Да, тогда он был студентом учительской семинарии и еще задумывался над разными вопросами. Потом перестал, ибо ни к чему хорошему это не приводило. Все библейские притчи были очень древними, кое в чем уже покрылись плесенью, но все же, как показывал опыт, вполне годились для воспитания детей. Они были такою же необходимостью в жизни, как теплый июньский ветер в пору созревания хлебов. Они нужны были человечеству для того, чтобы оно продолжало существовать. Но тут же учитель Гербер вспомнил, что слышал о женщине, которая рассказывала библейские притчи куда более подробно, чем они были изложены в библии. Эта святая женщина рисовала на куске бумаги изображения древнего Иерусалима, Голгофы и всех страстей господних и ухитрялась каждую пятницу плакать кровавыми слезами. Католические ученые ничем не могли объяснить это явление, а папа носился с проектом объявить необыкновенную женщину святой. Ведь могло же нечто подобное произойти и в школе учителя Гербера и тем самым, так сказать, в лагере евангелическом! Учитель, выражаясь в возвышенном, библейском стиле, приказал:
- Да будет стерто имя Станислауса с доски и да будут стерты прочие имена, кои там начертаны!
Он задумчиво пошел назад к своему крольчатнику. Детей охватил священный трепет.
8
Станислаус предсказывает сестре Эльзбет ребенка и повергает в затаенный ужас родителей.
Ветер продувал деревню. Дорожная пыль летела вдоль улиц. Слух о том, как Станислаус рассказывал про юношу из Наина, облетел все дома. Густаву рассказали товарищи на фабрике.
- То ли еще будет, когда парень начнет жрать пивные кружки, - сказал он с таинственным видом.
А Станислаус и впрямь преподносил им все новые сюрпризы. Однажды вечером, перед сном, он стал бормотать себе под нос:
- Вот когда у Эльзбет будет ребеночек, она уже не принесет мне ни игрушек, ни пряников.
- Что будет у Эльзбет?
- Ведь у всех женщин есть дети.
- Сейчас же замолчи и живо в постель!
Эльзбет пришла в следующую субботу. Мать внимательно осмотрела ее. И что же? Разумеется, ничего не обнаружила. И чего только ребята не наболтают! Все братья и сестры получили по кулечку конфет. Пророку Станислаусу достался такой же кулек, как и другим. Правда, у Эльзбет был несколько усталый вид. Но ведь работать ей приходилось не на шутку. Ящики с бутылками, ох, как тяжелы! А она их таскала иногда с самого раннего утра и до позднего вечера.
Через месяц Эльзбет опять приехала. И по-прежнему никаких перемен в ней не было. Вот ведь ребячья болтовня! Девушка долго просидела в хлеву, лаская новорожденных козлят. В воскресенье она надела новое платье. Она собралась в деревню на танцы, и в этом ей сам дьявол не мог бы помешать. Но в довершение ко всему она стала поливать себе голову пахучей водой из маленькой бутылочки.
Лена вырвала у нее из рук бутылочку и швырнула об стенку.
- Это уж слишком. Черт знает что! - Вся комната запахла, как ящик с душистым мылом.
- Воронье поганое! - крикнула Эльзбет.
Лена отхлестала ее по щекам. Но девушка все-таки взяла сумку и отправилась на танцы, а ночью прямо с танцев ушла в соседнюю деревню на станцию.
А еще через месяц Бюднеры получили письмо. Эльзбет писала, что теперь уже никогда не вернется домой. И пусть родные не удивляются, если она больше не сможет посылать им деньги. Ей приходится заботиться о собственной семье. Она ожидает ребенка. "С наилучшими приветами - Эльзбет".
Все было кончено!
Ребенок, которого ожидала Эльзбет, был внуком лимонадного фабриканта. Она последовала советам Лены и выдвигалась. Но выдвинулась настолько, что столкнулась с сынком фабриканта, который частенько слонялся по двору, инспектируя икры мойщиц.
