Стас попал в библиотеку из-за дедушки, которому носил книги, когда тот уже не мог ходить: он был очень старый, еще в штурме Кенигсберга участвовал. Весной он умер, и с тех пор Стас проводил в библиотеке все больше времени.
– Про войну читает. Писателем хочет стать, – значительно говорила бабушка.
Еще был Глеб, внук Михал Егорыча, бабушкиного одноклассника в школе компьютерной грамотности.
– Очень приятный мальчик, очень! – подчеркивала бабушка. – Немного заикается, но зато какой статный – спортсмен, красавец!
Михал Егорыч всегда караулил бабушку перед уроком, без нее в класс не поднимался. Сложив руки за спиной, он прогуливался в коридоре и рассматривал репродукции штормов и штилей Айвазовского. Когда появлялась бабушка, он галантно подавал ей худую, но сильную руку, и вместе они поднимались по лестнице.
– Это, Михал Егорыч, моя внучка Саша, – похвасталась однажды бабушка.
– Сразу видно! Поразительное сходство!
Бабушка заулыбалась.
У Михал Егорыча был острый, очень умный взгляд и аккуратная, как у Фрейда, белая бородка от скулы до скулы. ("Скажешь тоже, Фрейд! – сердилась бабушка. – Михал Егорыч – уважаемый человек, кандидат исторических наук!")
Он был совсем не похож на моего дедушку – широколицего и веселого учителя математики в школе, где бабушка вела русский и литературу. Дедушку я, правда, помню только по фотографии – он был старше бабушки и умер, когда мне было пять лет.
Глеба я пару раз видела, по субботам он приводил Михал Егорыча на компьютерную грамотность и шел в читальный зал на книжный клуб.
"Может, они там научную фантастику обсуждают, а я такое не люблю. Или просто сидят, болтают – что я, буду навязываться?" – думала я.
И все-таки было интересно, что у них за клуб.
Однажды бабушка подтолкнула меня локтем, кивая вслед уходящему Глебу:
– Иди, спроси, как вступить!
– Ба, ну хватит!
– Михал Егорыч, что делать – стесняется, и все тут!
10
– Надумала присоединиться к нашему книжному клубу? – заулыбалась библиотекарь Виктория Филипповна, по-домашнему уютная женщина лет пятидесяти. – Иди, подойди к Анечке, они только начали.
Я сказала, что как-нибудь в другой раз, и отправилась бродить между стеллажами.
Книжный клуб удачно расположился рядом с моим любимым разделом – "Мифологией", и я могла наблюдать через просвет между полками.
Они сидели полукругом возле незажженного белого камина. Камином уже давно не пользовались, но он все равно создавал атмосферу.
Плечистый великан Глеб молча, внимательно слушал, раскачиваясь на стуле. У него были большие ладони и массивная голова с пышной копной светлых кудрей. Стул то вставал на дыбы, то с металлическим стуком опускался на ковер.
Рядом с Глебом Анечка казалась крошечной. Ее короткие, выкрашенные в черный цвет волосы стояли торчком, а сережки в виде зеленых перьев почти касались плеч. На ней были черные туфли на шпильке – наверное, она отчаянно хотела казаться выше.
Напротив в позе мыслителя сидел худосочный и безнадежно сутулый парень. Видимо, Стас. Под растянутой серой кофтой вдоль спины жутковато, как у стегозавра, выпирали позвонки. Лицо его не показалось мне красивым – острый подбородок и наэлектризованные темные волосы делали его похожим на Винсента из мультика Тима Бертона. На шее, чуть ниже уха, была свежая татуировка: плавные линии, словно нанесенные перьевой ручкой, чернели на бледной, слегка покрасневшей коже. Ворон с раскрытым клювом сидел на тонкой голой ветке, склоненной к сильно выступавшей ключице. Когда Стас расправлял плечи, черная птица как будто вышагивала по ветке.
