- И это называется искусство! Да я еще до завтрака из тебя трех собак сделаю, даже лошадь, и ты будешь жрать сено у всех на глазах.
Станислаусу пришлось доказать правильность своих слов. Его вынудили насмешки Фрица. Оказалось, что ничего не может быть легче, чем усыпить удивленного Фрица. Когда он, неподвижный и безжизненный, стоял у стены, Софи закрыла лицо передником и, крича, убежала. Станислаус приказал Фрицу закурить сигарету. Фриц задымил.
- Сигарета воняет.
Фриц сделал затяжку и скривился от отвращения.
- Сигарета воняет дерьмом.
Фриц высунул язык.
- Три дня подряд все сигареты будут вонять, только вонять.
Фриц отшвырнул сигарету.
Но Станислаусу хотелось еще что-нибудь проделать с Латте. Пусть маловер Фриц убедится, что он подвластен тайным силам Станислауса.
- Я, твой господин и повелитель, - сказал Станислаус замогильным голосом, - приказываю тебе, чтобы ты завтра вошел в пекарню, высунув язык насколько сможешь.
Фриц кивнул.
- А пока все забыто. Влезь на плиту и там проспись.
Фриц взобрался на плиту, сел на корточки рядом с кастрюлями, проснулся и стал смущенно озираться.
- Ты что же это, превратил меня в обезьяну?
- Нет, в кофейник.
Фриц, не попрощавшись, весь дрожа, поплелся в свою каморку.
А Станислаус остался один в тихой кухне. В голове у него шумело. То были, вероятно, магнетические силы, они, все еще не хотели успокоиться. Это он, Станислаус, Бюднеров сын, стал могучим источником электричества, способным излучать на других людей тысячи вольт, а то и побольше.
Следующий день начался с угрюмого утра. Настроение хозяина было таким же угрюмым.
- Это что еще за манеры - бегать с высунутым языком, как собака в жару?
Фриц подошел к стоящей в углу плевательнице и знаками подозвал Станислауса.
- Я все время чувствую вкус помоев, одних помоев. Ты меня заколдовал.
- Спрячь язык, - шепнул Станислаус, - прощаю тебе твое недоверие.
Чары были сняты. Фриц смотрел на Станислауса благодарными глазами.
- Ты мог бы стать самым знаменитым человеком в городе. Все девчонки ползали бы за тобою на брюхе.
Станислаус и не думал вовсе о девчонках, но слава о нем уже облетела мир. Это был тот мир, в котором очень значительную роль играл Фриц Латте. Он не знал удержу, хвастаясь чудодейственными силами своего друга.
- Теперь я сберегу себе кучу денег. Мой друг выгипнозировал из меня всякую охоту курить.
- Неужели он и это умеет?
- Вы бы поглядели, чего только он не умеет. Вот, например, хозяин захотел его смазать по уху. Мой друг как уставится на него, а из глаз молния так и стеганула; хозяин просто прилип к полу - и ни с места.
Парни заревели от восторга.
- Приведи его с собой. Чего же он прячется?
- Он не появляется на людях. Бережет свои силы и превращает их в молнии.
Парни не верили.
- Стал бы я сидеть в учениках, если б такое умел! - сказал один из них.
Фриц небрежно махнул рукой.
- Он же не обыкновенный человек. Он все ученые книжки читает, а ночью почти не спит. Однажды я проснулся, вижу - вокруг его кровати стоят этак шесть или восемь негров. Слышу - он что-то говорит неграм и они вроде как чокаются, а в руках у них ни рюмок, ни кружек, ничего…
Фриц не возражал, чтобы и он, человек, который общается со Станислаусом, внушал приятелям легкий ужас. Но не всех удавалось пронять.
- А ты здорово врешь для своего возраста.
Станислаус представления не имел об этих разговорах. Он продолжал свои опыты. Его захватило страстное увлечение. В книжке о гипнозе было очень точно сказано: "Да будет проклят тот, кто, развив в себе тайные силы, злоупотребит ими в корыстных целях. Нирвана поразит его. А душа его будет низвергнута в глубины Аида".
