Должен признаться, что последнее высказывание совершенно не в моем характере, но мне хотелось сыграть роль до конца. Долгие годы изучения религии, тысячи церковных служб и сама могучая машина церкви - все в тот миг словно встало у меня за плечами и осенило голову мою подобно скверно закрепленному парусу. Я ощутил длань того самого Суда, о котором столь легкомысленно упомянул, и ощущение это мне не понравилось.
- Клянитесь.
Мистер Джонс, испытывавший, видимо, то же самое, что и я, с трепетом ответствовал:
- Клянусь.
Черт побери, ну просто "Гамлет" какой-то; мне всерьез стало не по себе. Я чувствовал, что по кораблю бродит призрак Колли. Да, все мы в смертельной опасности, и разум иногда над нами подшучивает.
- Кроме того, мистер Джонс, если мы не потонем, вы заберете у меня этот бочонок - по цене, которую я за него уплатил… я тоже, знаете ли, со странностями.
Тут следует добавить, что если корабль был в опасном положении, а я - в неопределенном положении, то команда судна была в еще более неопределенном положении. Мистер Джонс на пару с Камбершамом словно выпустили на волю нечто, содержавшееся до тех пор в оковах, потому что веселье на нашем "счастливом корабле" изменило свое качество и превратилось в то, что можно назвать не иначе как всеобщей истерией. Речь отнюдь не о простой женской истерике. Наиболее скверной стороной общей истерии был неуправляемый смех по самым пустячным поводам, наиболее приятной - типично британское умение оценить веселую шутку. В нашем поведении чувствовалось и определенное безразличие, и презрение к жизни, и даже некий налет безумия. Мне пришло в голову, что наилучшие проявления происходящего с нами имеют нечто общее с тем, как вели себя жертвы террора во Франции, которые, как говорят, смеялись в ожидании казни. Наихудшими же проявлениями были богохульство, дикое веселье, буйство и ярость, подобно тому, как это происходит в Ньюгейтской тюрьме, когда заключенные там бедняги выслушивают свой приговор.
Думается, однако, что нашлись и среди мужчин, и среди женщин те, кто молился. Ибо на корабле не осталось ни одного мужчины, женщины или ребенка, который не понимал бы, в каком печальном положении мы очутились. Днище еще почистили и на том закончили, но большинство пассажиров и переселенцев никакой разницы не почувствовали. Теперь мы всё знали. Попытки утаить истинное положение дел от всех, кроме морских офицеров, успеха не возымели.
Казалось, шутка моя завершилась, но выяснилось, что она зашла слишком далеко. Мистер Гилланд, бондарь, не прося ничего за услуги, ослабил на бочонке обручи и выбил донышко. Я положил внутрь дневник, предназначенный для крестного, и эту, вторую тетрадь - тоже. Но я и не подозревал, сколько народу знает о моей затее. Каждый из пассажиров и переселенцев стремился добавить в анкерок послание, небольшой сверточек, кольцо, побрякушку, записку, книгу - да что угодно! - предмет, который по их разумению, своею сохранностью продлит им жизнь. Уж таковы люди… Если бы я сам с этим не столкнулся, никогда бы не поверил. Спрос на место в бочонке сделался всеобщим; Чарльз Саммерс протестовал, хотя и достаточно дружелюбно.
- Дорогой Эдмунд! У вас так много клиентов, что Веббер, который прибирается в кают-компании, стал вашим личным привратником!
- Что поделать? Все это зашло слишком далеко и уже мне надоело.
- Вы теперь самый известный человек на корабле.
- Если бы потребовалось убедить меня в непостоянстве простолюдина…
- Говорите проще - в расчете на нас, простых людей.
- Чарльз, хватит уже скромности. Я еще увижу вас адмиралом.
- Я прикажу объявить по кораблю, что дозволяется приносить мистеру Тальботу бумаги, но только во время первой полувахты. Через день-два желающие переведутся.
Он ушел готовить "найтов".
По два часа в сутки я проводил, словно Матфей, за сбором пошлины. Я всерьез думаю, что какое-то время - недолго, пока я его не отчитал, - Веббер взимал мзду с желающих ко мне попасть! Подобно призраку Колли, дух мистера Джонса витал по кораблю. Большинство посетителей моих были бесхитростные души: одни хихикали, намереваясь принять участие в розыгрыше мистера Джонса, а другие оставались печальными и серьезными. Белая черта, проведенная по палубе у грот-мачты, теперь, казалось, стерлась. Я принял это за знак, за символ нашего теперешнего положения! Но дальше - больше. Достаточно сказать, что просители были многочисленны и разнообразны. Приходил ко мне и бедный переселенец, сжимающий в одной руке шляпу, в другой - бумагу, и матрос, который с ухмылкой совал мне клочок своей косицы, в надежде что "уж вы-то, сэр, заставите мошенника попотеть". Скоро анкерок превратился в подобие корытца с отрубями, куда на Рождество прячут подарки для детей. Видит Бог, мы отыскивали развлечения везде, где только можно.