Девушку с длинными каштановыми волосами я тоже уже встречала в библиотеке, только не знала, как ее зовут. Ее твердый, не терпящий возражений голос совсем не подходил красивому нежному лицу. В готических романах такие девушки в одиночестве бродят по вересковым пустошам. Она громко и яростно спорила со Стасом.
Я стояла, заслоненная книжным шкафом, и слушала.
– Да при чем тут этические нормы?! Кто их определяет? Каждый должен сам выбирать, жить или умереть. Это со стороны легко рассуждать, а ты представь, что у тебя ужасная неизлечимая болезнь или врожденное уродство! Это не жизнь, а сплошные страдания. Жестоко заставлять человека так жить. Усыпляют ведь животных, чтобы не мучились!
– Ну, во-первых, Яна, существует клятва Гиппократа, которая элементарно запрещает врачу убивать пациента, даже если его очень попросят, – сказал Стас. Голос у него был приятный, но не без сарказма. – Врачи должны спасать жизни, а не отнимать. Все проблемы человечества начинаются тогда, когда государство законодательно обязывает одних людей убивать других.
– Никого убивать не надо. Больные могут сами сделать себе инъекцию! Доктор Кеворкян специально для этого изобрел прибор!
– А что, отличная профессия – доктор Смерть, – отозвался Стас. – Кандидаты будут в очередь выстраиваться – медики какие-нибудь неудавшиеся, патологоанатомы, некроманты всякие, потенциальные маньяки. Убивать – это тебе не лечить. Есть же в тюрьмах офицеры, которые приводят в исполнение смертную казнь. Еще и неплохо зарабатывают, наверное.
– Всегда б-были палачи, – вставил Глеб.
Голос его, густой и сильный, как будто вздрогнул от страха. Не верилось, что обладатель таких плеч – впору валуны таскать! – может заикаться.
– И неплохая лазейка для убийц, – усмехнулся Стас. – Вот возьмем любого больного человека. У него как у всех – семья, друзья, враги. Может, какой-то бизнес или квартира, счет в банке, да хоть коллекция монет, не суть. Всегда найдется кто-то, кто не прочь все это прикарманить. Даже если у нашего пациента ничего за душой нет, кто-нибудь обязательно пожелает ему смерти. Согласитесь, в девяноста девяти случаях из ста больной человек – обуза для родственников.
– А представляешь, каково больному осознавать, что он для всех обуза? – сказала Анечка.
– У человека должна быть возможность уйти с достоинством и не мучить ни себя, ни других! – заявила Яна.
– Ну вот легализуют эвтаназию, и где гарантия, что этим не воспользуются предприимчивые родственники, друзья и прочие доброжелатели? Что стоит заставить слабого, накачанного лекарствами человека подписать бумажку типа "умру по собственному желанию"? Короче, не надо давать людям лишнюю возможность проявить свою подлую натуру.
– Что-то ты невысокого мнения о людях, – процедила Яна.
– А ты меня сегодня что-то недолюбливаешь, – засмеялся Стас. – Но ты права, все люди, о которых я высокого мнения, уже умерли.
– Приятно слышать, – хмыкнула Анечка.
– Да ладно, вы же понимаете, о чем я. Воннегут хорошо придумал – побыть репортером с того света. Я бы тоже не отказался. Жаль только, нет загробного интервью с Фрейдом, я бы с ним обязательно поболтал. Кстати, Ян, ты будешь рада узнать, что Фрейд умер от эвтаназии. У него шестнадцать лет был рак гортани.
Яна захлебнулась торжеством:
– Вот! Даже твой любимый Фрейд!
– Да, я и сам от него не ожидал. Старик столько сил бросил на то, чтобы сбежать от фашистов в Англию. Как будто еще пожить собирался. А через год на́ тебе – эвтаназия. Как знать, может, он тоже кому-то помешал?
– Ну ладно, хватит на сегодня эвтаназии, – вмешалась Анечка. – Она в тексте только для того, чтобы Воннегут мог увидеться со всеми интересующими его покойниками.