Станислаус не знал, что такое Нирвана и Аид; не знал он, что вздорный автор книжонки о гипнозе перемешал индийскую мудрость с греческой мифологией, чтобы казаться ученым. Для Станислауса все это было ново. И все напечатанное в книгах он считал непреложной истиной. Он впитывал жаргон невежественного полузнайки, как сладкий малиновый сок.
На кухню принесли дешевую кровяную колбасу. Для хозяйского ужина в кастрюле кипятились розовые сардельки. Фриц загляделся на хозяйское лакомство.
- Слышишь, как поют сардельки? Они заранее радуются, что попадут в хозяйское брюхо. - Он приподнял крышку горшка. - Ишь какие знатные, на ученика даже смотреть не хотят.
Софи закрыла горшок. Фриц шептался со Станислаусом. Пусть Станислаус заставит хозяйку раздать вареные сардельки им здесь, на кухне. Фриц залез в горшок, выхватил одну сардельку и стал вертеть ею перед веснушчатым носом Станислауса.
- Вот-вот-вот! Ты только понюхай, неужели у тебя не хватит силенок на такую безделицу?
Станислаус глотал набегавшую слюну. Скрипнула дверь. Хозяйка, шлепая комнатными туфлями, вошла в кухню. Станислаус встретил ее "центральным взглядом". Им владели голод и тщеславие. "Здесь нужно раздать сардельки, здесь!" - Станислаус мысленно произносил эти слова, все время повторяя их: "Здесь нужно раздать сардельки, здесь!"
Хозяйка заглянула в кастрюлю с сардельками. Станислаус уставился оцепеневшим взглядом ей в затылок. Казалось, толстуха колеблется. Она покосилась на жалкую кровяную колбасу, предназначенную для рабочих. Станислаус перехватил взгляд хозяйки. "Раздавай здесь сардельки, раздавай здесь!"
Хозяйка ткнула вилкой в кастрюлю, поддела одну колбаску и положила ее на тарелку Софи.
"Здесь раздавай сардельки, раздавай здесь!" Станислаус топал ногами под столом и от напряжения даже вспотел. Хозяйка на мгновение задумалась, потом выловила сардельку для Фрица. Станислаус не переставал сверлить хозяйку взглядами. Неужели он сам, повелитель тайных сил, ляжет спать, не отведав вареной сардельки? Хозяйка разрезала очередную сардельку пополам, Станислаусу досталась половника. Хозяйка положила ее на тарелку, потом взяла вилку в левую руку, а правой отвесила Станислаусу пощечину. Звонкий, словно хлопушка, шлепок прозвучал на всю кухню.
- Вот тебе, бесстыжий болван! - хозяйка провела рукой по своим растрепанным волосам. - Я тебе покажу, как таращиться на хозяйскую жену, словно на уличную…
Она погладила себя по груди и ушла в комнаты, унося кастрюлю с оставшимися сардельками. Наступило молчание. Из трещин в печи сочилось журчание сверчков. Фриц побледнел. Щека Станислауса пылала. Это его поразил Нирвана. Он действовал своекорыстно. Фриц тер ладони, зажатые между коленями. В левом ухе Станислауса жужжало, как жужжат телеграфные провода в ветреный день.
- Ладно, - утешал Фриц, - сардельки-то все-таки нам достались. - Он с хрустом укусил свою добычу. Станислаус крепился, боясь заплакать.
- Она еще пожалеет об этом в тот день, когда заболеет и сляжет.
Фриц Латте незаметно толкнул стол. Сарделька на тарелке Софи перевернулась. Софи вскочила и убежала - у нее глаза на лоб лезли от ужаса.
- Она не хочет есть гипнозированную сардельку, - Фриц перебросил сардельку с тарелки Софи на свою.
Историю с сардельками скоро забыли все, кроме самого Станислауса. Он бродил молчаливый.
- Ты что, все еще не проглотил ту пощечину? - спросил Фриц.
Станислаус молчал.
- Я бы на твоем месте это дело так не оставил. Я б ей на три дня парализовал руку.
Станислаус не позволял себе ненавидеть хозяйку. Ведь в истории с сардельками она действовала не сама по себе, а как орудие Нирваны. Душа Станислауса должна была очиститься и стать, как белая шелковая бумага.
