Эльзбет стала искать вшей. В школе иногда бывали вши. Но после конфирмации она уже не ходила в школу. Откуда же ей было достать вшей? Несколько раз она ходила в поместье графа Арнима и спрашивала у батрачек, работавших там.
- Нет ли у вас дома вшей?
- А ну, пошла, пока тебе граблями спину не расчесали!
- Что хотите делайте, но мне нужны вши для нашего Станислауса. Он весь пожелтел, как листья по осени.
И снова помогла тетка Шульте. Она не дала погибнуть своему крестнику.
- Приходи завтра, я достану вшей.
Батрака, с которым Шульте раньше крутила, забрали в солдаты. Теперь у них работал военнопленный. Тетка Шульте послала мужа в город.
- Не возвращайся без сахара!
Она сунула под сиденье повозки корзину с яйцами и творог для обмена и знала, что муж до вечера будет искать сахар. Он боялся ее и уважал.
Муж уехал в город. Тетка Шульте позвала пленного.
- Эй, Максель, иди на кухню.
Пленного звали Марсель. Маленький француз робко вошел в кухню. Тетка Шульте налила в корыто горячей воды.
- На, вымойся как следует!
Щуплый француз колебался. Она сама стянула с него куртку. Он стыдился своей дырявой сорочки. Тетка Шульте стала расстегивать и ее.
Пленный, смущаясь, повернулся к тетке Шульте спиной и начал мыться. А она собирала с его рубашки вшей.
Отличные, жирные твари.
Она собрала вшей в коробочку для перца. Маленький француз был потрясен такой добротой. Тетка Шульте бросила его рубаху в горячую воду.
- Пусть прокипит, проки-пит, понимаешь, дурачок, кузнечик ты этакий, тощенький. - Она силой притянула парня, посадила его к себе на колени и стала кормить яичницей.
А маленький Станислаус ел каждый день по тринадцать слив. Он и не подозревал о том, что в желтых разрезах этих слив скрываются вши. Для военнопленного в доме Шульте настало хорошее время. Каждый день требовалось тринадцать вшей.
5
Станислаус вызывает гнев управляющего, едва не умирает и лишает семью Бюднеров картошки на зиму.
Станислаусу нужно было выздоравливать поскорее, время не ждало. В графском имении начали копать картошку. Эльзбет уже не могла быть его сиделкой. Всех, кто работал в имении на уборке картошки, оплачивали той же картошкой. А в хозяйстве Бюднеров она была нужна до зарезу. Лена вместе с детьми с трудом обработала собственный клочок земли у лесной опушки. Все семейство тощало и тощало с каждым днем. Лену иссушила жара на стекольной фабрике. От повидла из брюквы не разжиреешь. Старшие мальчики нанялись в пастухи. По вечерам они получали немного хлеба с творогом и по кружке снятого молока. Однако штаны у них быстро превращались в лохмотья, а ноги от постоянной беготни все худели и худели; рос только аппетит. Эльзбет, не разгибая спины, работала в имении. Ей нужно было заткнуть голодные рты малышей. Предстояла долгая зима. А хлеба хватало ненадолго.
Станислаус сидел на меже и распевал:
- Ой-ой, ой-ой-ой, мой конь вороной!
Небо синело. Земля напоследок нежилась в солнечных лучах. Мухи чистились, готовясь умереть. Над полями раздавались крики возчиков. Над женщинами, копавшими картошку, кружил ястреб. Одна из них погрозила в небо тяпкой.
- Последнюю курицу уволок у меня, проклятый!
Другая тоже поглядела на ястреба.
- Вот ведь, затеяли войну, стреляют почем зря, а такие хищные твари живут целехоньки!
- Копайте, копайте, нечего таращиться на небо! - раздался голос управляющего имением.
Женщины нагнулись ниже. Они молчали. Управляющий перешагнул через Станислауса, который возился в земле.
- Ты, болван! - запищал малыш.
Управляющий оглянулся.