Лена примялась допрашивать Станислауса.
- Эльзбет, небось, сама тебе сказала, что у нее будет ребенок?
- Нет, Эльзбет мне ничего не говорила.
- Откуда же ты, козявка, узнал об этом?
- А я все сам придумываю.
- Как это так - придумываешь?
- А так - просто обо всем думаю.
Станислаус поспешил удрать. Он был очень занят. Он как раз начал обучать одного из козлят говорить. И ему казалось, что козленок уже понемногу разговаривает.
- Ну, чего ты хочешь, дурачок, свежей травы, или сена, или все вместе? - спрашивал Станислаус, держа в одной руке траву, а в другой сено.
"Ме-е-е", - блеял козленок, и Станислаус был уверен, что он говорит "вме-е-сте".
В эту ночь Лена не могла заснуть. Она разбудила Густава.
- Послушай, а что если наш Станислаус ясновидящий? - Она вытащила из-под подушки письмо. - На, почитай! Девка-то, оказывается, с приплодом.
Густав вскочил. От письма он отмахнулся, но чудодейственные способности Станислауса его восхитили.
- А ты не замечала, он не пробует глотать стекло?
9
Станислаус помогает разоблачить убийцу и с тех пор слывет ясновидящим.
Вскоре после этого Станислаусу довелось совершить еще одно чудо. Был убит лесничий; его зарезал ножом какой-то браконьер. В деревне закипела густая похлебка всяческих слухов; она шумела, шипела, булькала; подымались и лопались пузыри подозрений и предположений. Местный жандарм Хорнкнопф ходил из дома в дом. В бумагах лесничего нашли список с фамилиями тех жителей деревни, которых лесничий хотя бы разок задержал за какой-нибудь проступок. Значилась там и фамилия Густава. Было отмечено: "Густав Бюднер - кража дров" - а потом, ниже, после множества других фамилий тех, кто воровал дрова или "похищал" грибы, снова отметка: "Густав Бюднер выкрикивал угрозы по моему адресу. Настроен враждебно!" Густава подвела его ненависть ко всем, кто не побывал на фронте. Когда однажды на фабрике зашла речь о лесничем, он в запальчивости сказал:
- Вот кого надо было бы угостить свинцовым горохом. Пока мы воевали, он отсиживался дома и измывался над бедными бабами. Под юбки им заглядывал, и это еще не самое худшее, что о нем можно сказать…
Жандарм Хорнкнопф пришел во двор к Бюднерам. Густав чистил козий хлев. Он и не заметил, как за его спиной появился зеленый мундир. Взмахнул вилами - и ком навоза попал прямо на начищенные сапоги франтоватого жандарма.
- Перед тобой представитель власти, а ты его оскорбляешь! - жандарм показал на козий помет.
Густав от испуга выронил вилы. Он побледнел.
- Ты, верно, закопал там свою винтовку, Бюднер?
- Винтовку? У меня нет никакой винтовки.
- Неужели ты не притащил с фронта ружьишко?
- Только вшей притащил я, господин Хорнкнопф, а не оружие. - Густав уже взял себя в руки.
- Покажи-ка мне дом, Бюднер, я поищу твою винтовку!
- В моем доме только одна винтовка, та, что у вас за плечом, господин жандарм.
- Ты свои шуточки брось!
- Так ведь лань-то была задушена силком, а не застрелена, господин жандарм.
- Ты откуда это знаешь?
- Так все говорят.
Из-за стенки козьего хлева показался курносый нос Станислауса:
- А лесника-то зарезали, дядя Хорнкнопф!
Жандарм, прищурившись, глядел сверху вниз на Станислауса. Он был словно сам господь бог, который в часы досуга искоса поглядывает на жалких двуногих букашек, копошащихся на грешной земле.
- Так, так! Зарезали, говоришь? Значит, и ты об этом знаешь?