Прошло три дня. Хозяин ушел на весь вечер играть в карты. Хозяйка осталась дома. Ей было скучно одной, и она ужинала на кухне с рабочими. Станислаус чувствовал, как ее взгляды прилипают к нему. Смущенно разглядывал он свои засыпанные мучной пылью шлепанцы. Ему не хотелось опять получить оплеуху.
Хозяйка раздавала вареные яйца. Станислаусу досталось две штуки. Фриц толкнул его под столом и зашептал:
- Опять действуешь? Давай мне тоже еще одно.
Станислаус вовсе не действовал. Этим вторым яйцом хозяйка, видно, как бы извинялась за пощечину. Станислаус уставился на стенной календарь и решил не есть оплеушного яйца. Он почувствовал, что нога Фрица нажимает на его шлепанец, и оттолкнул ее. Однако нога становилась все назойливей. И вдруг Станислаус догадался, что это нога хозяйки. Тогда он вытащил свою из шлепанца. Хозяйка смотрела на него очень нежно. Он покраснел.
Тысячи мыслей гудели в голове у Станислауса, когда он подымался в свою каморку. На темной лестнице он столкнулся с чем-то мягким - то было теплое человеческое тело. Он чуть было не вскрикнул.
- Тш-ш-ш!
Две руки обхватили его. Мясистые губы прижались к его уху.
- Не кричи, мой мальчик, это я.
Станислаус почувствовал в ухе влагу - слюну похотливой хозяйки. Он дрожал. А она все сильней прижимала его к себе.
- Идем! Идем! - шептала она хрипло. - Теперь я позволю тебе на меня смотреть. На все позволю смотреть.
Крик. Толчок. Станислаус единым духом сбежал с лестницы и спрятался во дворе. Он не понимал этого мира.
На следующий день хозяйка не встала с постели. Она сказалась больной.
- Это ты ей нагипнозировал болезнь, да? - шептал Фриц в пекарне. - И поделом. С чего это она тебе по физиономии дала?
Когда Станислаус пришел завтракать на кухню, Софи с воплем убежала.
- Ты ведьмак! Это ты, колдун, наколдовал хозяйке болезнь! - Из лавки вышел хозяин. - Это он ей наколдовал, он наколдовал!
Хозяин грозно покосился на Станислауса и помчался вдогонку за Софи.
- Стой! Стой и скажи толком, что он там натворил.
А Станислаус стоял у плиты и наблюдал, как на кастрюле поднимается и опускается крышка. Неужели его взгляду даже вещи подчиняются? Нет, вещи не подчинялись. То была кастрюля с кипящим ванильным кремом, и это крем поднимал и опускал крышку. Потом крем вылез из кастрюли и, булькая и шипя, растекся по плите. Станислаус был рад тому, что это не он, не его тайные силы привели в движение желтую жидкость. Его голова перекипала так же, как эта кастрюля. Откуда он три дня назад узнал, что хозяйка заболеет? Неужели его тайные силы так развились, что он мог видеть то, чего еще не было, что только еще должно было наступить? А может, это все потому, что у хозяйки были синеватые губы, такие же, какие он видел у всех больных сердцем - у жены управляющего, у дочки пономаря, у барышни из замка, - и он поэтому догадался?..
Хозяйка действительно была больна. Она переволновалась, и у нее начался обычный сердечный припадок. Из-за чего она волновалась? Разумеется, из-за этого болвана деревенского.
- Софи может подтвердить хоть под присягою, - стонала она, а дрожащий хозяин гладил ее торчащие волосы. - Он таращился на меня, словно я какая-нибудь такая. Господи, прости меня, но его нужно выгнать!
Хозяин схватился за голову. Его накрахмаленный кондитерский колпак сплющился, как блин. А хозяйка продолжала наговаривать на Станислауса.
- У него зеленые глаза. Он всех заставляет делать, что ему вздумается.
- Пусть меня бог простит, - сказала Софи, - я с ним путалась. - Из-под ее красных век покатились слезы.
А хозяйка продолжала скулить.