Должен сказать, что среди прочих вольностей - абсурдного порождения грозящей нам опасности - завелась манера повторять различные остроты. Как-то раз вахтенные матросы, когда кто-то из младших офицеров приказал им выбрать трос или что-то вроде того, все как один ответили: "Есть, сэр. Мы ведь тоже со странностями!" Был даже и такой случай… Впрочем, тут я вынужден просить дам, коих языком является поэзия, а проза для них ничего не значит… Умоляю вас, пропустите последующие строки!
Ко мне шумно приблизился юный мистер Тейлор в более чем приподнятом настроении. Он никак не мог успокоиться - пока я не встряхнул его. Хорошо зная характер мистера Тейлора, я приготовился выслушать жуткое повествование о постигших кого-то несчастьях, почитаемое рассказчиком верхом комического, - но нет! Когда я наконец его успокоил - он пришел в себя после того, как я его потряс, - то потребовал, чтоб он сразу сообщил мне дурные вести.
- Это загадка, сэр!
- Загадка?
- Да, сэр! Отчего…
Но тут мистера Тейлора снова охватил приступ смеха, и пришлось тряхнуть его еще раз.
- Так, хватит, приятель. Выкладывайте, что стряслось, пока я вас за борт не вышвырнул.
- Сэр… Загадка такая: "Отчего наш корабль так сильно качает?"
- Ну и отчего же?
Из-за конвульсий он ответил не сразу.
- Это лорд Тальбот своему бочонку вставляет!
Я бросил его и вернулся к себе в каморку.
Подумалось, что ежели опасность заставила всех нас пасть так низко, то нет нужды тонуть, ибо мы и так уже утонули.
Как только полувахта прошла без единого "клиента", я пригласил к себе мистера Гилланда и вызвал мистера Джонса. Они оба предстали передо мной, и я приказал заделать донышко бочонка и подогнать обручи. Я попросил своих гостей засвидетельствовать, что сосуд в надежных руках. Анкерок полностью запечатали, за исключением пробки, которую я пока не воткнул. Я объяснил мистеру Джонсу, что, возможно, когда мы пойдем ко дну, мне захочется - до того как мистер Джонс покинет корабль - вложить туда записку с предсмертным письмом или молитвой. Шутка моя, признаюсь, меня уже утомляла и даже казалась весьма сомнительной, особенно когда я представил, как все, что осталось от Эдмунда Тальбота, подпрыгивает на океанских волнах с ничтожно малой надеждой достигнуть места назначения! Более того, я обнаружил, что лишился дневников, и мне негде писать и нечем занять себя - оставалось только терпеливо сносить капризы и выкрутасы нашего все менее и менее пригодного к плаванию судна.
Читатель догадывается, что я, во всяком случае, выжил. Но мне самому, как любому читателю, оборванный конец моего дневника - назовем его "Книга вторая" - не давал и не дает покоя. Называть его журналом - значит чрезмерно расширить значение этого слова. Внимательный читатель легко определит записи, отстоящие по времени далеко друг от друга - то есть когда я пытался за один раз описать происшествия, случившиеся в течение нескольких дней, чтобы дневник мой не отставал от жизни. Я часто набрасывал заметки о делах минувших в тот момент, когда происходили другие события. Значительное время разделяет окончание собственно журнала и написание этого постскриптума. Я испытывал искушение избежать слишком резкого конца, продолжив журнал, так сказать, ретроспективно, притворившись, что он писан на корабле - но, увы, минуло слишком много времени. Попытка эта будет неискренней и, более того, нечестной. Еще хуже - если сие возможно - то, что меня выдаст различие стилей: льщу себя мыслью, что у меня есть стиль, хоть и плохонький. Будет утрачена непосредственность. Когда я перечитал "Книгу первую" - в следующей тетради объясняется, когда и почему это произошло, - я нашел, что она весьма выиграла благодаря весьма впечатляющему письму Колли, пусть и неоконченному. В бедолаге мало что было от священника, но в его мастерском, виртуозном владении родным языком чувствуется настоящий талант… "Книга вторая" - плод единственно моих стараний, лишенных какой-либо помощи, за исключением тех мест, где я передаю слова других. То, что я теперь считаю бесхитростным излиянием сердца на бумаге, требовало усилий, о которых я ранее и не подозревал, - и это тоже правда.