- Это ты кому сказал? Ах ты, жаба!
- Ты раздавил моего коня! - На меже валялся расплющенный навозный жук, игрушка Станислауса.
Управляющий был в плохом настроении. С утра ему пришлось стоять навытяжку перед инспектором, пока тот распекал его:
- Целая толпа баб, а толку мало. Подгоняйте их, любезный, подгоняйте!
- Бабы все хилые и голодные, - пытался возражать управляющий.
- Вздор, недостойный управляющего прусским имением. Либо вы их будете погонять, либо я погоню вас… туда, где сеют свинцовый горох, понятно?
Это было утром. А теперь управляющий схватил Станислауса за шиворот и поднял его.
- Ты что же это, сопляк? Без году неделя, а уже нагличает, как бандит!
Станислаус трепыхался в воздухе. Его куртка расползлась по швам. Нитки военного времени тоже были гнилые. Мальчик упал животом на землю. Захрипел и умолк.
- Вставай, падаль! - взревел управляющий.
Станислаус не двигался. Эльзбет подбежала к нему.
- Это же ваш крестник!
- Еще чего! - Управляющий отшвырнул носком сапога раздавленного жука в траву на меже и пошел дальше.
- Живодер! Живодер! - крикнула одна из женщин.
Другая бросилась помогать Эльзбет.
- Сначала сам научись делать ребят, а потом убивай их, пустая кишка!
Управляющий ускорил шаг. Он делал вид, что не замечает суеты на поле.
Станислауса вырвало. В лужице были стебельки осота.
- Да он одну траву ел! - закричала женщина, помогавшая привести его в чувство. Она вытащила из кармана свой завтрак, небольшой кусок черствого хлеба, и сунула его мальчику под нос.
Станислаус очнулся. Он откусил хлеб, заплакал, проглотил и сплюнул.
- Об этом я расскажу социал-демократам! - прокричала женщина через все поле вслед управляющему.
К обеду Станислаус уже начал ходить, пошатываясь и спотыкаясь. Эльзбет подозвала его к себе. Управляющий мог вернуться.
- Станик, посмотри, какая круглая картошка, видишь какая картошка? Собирай их.
Станислаус был послушен. "Ката-та-тошка", - залепетал он устало и начал бросать картофелины в корзину Эльзбет.
К заходу солнца управляющий снова прошел вдоль фронта копальщиц. Возле Эльзбет он остановился. Девушка не разгибалась. Ей не хотелось показаться лентяйкой.
- Эй, ты, коза, не видишь меня, что ли?
- Вижу, - ответила Эльзбет.
- Завтра можешь не приходить.
- Кто, я?
- Ты.
- Почему же мне не приходить, господин управляющий? - в голосе Эльзбет слышались рыдания.
- Потому что в твоей корзине были камни.
- Камни? - Слезы дрожали на ресницах Эльзбет и капали на измазанный в песке фартук; песок поглощал жалкие бедняцкие слезы.
- Вот такие камни в трех корзинах, - управляющий показал на свой кулак. - Обнаружены, когда принимали корзины. Сам инспектор присутствовал. Чего тебе еще надо?
- Ничего не надо! - Она схватила Станислауса, просунула тяпку в ручки корзины, закинула ее за плечи и пошла. Спина у нее вздрагивала. Управляющий двинулся дальше.
- Чтоб тебе дерьмо жрать!
- Кто это сказал?
- Я сказала. - Женщина, которая кормила Станислауса, выпрямилась.
- Ты тоже можешь завтра остаться дома.
Женщина двинулась на управляющего, переваливаясь, как медведица:
- Да-а-а!
Это "да" звучало угрожающим рычанием. Она остановилась, высоко подняла тяпку и с размаху ударила управляющего рукояткой по черепу.
- Ну и ты завтра останешься дома! - крикнула она.
Управляющий со стоном закатил глаза, сплюнул кровь и, шатаясь, ушел. Все женщины, выпрямившись, смотрели ему вслед.