- Что если он так же, как Паганини, продал душу черту? Я видела в кино. Просто страшно, как все женщины по нему сохли. И когда этот на меня так смотрел, мне захотелось подстеречь его на темной лестнице…
- Что-о? - спросил хозяин.
Хозяйка начала стонать, а потом сказала:
- Я подстерегала его, чтобы вздуть как следует…
У хозяина вырвался громкий вздох облегчения.
А Станислаус уже давно был в своей каморке. Он поспешно укладывался. Не хватало еще, чтобы его обвинили, будто он соблазнил хозяйку и хотел ее изнасиловать на лестнице. О таких делах он читал в судебных отчетах в окружной газете. Жизнь навалилась на него тяжелым бременем. Куда более тяжелым, чем мешки муки. Как легка в сравнении с этим грузом была котомка с грязными фартуками, рубашкой и штанами, пропитанными мучной пылью. Он взвалил на плечи тяжелый мешок жизни и взял в руку котомку. Он боялся, что от такой тяжелой ноши ступеньки заскрипят под ним. Но они не скрипнули. То были цементные ступени черного хода.
16
Станислаус встречает белого князя, безуспешно подкарауливает полицию и получает письмо, пересланное Всеиндийской почтой на слонах.
Станислаус со своей котомкой стоял на кухне родительского дома. Его папашей, Густавом, владела одна идея: чудотворство, поставленное на широкую ногу!
- Чудеса проложат себе путь сквозь горы теста и пирогов.
- Святые угодники наших дней страдают и мучаются, сколько бы они ни скрывались, - сказала мамаша Лена, - но это им зачтется, и когда наступит светопреставление, им позволено будет взойти на белый корабль Иеговы.
Жандарм не был согласен с тем, чтобы Станислаус дома дожидался белого корабля Иеговы. Парнишка не успел осмотреться во дворе и на огороде, а на бюднеровской кухне уже стоял благоухающий сапожным кремом жандарм в своем зеленом мундире. По лицу его разливалась такая же кротость, как в воскресные дни, когда он пел псалмы в церкви.
- Луга жизни, мой мальчик, полны топей, - сказал он, повторяя слова пастора из воскресной проповеди. - Человек сажает розы, а пожинает тернии.
Как выяснилось, околдованная Станислаусом булочница, сводная сестра жандарма, не пользовалась его симпатиями.
- Всем известны ее болезни. Сердце у нее плавает в море жира и все время за что-нибудь цепляется. Ты не первый ученик, за которого оно зацепилось, но не стоило тебе напускать на нее свои чудеса, парень. - Жандарм присел на лавочку рядом со Станислаусом. - Как же быть? Их сиятельство граф уже пронюхали, что ты вернулся.
- Я ни на кого не насылал болезни, - сказал Станислаус.
Жандарм приветливо кивнул:
- Может, и верно, но ты не знаешь людей.
Он пришел не с пустыми руками. В соседней деревне он одолжил у кого-то газетку пекарей. Несколько объявлений были обведены красным карандашом. "Нужны ученики…" Ученики - это рабочие волы всякого ремесла. Их не надо кормить овсом в виде заработной платы.
От такого толчка Станислаус словно бы и сам очнулся от гипноза. Он очнулся в пекарне, находившейся в другом городе. И здесь были слепые от мучной пыли оконца и волнами ходили по помещению запахи печеного теста. И здесь выпекались из муки с водой, с щепотью соли и закваской мелкие и побольше, поджаристые и бледные, обсыпанные мукой и не обсыпанные хлебы. Новым для Станислауса было то, что здесь из муки, сахара, масла, повидла, красок, цукатов и шоколада стряпались такие вещи, такие лакомства, каких он в жизни своей не видывал и не пробовал, - кондитерские изделия!
Кондитер был в пекарне аристократом. Он вел себя, как любимец публики в цирке. Утром никогда не вставал одновременно с хозяином и учениками. Появлялся в пекарне лишь около десяти часов, белый и величественный. Тотчас же приказывал ученикам распустить на пару́ шоколад. Этот карамельный князь никогда не называл шоколад просто шоколадом. Нет, он говорил: кувертюр - не угодно ли! Ученики дрались за право выполнить поручение кондитера. Им было все равно, называется ли коричневая крошка, исчезавшая в их ртах, шоколадом или кувертюром.