– Мои фавориты – Азимов, Гитлер и убийца Мартина Лютера Кинга, – объявил Стас.
– А м-мой – с-с-старик, который у-умер, с-спасая собаку, – поделился Глеб.
Предложения давались ему с трудом, слова то и дело разрывались надвое. Было в его речи что-то неестественное, механическое, словно неисправный робот пытался объяснить что-то важное. И как остальные сдерживались, чтобы не закончить за него фразу?
– Я тут ц-цитату сфоткал.
Он нашел в телефоне фотографию, помешкал и передал телефон Стасу, чтобы тот прочитал:
– "Каково это – умереть за шнауцера по кличке Тедди? Уж точно лучше, чем ни за что ни про что оставить свои кишки в джунглях Вьетнама". Что правда, то правда! – засмеялся Стас.
Я тоже усмехнулась этой дерзкой и невеселой мысли.
Словно почувствовав мое присутствие, Стас внимательно посмотрел на шкаф. Я присела, чтобы меня не заметили. Потрясающе нелепая ситуация: прячусь за шкафом от тех, с кем мне было бы по-настоящему интересно, – не часто все-таки распирает от желания подойти к незнакомым людям и поговорить о жизни и смерти.
Но нет, я не дам приступам снова меня опозорить. Ничего, у нас с бабушкой дома свой книжный клуб. И вообще, разговоры о книгах – это ведь очень личное, тут нужно доверие, потому что иногда говоришь о персонаже и вдруг понимаешь, что на самом деле говоришь о себе.
Громкое обсуждение прервалось, когда в холле послышались голоса: по крутой винтовой лестнице осторожно спускались ученики школы компьютерной грамотности.
– Ну что, дамы и господа, в следующий раз у нас "Лотерея" Ширли Джексон, – сказал Стас и продемонстрировал клочок бумаги с названием рассказа.
Глеб попрощался и поспешил к дедушке. Яна и Анечка ушли. Стас что-то искал в своем безразмерном рюкзаке.
Только я на цыпочках вышла из своего укрытия, как Стас резко обернулся и прижег меня взглядом. Глаза у него были светло-серые. Не знаю отчего, но светлые глаза всегда заставляют меня испытывать беспокойство.
Я замерла в проходе. Мы стояли совсем близко, но будто в разных концах читального зала. Видимо, я не ошиблась: книжный клуб – это закрытое общество.
– Извините, я тут книгу искала… – пробормотала я.
– Не нашли?
Я что-то промычала и беспомощно оглядела стеллаж.
– Мифология, – покивал Стас. Мне показалось, или в его голосе послышалось одобрение? – А "Страну аистов" читали? – спросил он чуть приветливее и снял с полки книгу.
На черной обложке поблескивали бронзовые доспехи с пугающей темнотой вместо рыцарского лица; название извивалось золотистыми готическими буквами.
– Это легенды Восточной Пруссии. Стóящая штука, много нового узнаёшь о родных местах.
– Спасибо. Правда, я тут скорее турист – к бабушке приехала. Но я давно собиралась что-нибудь про Восточную Пруссию почитать. Спасибо!
– Да не за что. – Он сдержанно улыбнулся и зашагал к выходу.
11
По дороге домой бабушка спросила заботливо:
– Струсила?
А ведь почти не струсила. Но стыдно было признаваться, что целый час простояла за шкафом и в обсуждении участвовала только мысленно. Зато мне Стас книгу посоветовал!
– Что за книжка? – встрепенулась бабушка.
– "Страна аистов". Прусские легенды.
– Интересно. Никогда не слышала! Ну а в клуб-то в следующий раз пойдешь?
Я пожала плечами.
– Ну, не всё сразу, – вздохнула бабушка. – Сейчас буду тебя пирогом откармливать – для смелости.
До панических атак я больше всего любила макароны. И чтобы много сыра! А по праздникам мама готовила чахохбили, оно все утро побулькивало на плите, а из миски на столешнице выглядывала темно-зеленая горка кинзы. По дому разносился горячий запах тушеных томатов и специй. Счастливый, домашний запах.