Но возвращаюсь к началу этого абзаца. Написание постскриптума я счел самым разумным разрешением моих затруднений. Несомненно, следовало бы сделать более точное и подробное описание нашего путешествия. В моей памяти этот вояж живет как единое целое - с началом, продолжением и концом. В дальнейшем нам выпали испытания много тяжелее уже описанных.
Честность вынуждает меня пообещать, что когда-нибудь позже я составлю исчерпывающее описание нашего путешествия, включая его завершение, которое назову "Книга третья". Не претендуя на таланты Колли, я надеюсь, что пережитые нами удивительные и опасные приключения с лихвой возместят простоту повествования.
Есть и еще одно соображение. Я наполовину решился опубликовать свои записи! Быть может, тогда эти слова прочтут не только мои близкие, но и широкая публика. Мною овладело желание печататься. То, что началось по воле моего крестного, продолжилось уже благодаря моей склонности, когда обнаружилось, что я - всего лишь писатель, со всеми устремлениями (если не со всеми недостатками) сей породы. В дни нашего наивысшего "веселья" я изложил все это мистеру Брокльбанку, признавшись, что чувствую себя недостаточно беспутным для писательской стези, на что он ответил вязким, как мушмула, голосом: "Мой дорогой сэр! Продолжайте пить, как пьете, и вы преодолеете все!" Едва ли нужно добавлять, что в тот день, как и во многие другие, он был сильно навеселе. Но вполне возможно, что человек благородного происхождения, образованный и неглупый, вернет словотворчеству некоторое достоинство, которого лишили его наши писаки.
Недостатки? Признаюсь в честолюбивых амбициях. Самая ничтожная из них - напечататься. Полноте, дорогой читатель, кто из нас не писал в надежде раскрыть миру самое сокровенное? Мы полагаем, что найдется кому прочесть наши записи, пусть в них и отрицается такая возможность. Скажу более: кто же пишет, не испытывая некоторого соблазна покорить публику? Во мне, как и в любом писателе, есть то, что Мильтон назвал "последней слабостью возвышенного ума", - желание прославить свое имя, насладиться всеобщим искренним восхищением и возбудить любопытство к личности и характеру автора со стороны прекрасного пола. Итак, хотя я и говаривал, и часто думал, что пишу только для себя, еще чаще я задумывался о том, для кого же я пишу - для моей матушки, или для той, Другой, или для какого-нибудь старинного школьного товарища, чье лицо живо в памяти, а имя забылось.
Я поймал себя и на том, что с удовольствием представляю три роскошно изданных тома "Путешествия Тальбота на край света"!
Впрочем, все вышеизложенное сказано для того, чтобы принести извинения гипотетической публике, которую, возможно, удивит столь резко обрывающаяся "Книга вторая". Тем не менее я надеюсь, что читатели мои успокоятся, смягчат негодование, и их заинтересует это "объявление" тома третьего!
МОРЕХОДНЫЕ ТЕРМИНЫ
(В глоссарии даны только те значения терминов, которые применимы к деревянным парусным судам).
Бак - носовая часть палубы вперед от фок-мачты (передней мачты); надстройка в носовой части палубы, называемая иногда полубаком.
Бакборт - левая сторона (борт) судна, смотря с кормы на нос.
Бакштаг - курс парусного судна, при котором его диаметральная плоскость составляет с линией ветра угол более 90° и менее 180°.
Банка - скамейка, сиденье (обычно на шлюпке).
Баталер - лицо, ведующее на военном судне продовольственным и вещевым снабжением.
Бейдевинд - курс судна относительно ветра: ветер дует с носа и в борт (диаметральная плоскость судна образует с линией ветра угол меньше 90°) Делится на полный бейдевинд (ближе к 90°), собственно бейдевинд и крутой бейдевинд (ближе к 0°).
Бизань-гафель - гафель на бизань-мачте.
Бизань-мачта - последняя, третья мачта (на трехмачтовом судне), считая с носа.
Бимс - поперечный деревянный брус между бортами; на бимсы настилаются палубы.
Блокшив - корпус разоруженного судна, приспособленный для жилья, хранения запасов и т. д.
Боканцы (-кансы) - короткие прямые железные или деревянные балки, укрепленные в борту судна и вынесенные за борт свободным концом, удерживаемые в этом положении особыми бакштагами; на парусных судах служат для привода передней шкаторины прямого паруса к ветру. Боканцами также называются прямые шлюпбалки, поставленные за кормой корабля для подъёма шлюпок
Бом-брамсели - верхние паруса.
Брасопка, брасопить - поворачивать с помощью брасов, настраивать положение паруса.
Бушприт - горизонтальное или наклонное дерево, выдающееся с носа судна; служит для выноса вперёд носовых парусов и для подъёма, крепления и отдачи носового якоря.
Бык-гордень - снасть бегучего такелажа нижних парусов; служит для подтягивания середины паруса к рею.