- Я еще кое-что знаю.
- Ладно уж, замолчи, сынок, - сказал Густав.
- Пускай он говорит, Бюднер. Иль у тебя самого совесть нечиста?
Станислаус бойко затараторил:
- Тот человек, тот самый человек вспорол у лани брюхо. А лесничий тихо подошел сзади и напугал его. Тогда он повернулся и пырнул его ножом в живот. А лесничий как закричит: "Ой, ой, живот!" - "А, ты еще кричишь?" - сказал тот человек и еще раз пырнул его ножом. Тут лесничий упал и умер, а тот человек как закричит: "Горе мне, что же я наделал!" Потом он пришел домой, захотел почистить картошки. Достал нож из кармана, что же он видит? На картошке кровь. Тогда ему и есть расхотелось. Пошел он в лес нарезать березы на веник. Стал резать, а на ветках кровь. Тут он испугался и побежал. Он бежал и кричал: "Ах, отрежьте мне голову, куда я ни погляжу, везде вижу кровь!"
Жацдарм присвистнул сквозь зубы.
- Шибко же он врет для своих лет!
Густав был смущен.
- Паренек у нас вроде ясновидящий, господин жандарм.
Жандарм приступил к обыску. Он вытащил из кармана кусок проволоки и сравнивал его с каждым обрывком проволоки, который ему попадался на глаза. В доме он обследовал половицы - нет ли новых гвоздей. В одном месте, там, где блеснула шляпка гвоздя, отполированная подошвами, приказал гвоздь вытянуть. Густаву пришлось поднять половицу. Под нею в мусоре возились несколько мокриц и жучков; никаких браконьерских снастей там не оказалось… И вообще ничего не было обнаружено. Так уж вовсе ничего? Нет, кое-что все-таки жандарм унес с собою - Станислаус надоумил его.
- Дай-ка мне свой складной нож, Бюднер!
Жандарм вторично прошел по всей деревне и отобрал у всех заподозренных ножи. Он отвез их в город, в уголовный розыск.
А на следующий день один мальчишка порезал себе ногу каким-то ножом. Он переходил вброд деревенский пруд и наступил на нож, лежавший в иле. Это был не складной нож, и многие жители деревни знали, кому он принадлежал. Не успели этот нож доставить жандарму, как браконьер и убийца сам явился с повинной. Он оказался торговцем мехами из соседней деревни, человеком безупречной репутации, если не считать того, что он по дешевке скупал шкурки у местных крестьян и рабочих, а продавал в пять раз дороже. Нож этот отлично знали все его поставщики, он на глазах у них соскребывал им со шкурок остатки мяса и жира и при этом хаял товар, чтобы снизить цену. Его фамилия не значилась в блокноте лесничего в списке штрафников: скупщик шкурок без труда мог покупать себе дрова на зиму за наличные.
Отныне Бюднеры были уже совершенно убеждены в том, что они произвели на свет ясновидца, и даже немного испугались. Жители деревни думали о ясновидении Станислауса по-разному.
В школе учитель Гербер обращался с ним, как с больным. А Станислаус дополнял по своему усмотрению даже стихотворения, которые задавали выучить наизусть. "Трех цыган" Ленау он декламировал так:
Вдруг увидел я троих цыган
На равнине песчаной пустой.
Они курицу жарили на костре
Под придорожной ветлой.Один из них на скрипке играл,
Озарен закатным светом,
А другой вшей на себе искал
И песню пел при этом.
- Те-те, у меня в книге нет ничего про курицу, Станислаучик. - Учитель Гербер постучал линейкой но книге.
Но Станислаус не смутился.
- А это евангелист забыл про нее.
- Так ведь это стихотворение написал поэт, а не евангелист, мой мальчик.
- Ну, и он тоже забыл.
Учитель Клюглер пересмотрел множество книг, чтобы составить суждение о Станислаусе.
