разгуливает там, куда я отчаянно рвался, на прекрасном, неукротимом корабле…
Босыми ногами я почувствовал, что обшивка, черт побери, и вправду ходила! Странное ощущение: под ногами что-то ползло как живое! Это обескураживало сильнее, чем нервное дерганье корабля, толкаемого волнами.
Появился Виллер с кружкой кофе. Я отхлебнул тепловатый напиток. Слуга налил немного воды в таз, и я, спеша вымыться, оставил кофе. Я усердно надраивал себя, обуреваемый истинной страстью к чистоте - вода вскоре стала и грязной, и ледяной, - словно хотел побороть не только покрывшую меня грязь, но и грязь на всем корабле, преодолеть наши сложные и опасные обстоятельства. Я ощутил меж голых ног полы чистой рубашки и почти почувствовал себя самим собой - впервые с того момента, как отведал "линька" по спине и голове. Я оделся, открыл дневник и бегло просмотрел записи. Вытащив из ящика пакет с отчетом о первой части нашего путешествия, я взвесил его на руке, раздумывая, стоит ли перечитать с пристрастием. Впрочем, меня устрашила перспектива снова его упаковывать.
Ах, этот самоуверенный молодой человек, который безмятежно поднялся на борт с намерением все изучить и всем управлять! Наша устрашающая экспедиция, наш ужасный вояж представлялся ему чем-то вроде путешествия в дилижансе между Лондоном и Батом! Он собирался достичь Сиднейской бухты, размеренно двигаясь по спокойному морю в некоем шедевре судостроительного искусства.
Но война кончилась, корабль оказался прогнившим, как подпорченное яблоко, а Деверель на пару с Виллисом лишили это яблоко - корабль? - этот дилижанс! - колеса. Его догнала "Алкиона" и поразила молодого человека громом, и познал он муки страсти, разлуку, ревность…
- Деверель! Джек-красавчик…
Через некоторое время, не знаю, когда именно, я пришел в себя - точно пловец, вынырнувший на поверхность. Любуясь изменившимся, болезненным, изнуренным ликом в маленьком зеркальце, я думал о том, что крестный будет одновременно умилен и разочарован. Эдмунд влюбился в неподходящую девушку - недостойную его - старый циник предпочел бы, чтобы я приударил за леди Сомерсет! В довершение всего Эдмунд, похоже, потонет вместе с недостойным его кораблем.
"Недостойный корабль" словно почувствовал, что его оскорбляют, и под ногой у меня подпрыгнула планка обшивки. Конечно… Тут я остановился. За бесконечными "конечно", которые соскакивают с губ помимо моего желания, пряталось нечто, мне непонятное. И у меня была не столько мысль, сколько чувство, что "я" обязан как-то справиться с этим "нечто", а если не смогу я, то должен суметь кто-то другой. Хотите - верьте, хотите - нет, мысли мои начали вращаться вокруг нашего мрачного капитана. В конце концов, особый комитет желал, чтобы я переговорил с капитаном! Поступив по собственному разумению, я побеседовал с Чарльзом Саммерсом, а теперь исполню указания комитета! Я крикнул Виллера, который стремительно распахнул дверь - чуть ли не прежде, чем я открыл рот. Слуга засуетился и помог мне накинуть дождевик. В резиновых сапогах я шагнул через порог, а корабль шарахнулся в сторону. Я отправился на шкафут враскорячку, как моряк. Не знаю, было ли это игрой воображения, но мне послышалось, что в крайней каюте с моей стороны коридора кто-то рыдал. Я встал на шканцах, держась поближе к полуюту.
Корабль болтало сильнее. Постоянная качка изводила, и время от времени судно сотрясали какие-то толчки изнутри, казавшиеся проявлением нетерпения или даже гнева.
Дождь и брызги, летевшие горизонтально с наветренной стороны, кололи лицо, словно мелкая дробь. На каждой волне корабль поднимался, точно собирался продвинуться вперед, но немедленно возвращался в то же самое положение. Паруса, по краям которых скатывалась дождевая вода и брызги волн - паруса, поднятые только на грот-мачте, единственной нашей мачте, - казались жалкими потугами использовать порывы ветра.
Матросы делали что-то с канатами, но мне было совершенно непонятно, что именно. Большую часть времени люди полностью находились в воде. Одна радость, что я все-таки пассажир, а не офицер и тем более не матрос. Повернувшись, я начал взбираться на полуют. За штурвалом стояли блестящие от воды рулевые, а за поручнями едва виднелся капитан Андерсон в поношенном дождевике и зюйдвестке. Он мрачно смотрел буре в лицо, словно пригоршня воды ему нипочем. Я осторожно обошел рулевых, и капитан меня заметил. Он улыбнулся! Жуткое зрелище: блеснуло несколько зубов, как будто кто-то кинул в угрюмо скривившийся рот горсть желтых голышей. Я собрался заговорить, но капитан отвернулся. Я последовал за ним и, торопясь его догнать, с риском для жизни взобрался на палубу, но он сбежал по сходному трапу и исчез в каюте.
Выразиться яснее он не мог - проваливай, мол! А ведь еще улыбнулся - неслыханная вещь! - правда, улыбка была короткая и неискренняя.
Словно во сне представил я золотые кудри, румяные щеки и услышал голос мистера Бене: "Полагаю, сэр, в этих трудных обстоятельствах вам следует постоянно проявлять дружелюбие к пассажирам. Стоит им почувствовать, что у капитана есть причины для беспокойства, нашим заботам конца не будет!"
Неужели ему хватило смелости? О да, молодой офицер, который "домогался" прекрасной леди Сомерсет, супруг которой где-то поблизости обозревал свое корабельное царство, должен быть отважен до безумия.
Вахту нес наш миниатюрный штурман, мистер Смайлс. Как только Андерсон спустился вниз, штурман отошел от правого борта и повернулся лицом к ветру.
- Мистер Смайлс, я, как видите, поправился и даже за тысячу фунтов никуда отсюда не денусь!
Мистер Смайлс изучал меня как бы издали, словно я находился где-то у горизонта. От соленых брызг у него покраснели глаза. Штурман приложил палец к губам, точно прося о молчании.
- В чем дело, мистер Смайлс? Говорю вам - за целую тысячу фунтов. Вот что, сэр: я получил несколько ударов по голове и думал, что лишусь рассудка. Но там, внизу, сидит настоящий безумец, который уверен, что в этой соленой неразберихе он приобрел избавление от смерти.
Мистер Смайлс отнял руку ото рта.
- Есть корабли, мистер Тальбот, где каждый только сумасшествием и спасается.