- Хороши крестные! - кричала разъяренная Лена. - Отбирают у детей несчастную картошку!
Эльзбет, плача, жаловалась матери:
- Что я могла сделать? Не давать же ему второй раз швырять Станислауса.
Лена выкрикивала нечто совсем кощунственное:
- И кто это придумал, чтобы люди рожали детей?
А в это же время управляющий лежал в своей постели. Его толстая жена протиснулась в дверь. Она принесла компресс - тряпку, смоченную в уксусе.
- Он же действительно мой крестник!
- Отстань! - управляющий сплюнул кровь.
- Так уж обязательно надо было прогнать девушку?!
- Да, обязательно! Не раздражай меня! И без того все вертится перед глазами. У меня сотрясение мозга!
Жена положила ему компресс на голову.
- Что тебе сказал инспектор?
Он застонал.
- Нужно уволить женщин. Вчера вечером нам прислали военнопленных. Им платить не надо. Достаточно только кормить капустной похлебкой. Это нам выгоднее.
- Нам?.. Что нам с тобой от этого?
Управляющий молчал.
6
Станислаус пожирает голову лани, а учитель Клюглер вследствие внутреннего роста перерастает свои пределы.
Станислаусу исполнилось девять лет. Война кончилась. Отец снова топал на стекольную фабрику. Миру снова нужно было стекло. Казалось, будто Густава и всех ему подобных только затем и погнали на войну, чтобы они разбивали стекла. Дела снова пошли на лад. К сожалению, только не у Густава. Он не стал директором стекольной фабрики в колониях. Да и колоний уже не было. Каждому приходилось выкручиваться как сумеет. Густав много скитался по свету, но это ничего ему не принесло. Он по-прежнему говорил быстрее, чем думал, да ко всему еще стал ненавидеть тех, кто не был на войне.
Лена снова занималась хозяйством. Недоставало еще, чтобы на фабриках бабы отбивали работу у мужчин.
Однако она уже не была прежней смирной женой. У нее испортился характер - она стала сварлива. Ее высушили стеклоплавильные печи. Благородные образы из книг ютились в самом дальнем уголке ее сердца. У нее чуть было не родился восьмой ребенок. Но Лена взбунтовалась.
- Ни за что, уж лучше в тюрьму!
Восьмой ребенок не появился. Любовь Бюднеров усыхала.
Эльзбет отправили в город. Пусть на людей посмотрит и себя покажет, может, удачно замуж выйдет, она того стоит, решила Лена.
Эльзбет нанялась на работу к дельцу, который подкрашивал воду, добавлял в нее сахарину и углекислого натрия и разливал в бутылки. Называлось это попеременно то минеральной водой, то лимонадом, то детским шампанским, то спортивным пивом. Хотя Эльзбет нанимали в горничные, но у этого лимонадного фабриканта служило значительно больше горничных, чем могло потребоваться его жене, и поэтому им всем поручали мыть бутылки.
- Постарайся отличиться, выдвинуться, чтоб тебя заметили и перевели на кухню. Ведь не всякой удается стать горничной, - советовала ей Лена.
Эльзбет молча кивала. Через несколько месяцев, приехав домой погостить, она привезла с собой новое платье для танцев, отцу - сигару, матери - фартук и леденцы для детей. Ее любимец Станислаус получил раскрашенную картонную лань. Когда он увидел, как братья и сестры жадно поглощают лакомства, он откусил у своей картонной лани голову и проглотил ее.
- Вот он уже и начинает, - многозначительно сказал папаша Густав.
После войны в деревне во многих домах копошились новые дети.
- Я где-то читал, что после войн обычно рождается, как бы это сказать, больше мальчиков, чем девочек, - говорил учитель Клюглер своей жене.
Жена погладила свою плоскую грудь.
- Я этого не замечаю.