- Я читал, что незаурядная наблюдательность в сочетании с незаурядной фантазией может, как бы это сказать, производить впечатление своего рода ясновидения. Психические силы такой личности…
Но никого не интересовало, что там вычитал учитель Клюглер. Этот чудак был битком набит знаниями, но, при всей своей премудрости, всякий раз, отрезая ломоть хлеба, непременно порежет палец.
Все деревенские старики и больные норовили подсунуть Станислаусу то кусок масла, то яйцо либо угощали его молоком, а потом сами при нем пили из той же кружки. Им хотелось хоть как-то соприкоснуться с теми силами, которыми обладал этот паренек.
- Эх, жаль, что придется умереть, не увидев, как это благословенное богом дитя станет мудрым врачевателем и чудодеем!
А Густав по-прежнему утешал всех:
- Погодите, придет его время, и он будет по меньшей мере стекло жрать.
10
Станислаус приручает птичек божьих, дивится нравам богатых людей и по милости графини становится миллионером.
Станислаус продолжал творить чудеса. Молодая батрачка утопила своего новорожденного в речке у деревни. Тельце нашли. Но кто отец?
- Кто его отец, Станислаус?
- Хозяин, у которого она работает.
Девка все время молчала, упрямо стиснув зубы, но теперь заговорила:
- Чего уж тут молчать, если чудодей Станислаус все сказал!
А Станислаус действительно видел, как в дни сенокоса хозяин, заигрывая, возился с батрачкой. Потом они вдвоем упали на стог сена. Вот и все чудо! Именно хозяин, частью угрозами, частью деньгами, заставил девушку утопить свое дитя.
Станислаус становился осторожнее и уже не решался выбалтывать все, что видел и думал. Он убедился, что не только руки и ноги, но и сердце нужно оберегать от ушибов и царапин. Язвительные насмешки братьев и ребят в школе не раз больно царапали его по сердцу. И эти маленькие царапины сочились горечью, поднимавшейся иногда к самому горлу.
- Вон идет наш ясновидящий. Он видит лучше всех, потому что мы смотрим только глазами, а он еще и задницей, ха-ха-ха!
- Зато ваши задницы сейчас будут в синяках, - яростно кричал Станислаус. Он пинал мальчишек ногами, брыкаясь, как молодой жеребенок, но противников было много, в их числе оказывались и его братья. Они хватали Станислауса, валили на землю, плевали ему в уши и приговаривали: "Вот так шумит море в Бразилии!"
Вырвавшись, он удирал подальше. Вытирал уши, намокшие от "бразильского моря", и проклинал своих врагов, желая им всем покрыться паршой, коростой, нарывами и заболеть корью. Но гнев его и ненависть были недолговечны. Вокруг оказывалось множество добрых существ, среди которых он чувствовал себя понятым и великим, и они быстро утешали его. Голубая бабочка садилась на его деревянный башмак и помахивала крылышками. Это была не бабочка, а крылатый голубой гном.
- Что прикажете, ваше величество, молодой Бюднер?
- Примчи мне облачную колесницу. Я желаю унестись отсюда, поглядеть на море в Бразилии.
- Извольте! - и бабочка, взмахнув крылышками, улетала.
Дома у Станислауса тоже были свои особенные игры. Он сделал из соломы чучело и напялил на него старую солдатскую куртку отца. А на соломенную голову насадил старую женскую шляпу. В довершение всего под шляпу он воткнул курительную трубку. И чучело стояло в огороде Бюднеров, засунув руки в карманы. Некоторое время птицы не подлетали близко. Их пугало чучело; но оно все стояло и стояло, словно выросло на грядке, и птицы постепенно привыкли к нему. Под конец они даже садились на трубку - Станислаус набивал ее червяками и зерном. Трубка стала удобной кормушкой для пичуг.