Я скучала по этому чувству – когда хочется что-то съесть. Не по ощущению голода, а именно по аппетиту, предвкушению чего-то вкусного. Между приступами тошноты я утратила способность наслаждаться едой. Еда стала обязанностью. Я давно не вставала на весы, но похудела сильно, видны были все ложбинки между костями.
На ужин была паровая курица с овощами. С тех пор как бабушке удалили желчный пузырь, она питалась исключительно из пароварки и временами чувствовала себя ужасно обделенной. Тогда она прописывала себе два куска пирога. ("Потому что один – это не порция, а дразнилка какая-то!")
Когда мы сели за стол, бабушка подытожила:
– Видишь, как хорошо, что сходила! И настроение сразу совсем другое!
– Угу, – промычала я и поковыряла кусок курицы.
Нужно есть хотя бы немного, чтобы таблетки усваивались. Иначе можно желудок испортить – так мама говорит. Начатая упаковка дитимина лежала рядом с бананами в хрустальной вазе для фруктов – бабушка положила на видное место, чтобы я не забывала принимать после еды.
Дитимин пришел на смену картаксеролу, от которого довольно быстро пришлось отказаться. Не знаю, может, стоило послушать Бычкова и не читать отзывы в интернете. "Каждый организм индивидуален, не всегда удается сразу подобрать препарат", – оправдывался Бычков.
Дитимин действовал получше, Бычков был в восторге от своих врачебных способностей. Я стала легче засыпать и иногда даже пользовалась лифтом, хотя мне по-прежнему казалось, что он вот-вот сорвется. Но отец говорил, что надо себя "воспитывать", вот я и воспитывала.
Тревога следовала за мной повсюду, только во сне я получала передышку. Не знаю, чему так радовался Бычков. Наверное, для него я была просто любопытным случаем.
Я почувствовала, как вдруг сдавило горло – опять слезы. Ну почему слабость так и лезет? Почему я такая жалкая и беспомощная?
– Сашенька, ты что, плачешь? Кто тебя обидел? – спросила бабушка, как в детстве.
Я мотнула головой и закусила губу.
– Ну, маленькая моя, чего ты расстроилась? Кушать не хочешь? Не кушай! Давай я уберу! Больше не будем эту паровую капусту есть! Мне она тоже осточертела как не знаю что! – Бабушка фыркнула по-кошачьи, выманив у меня улыбку. – Вот я иногда стою в супермаркете и на курицу-гриль облизываюсь. А потом строго так себе говорю: "Надежда! А ну брысь отсюда! Иди вон гречки возьми и наворачивай на здоровье!" И тут же сама себе отвечаю: "Фигушки! Хочу курицу, значит, будет мне курица! Один разок можно! И еще вон тот пончик с джемом!" И опять: "О, давай, давай! И курицу, и пончик, и картошечкой жареной закуси! Хорошо, что похоронное бюро как раз по дороге!"
Тут уж я смеюсь в голос. Пожалуй, никто не умеет так забавно передразнивать внутренние голоса, как бабушка Надя.
Она убрала тарелки с недоеденной курицей, и мы приступили к Ревнивому пирогу.
А после ужина я читала "Страну аистов". Замелькали черно-белые рисунки и фотографии замков и кирх, портреты королей и принцесс. Только что чужая и неизведанная, Страна аистов показалась вдруг родной и знакомой.
Легенды перенесли меня в утраченный мир витингов, лесных духов и тевтонских рыцарей. Грозно возвышались башни Инстербурга и Бранденбурга, с полей летел топот рыцарских лошадей, вниз по переулку Ролльберг спешили по колдовским делам две веселые кенигсбергские ведьмы. Великанша Неринга, водяной епископ, оборотень при дворе герцога Альбрехта – я не замечала, как перелистываю страницы. Пруссия не исчезла, она была здесь, в этой маленькой книжке, бережно упакованная в бумагу, чтобы ничего не треснуло и не разбилось.