Ей не следовало бы так говорить, но уж очень хотелось хоть чуточку уязвить мужа. Он был не из тех, что беспечно плодили детей. Война не сделала учителя Клюглера более жизнелюбивым. Он охотно последовал призыву кайзера. Ему представлялось, что, вступая в армию, он окажется на полпути к колониям. Перед ним, с его образованием, откроется дорога к вершинам благополучия. Но его прыть несколько поубавилась уже на третий день пребывания в казарме. Ротный фельдфебель объявил, что требуется солдат с образованием. Учитель Клюглер стремительно ринулся вперед. Он едва не опрокинул стоявшего перед строем ефрейтора. Учитель Клюглер оказался не единственным интеллигентом в роте - человек двадцать откликнулись на вызов. Но Клюглер был впереди всех, он шагнул шире других и стал денщиком ротного фельдфебеля. Вскоре вся рота потешалась над ним.
- Послушайте, Клюглер, что вы читали о земном притяжении? - спрашивал, например, фельдфебель.
Клюглер вытягивался по струнке и щелкал каблуками, щелкал с такой силой, что левую ногу относило в сторону и он чуть не падал. Но это не мешало ему произнести поучительным тоном:
- Я читал, что сила земного притяжения основывается на скорости ее вращения. Как бы это сказать, определяет силу тяжести…
- Отлично, Клюглер, - прерывал его фельдфебель, - доказательство этому - мои сапоги. Они притягивают к себе земную грязь. Вычистить! Шагом марш!
Учитель Клюглер все четыре года доблестно следовал за своим фельдфебелем, сперва бодро маршируя, потом хромая и под конец - дрожа. А когда война кончилась, он узнал, что за всю преданность отечеству вознагражден тем, что в деревню прислали второго учителя и тот стал директором школы и его начальником.
- Вот ты и дождался, - говорила фрау Клюглер, штопая занавеску. - Ты покупаешь и читаешь самые невероятные книги, а другие тем временем делают карьеру.
- Мне не суждено внешнее преуспевание. Зато я расту внутренне и, как бы это сказать, перерастаю свои пределы.
Фрау Клюглер поглядела на мужа и заткнула уши. Вероятно, она боялась, что внутренний рост разорвет его и он лопнет.
Новый учитель, Гербер, был старше Клюглера. Он брил всю голову, от лба до затылка. Так было практичнее и удобнее для лысины. Его брила жена. Глаза учителя Гербера постоянно искали, из чего бы извлечь выгоду, а душа его была сурова и скрытна.
В двух крытых повозках привезли вещи, в крестьянской телеге доставили дрова и живность. Прибыл новый учитель.
- Сами понимаете, что я со всеми своими вещами не смогу здесь разместиться, если вы не согласитесь, как и подобает младшему учителю, переехать в верхний этаж, - вкрадчивым голосом сказал учитель Гербер учителю Клюглеру. - К тому же я не сомневаюсь, что вам не захочется жить подо мной. Видите мои инструменты? Я плотничаю, слесарничаю, сам чиню свою обувь, клепаю и паяю. Кроме того, здесь я собираюсь еще сам колоть свиней. Мужчина должен все уметь.
Об этом и речи быть не могло. Учитель Клюглер не хотел, чтобы грубые шумы мешали его занятиям. Он переехал во второй этаж школьного здания. Жены фыркали друг на друга, как две мартовские кошки. Мужья поладили. Каждый из них считал другого ничтожеством.
Учитель Гербер приехал в деревню на пасху. Станислаус стал его учеником. До той поры никто еще не знал скрытых дарований Станислауса, но их обнаружили педагогические методы учителя Гербера.
7
Станислаус исправляет историю юноши из Наина, а учитель Гербер полагает, что у евангелической церкви появится святой.
Учитель Гербер строил крольчатник. Занятия в школе мешали этой важной работе, но преподавание религии он считал наиболее значительным из всех предметов. Сам он метил на место церковного регента, благо он играл на скрипке и на фисгармонии не хуже, чем паял и лудил, а паял и лудил не лучше, чем играл на скрипке и фисгармонии.