Ванты - снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются с боков и сзади мачты, стеньги и брам-стеньги.
Вельсы - надводные доски наружной обшивки деревянных судов (выше ватерлинии)
Верпование - передвижение судна с помощью завозов на шлюпке верпа - небольшого якоря.
Выбленки - концы тонкого троса, укрепленные поперек вант параллельно друг другу и выполняющие роль ступенек.
Вымбовка - деревянный рычаг, служащий для вращения шпиля вручную.
Выстрел - длинное рангоутное дерево, укрепленное концом снаружи борта против фок-мачты.
Галс - курс судна относительно ветра.
Гафель - рангоутное дерево, висящее на мачте под углом; служит для крепления некоторых парусов.
Гик - горизонтальное рангоутное дерево, по которому растягивается нижняя шкаторина некоторых парусов.
Гитовы - снасти летучего такелажа, служащие для уборки прямых парусов и триселей. Гитовы прямых парусов подтягивают к рею шкотовые углы паруса. Гитовы триселей подтягивают парус к гафелю и мачте.
Грот - прямой парус, самый нижний на грот-мачте.
Грот-мачта - вторая мачта, считая от носа.
Жвак-галс - короткий отрезок якорной цепи, имеющий одинаковую с ней толщину. Одним концом жвака-галс прикрепляется к рыму внутри цепного ящика, к другому концу при помощи концевого звена крепится якорная цепь. Жвака-галс позволяет при необходимости быстро отдать якорную цепь.
Клотик - деревянный выточенный шарообразный наконечник, надеваемый на топ мачты или флагштока. Прикрывает торец мачты от влаги. Имеет несколько шкивов или кипов для фалов.
Кница - деревянная деталь, имеющая две ветви; используется для соединения бимсов со шпангоутами.
Кофель-нагель - железный штырь для крепления снастей.
Кранцы - деревянные или веревочные вальки, свешиваемые за борт для предохранения корпуса судна от трения о причал или другое судно.
Кренговать - кренить, наклонять судно набок в целях осмотра, окраски и исправления подводной части.
Леер - туго натянутая веревка, у которой оба конца закреплены; леера служат для разных целей - для постановки некоторых парусов, для просушки белья, могут выполнять роль поручней.
Лисели - дополнительные прямоугольные или в форме трапеций паруса, которые ставили с внешних сторон прямых парусов на лисель-спиртах.
Мидель - "средний", обычно миделем называют средний по длине судна шпангоут.
Найтов - снасть для крепежа судового оборудования, деталей (в том числе толстых тросов), а также грузов.
Нактоуз - деревянная полая тумба, на которой устанавливается судовой магнитный компас.
Нок - оконечность рангоутного дерева, расположенного горизонтально или под некоторым углом к плоскости горизонта (гика, гафеля, рея и т. д.).
Полувахта - вахта, которая длится не четыре, а два часа; в английском флоте их две: "первая полувахта" - с 16.00 до 18.00, "последняя полувахта" - с 18.00 до 20.00.
Полуют - возвышенная часть кормовой оконечности корабля или дополнительная палуба над ютом
Порты - отверстия в борту судна: для погрузки товаров - грузовые, для стрельбы из орудий - орудийные (пушечные).
Рангоут - собирательное слово для обозначения всех деревянных частей корабля, используемых для крепления парусов; рангоутом называют мачты, стеньги, реи, выстрелы и т. д.
Рей - поперечное рангоутное дерево, подвешенное за середину к мачте или стеньге; служит для привязывания к нему парусов.
Румб - 1/32 часть окружности видимого горизонта, то есть угол, равный 11°15'.
Рым(-болт) - металлическое кольцо для закрепления тросов, блоков, стопоров, швартовных концов и т. п. Рымы устанавливаются на палубе и на фальшборте судов, в носовой и кормовой оконечностях шлюпок, а также на причалах и набережных.
Скула - изгиб на корпусе судна, где борт, закругляясь, переходит в носовую заостренную часть.
Стеньга - рангоутное дерево, служащее продолжением мачты и идущее вверх от нее; в зависимости от принадлежности к той или другой мачте, стеньгам присваиваются дополнительные наименования: на фок-мачте - фок-стеньга (или фор-стеньга).
Строп грузовой - приспособление для подъёма грузов на гаке стрелы или кране. Изготовляется из растительных или стальных тросов.
Такелаж - все снасти на судне, служащие для укрепления рангоута и для управления им и парусами.
Тали - грузоподъемное приспособление, состоящее из двух блоков (подвижного и неподвижного), соединенных между собой тросом.
Талреп - род талей или натяжной винт для вытягивания стоячего такелажа или стягивания груза.
Тимберс - правая или левая ветвь шпангоута.