12
В следующую субботу мы с бабушкой снова пошли в библиотеку. С трудом втиснули зонтик в переполненную металлическую подставку у двери – в Кёниге никто не выходит на улицу без зонта, и не важно, что там болтают в прогнозе погоды.
Бабушку, как обычно, встретил Михал Егорыч, и они исчезли под потолком.
Я остановилась на пороге читального зала. Всю неделю я мучилась: идти или нет? Все равно не возьмут, у них же закрытый клуб.
И все-таки меня к ним тянуло. Отчаянно хотелось быть частью чего-то… особенного, что ли. Мысли вертелись вокруг воннегутовских репортажей с того света. Книжный клуб продолжался у меня в голове. Это напоминало игру в куклы – я говорила и за себя, и за Стаса, и за остальных.
Стаса я побаивалась, и в то же время было в нем что-то доброжелательное – иначе разве стал бы он делиться со мной хорошей книгой? Значит, решил, что я смогу ее оценить. И мне хотелось рассказать ему, как я в нее провалилась, в "Страну аистов".
С тех пор как панические атаки заперли меня в четырех стенах, о путешествиях пришлось забыть. Ни за что бы я теперь не променяла безопасность дома на эти пусть желанные, но бесконечно далекие места.
Перед Кёнигом я не спала полночи, прокручивая в голове, как сажусь в самолет, а кто-то проносит на борт жидкую взрывчатку в бутылочке из-под шампуня. Пришлось разбудить маму и заставить ее пообещать мне, что мы никуда не полетим. После этого мне удалось полежать в полусне часа два, а потом пора было ехать в аэропорт. Я бы не поехала, если бы не отец. Почему-то страх перед ним всегда пересиливал панику. Так и шипел в голове его голос: "Просила – полетишь. Билеты невозвратные". Мама разрешила мне ничего не есть, если я выпью успокоительное и надену акупунктурные браслеты.
Мечты о Камчатке, Аляске и Новой Зеландии постепенно тускнели, как будто о них мечтал кто-то другой, как будто кто-то другой в детстве вырезал из National Geographic фотографии и клеил их в блокнот "Мои путешествия".
"Зачем куда-то ехать и платить такие деньги, если уже всё засняли на камеру и можно в любой момент посмотреть в интернете?" – убеждала я себя.
И все-таки сердце щемило, когда я читала в письмах Агаты Кристи о ее путешествии по Австралии: "Мы чудесно прошлись от станции через рощу голубых эвкалиптов, холмы вдалеке казались лазурными". Я не стала проверять, как выглядят австралийские холмы и эвкалипты, – в тот момент я позволила себе маленькую надежду, что когда-нибудь сама прогуляюсь через рощу голубых эвкалиптов. Сходила на кухню и понюхала эвкалиптового масла, которое мама хранила в аптечке.
Доступные мне путешествия были похожи на сладости для диабетиков – виртуальные экскурсии по музеям, документальные фильмы, чужие фотоотчеты и такие вот книги-порталы, как "Страна аистов".
Думаю, я бы так и металась до конца лета, так и пряталась бы за книжным шкафом, если бы не "Лотерея". Она-то всё и решила. Трудно объяснить… Наверное, мне было не справиться с этим рассказом в одиночку. Его хотелось с кем-то разделить. Слишком тревожно было оказаться 27 июня в маленьком американском городке, где каждый год в этот день совершается варварский обряд – лотерея. Жребий из черного ящика обязаны тянуть все, исключений нет: подружки-домохозяйки, которых оторвали от готовки, старик Уорнер, на чьем счету уже семьдесят шесть лотерей, и даже малыш Дэйв, который еще не умеет говорить.
Люди толпятся на главной площади, и всякий раз, когда кто-то подает голос, у меня падает сердце: это он, это его ждет страшная метка!
Есть истории, которые невозможно просто оставить на странице, их забираешь с собой. С "Лотереей" я чувствовала себя как перед панической атакой: под ребрами пульсировал черный сгусток страха.