Учитель Гербер вызвал первого ученика и первую ученицу. Им он велел наблюдать за тем, как другие будут рассказывать историю юноши из Наина.
- Кто будет озорничать, безобразничать, того тотчас же записывать на доску. Таков приказ!
Пообещав собственноручно расправиться с нарушителями порядка, он отправился в крольчатник.
Ученики один за другим пересказывали историю юноши из Наина. Время от времени на доску записывали имя того или иного проштрафившегося школьника. Краснощекий парень влез на скамью и испортил портрет президента республики Эберта. Он засунул мизинец в нос этому серьезному дяде. Другой, вихрастый, плюнул в цветы учителя Гербера, стоящие на подоконнике. Одна девочка испортила воздух. Так утверждали мальчики. Нельзя же было, чтобы у девчонок доска оставалась пустой.
Но вот и до Станислауса дошла очередь рассказывать о юноше из Наина. Все дети стали прислушиваться.
- …он приблизился к городским воротам, как раз когда выносили умершего. Это был юноша. У него была мать, а он был у матери единственный сын. Как-то мать ушла на работу, а сын залез в погреб и нашел там варенье и стал его есть…
Весь класс засмеялся.
- Станислаус, - крикнул первый ученик, - я тебя сейчас же запишу на доску!
- …Он ел и ел, - продолжал Станислаус, - пока не съел все варенье. Тогда у него заболел живот. И ему стало обидно и страшно: "Что скажет мама, когда вернется с работы?" А живот у него болел все больше и больше, и он лег на кушетку. А когда мать пришла, он притворился, будто он мертвый…
Дети хихикали. Первый ученик, прикрывая рот губкой, записал фамилию Станислауса на доску. У Станислауса горели щеки. Он был серьезен, хотя все вокруг него хохотали и шумели.
- …Мать плакала и причитала: "Ах, боже мой, боже мой, бедный сынок умер!" Загляни она в погреб, она увидела бы, отчего он умер.
Теперь весь класс уже ревел от хохота. Первый ученик метался у доски и не только записал, но еще трижды подчеркнул фамилию Станислауса. Но тот, не отклоняясь, продолжал свой рассказ.
- А когда господь увидел мертвого, он сразу раскумекал, в чем дело. Он увидел, что у парня рот испачкан черникой, и пощекотал его. А его матери сказал господь Иисус Христос: "О женщина, у твоего сына, верно, живот болит. Сдается мне, что он нажрался варенья".
Класс неистовствовал. Шум услышал со двора учитель Гербер и вошел в класс с планкой в руках.
- Почему имя Станислауса три раза подчеркнуто?
- Он согрешил.
- В чем?
- Говорит, что отрок нажрался варенья.
Учитель посмотрел на Станислауса. Мальчик глядел на него заячьими глазами. Он не понимал, что случилось. Он был убежден, что, рассказывая о юноше из Наина, не говорил ничего дурного. Учитель Гербер почувствовал педагогические сомнения. Он подошел к Станислаусу осторожно, словно к одному из своих новорожденных кроликов. Станислаус не шевелился. Глаза у него блестели. На вздернутом носу среди веснушек появились две капли пота.
- Расскажи-ка еще раз! - Учитель говорил мягко, точно обращаясь к больному.
Станислаус рассказал снова то же самое, но уже с некоторым дополнением: пока мать не пришла, юноша натер себе лицо мелом. Он хотел походить на настоящего мертвеца. Класс орал, и тем не менее учитель Гербер заставил себя кротко спросить:
- Разве так написано в твоем евангелии?
- Я рассказал то, что он забыл.
- Кто?
- А тот господин пророк, апостол, который написал евангелие.
Дети затаили дыхание. Им казалось, что начинается допрос преступника. Преступника, согрешившего против святого духа! Никто даже не услышал, как девочка, однажды уже разоблаченная, снова испортила воздух. Учитель Гербер колебался между двумя точками зрения. Он и сам некогда полагал, что юноша из Наина попросту спал летаргическим сном.