Через некоторое время Станислаус попробовал сам встать на том же месте. Он натянул старую солдатскую куртку отца, свое веснушчатое лицо спрятал под женской шляпой и взял в рот ту же трубку. И - кто бы только мог подумать - птицы прилетели к нему и точно так же клевали из этой трубки. Более того, они даже садились на вытянутые руки мальчика. Прошло еще некоторое время, и Станислаусу уже не требовалось ни солдатской куртки, ни шляпы. Достаточно было ему выйти в огород, свистнуть по-скворечьи, и птицы слетались и клевали у него прямо из рук.
В долгие воскресные дни жители деревни, прогуливаясь, подходили к огороду Бюднеров и смотрели на это птичье чудо.
- Не сойти мне с места, если у паренька нет воистину божественной чудотворной силы. Право же, сосед Бюднер!
Божественная сила? Станислаус никогда не разговаривал с богом, не выпрашивал у него чудотворных сил. Станислаус был просто Станислаусом, и он делал то, что ему нравилось. А что такое бог - это было так же трудно понять, как десятичные дроби. Бог жил в толстой черной книге с крестом на обложке. Учитель Гербер и вечно охающий пастор называли эту книгу библией. Бога словно в давние-давние времена заперли в этой толстой книге. Там он и сидел, притаившись. Он подкарауливал школьников и обрушивал оттуда на них мрачные непонятные изречения. А учитель Гербер стоял тут же с палкой и твердил:
- Будьте набожны и заучивайте.
Дети заучивали это мрачное бормотание бога и не понимали его. "Милосердию господа благодарны мы за то, что мы еще существуем, а не испепелены, и благодати его несть конца…"
Станислаус уходил в лес. Он разведал там лисью нору. И захотел приручить лисенка, с тем чтобы тот ходил с ним на поводке, как собака, а когда потребуется, ловил для него зайцев и кроликов, как лиса.
Станислаус сидел у норы. Дятлы скоро успокоились. Мальчик умел сидеть совершенно неподвижно, так что даже такие бдительные птицы, как дятлы, принимали его за пень. Муравьи шныряли взад и вперед по его голым ногам. Но лисенята все не хотели показываться. Зато в кустах показалось нечто совсем другое. Раздался шорох, треск и шепот. Сперва из зарослей высунулся двойной ствол охотничьего ружья. Станислаус мгновенно повалился ничком в жесткую лесную траву. На полянку вышел человек в светло-зеленой охотничьей куртке. Узорные костяные пуговицы, глухариные перья на шляпе, короткие английские усики, на правой щеке крест-накрест "студенческие шрамы", два длинных передних зуба, прикусивших нижнюю губу… Это был граф Арним. Он стал у лисьей норы и начал подражать токованию тетерева. В чаще снова раздался шорох и треск сучьев. Из кустов вышла воспитательница графских детей. Развевающееся летнее платье, темно-красный маковый рот, лиф с глубоким вырезом, а подол высоко подобран тонкой белой рукой.
- Простите, что заставил вас помучиться, но сейчас вы увидите нечто чудесное. - Граф стал вытаптывать своими желтыми сапогами траву вокруг лисьей поры.
- Где? - пролепетала воспитательница.
- Здесь, - прогундосил граф, осторожно обнимая ее за плечи.
Барышня вздрагивала, как лошадь, которую донимают оводы. Должно быть, это нежнейшее существо зябло в тени. Граф показал ей лисью нору. На его пальце сверкал перстень. Но барышня не видела норы. Она забыла свои очки в замке. Граф тактично не заметил этого.
Станислаус плохо слышал, о чем шептались сиятельный охотник с бледной девицей. Слишком громко стучало у мальчика сердце. А что если граф его заметит и застрелит, как браконьера? Ведь он и впрямь браконьер - подстерегал лисенка.
Граф убеждал барышню, что нужно лечь, для того чтобы не спугнуть лис.
- Вы не увидите и кончика лисьей морды, если будете стоять здесь, такая душистая, как цветущая яблонька.
Барышня очень боялась муравьев.