Станислаус остался здесь. Целую неделю он по утрам в пекарне не показывался. Он стоял на часах. На часах? Да, на часах! Он караулил полицию. Очень важная задача. Для ее выполнения он выходил во двор, вскакивал на край выложенной кирпичом зольной ямы и, стоя, как белый рыцарь-крестоносец, обозревал через забор всю улицу.
Предписание ремесленной полиции запрещало хозяевам пекарен злоупотреблять трудом учеников и подмастерьев. По закону работа в пекарнях начиналась в пять утра. Новый хозяин Станислауса не имел возможности следовать предписаниям земной полиции. Как у человека набожного и преданного господу богу, у него была своя полиция на небесах. Владыка небесный устанавливал его предпринимательские планы. Быть может, всемилостивейший вел также и его бухгалтерские книги и простирал свою покровительственную десницу между ним и налоговым управлением.
- Господь любит тех, кто славит его трудами своими, - говаривал хозяин.
Он не желал ждать, пока все пекари городка примутся славить владыку небесного. Он начинал трудовые подвиги во славу божию уже в четыре часа утра. Все ученики и служанка славили господа вместе с ним. А Станислаус стоял на краю зольной ямы и караулил. Нельзя было допустить, чтобы подобному усердию утренних молебствий помешали грубые руки городской полиции.
Станислаус натянул поглубже на уши белый колпак и по локоть засунул руки под нагрудник передника. Зубы его выбивали мелкую дробь. Выпал первый иней. Игольчатые кристаллики, покрывавшие камни, столбы фонарей, рекламные тумбы и обочины улиц, представлялись Станислаусу чистым серебром. Полумесяц смотрел с небесных просторов, точно размышляющий ученый. Он заметил юного Бюднера, стоящего за забором, и, глядя на него как бы искоса, склонил в поклоне свой острый подбородок.
- Стереги хорошенько мой серебряный город, парнишка Бюднер! Всякие люди здесь бродят, под их взглядами это легкое, узорчатое серебро из страны Гайяваты превращается в лед и холод. Тебе это известно!
Станислаус потер руку об руку, стараясь согреть их, и крикнул в восхищении:
- Знаю, знаю, многоуважаемый ученый месяц! Сейчас я спою вам песню. - И Станислаус запел:
Восславить господа пора
Вам, пекари, со мной.
Мне это царство серебра
Завещано луной.
По улице кто-то шел, шаги были осторожные. Станислаус перегнулся через забор. Слава богу, не полицейский! Станислаус увлекался теперь распознаванием людей. Этот человек был в зеленом грубошерстном пальто и в серой кепке. Он остановился у забора и, запрокинув голову, сказал:
- В такую рань и уже на ногах, сынок! Молодец, молодец!
Станислаус ничего не имел против того, чтобы его называли молодцом.
- Смотришь, какая погода?
- Мне нравится, что все блестит, как серебро, и я пою.
- Хозяин уже за работой?
- Он славит господа.
В пекарне кто-то выскребал из бадьи остатки теста. Человек в кепке склонил голову, прислушался.
- Господу богу есть чему порадоваться.
- Да, есть чему, - согласился Станислаус.
- Сынок, а не можешь ли ты мне отпереть ворота? Мне хотелось бы перекинуться словом-другим с хозяином.
Почему бы Станислаусу и не отпереть этому человеку ворота? На нем же нет ни шашки, ни каски.
- Пожалуйста!
Незнакомец прошел в пекарню. Идя по двору, он все время нюхал воздух, как голодный пес. Станислаус продолжал подкарауливать неприятельскую полицию. Через некоторое время из пекарни донесся грохот. Незнакомец вышел во двор и направился к воротам. Он держал руки в карманах зеленого пальто и улыбался.
- Большое спасибо, сынок! Пойди поспи еще с полчасика.
Короче говоря, Станислаус проворонил полицию. Но с какой стати, интересно знать, полицейским и в кепках разрешается стоять на страже порядка и справедливости? Ну, значит, Станислаус все еще не научился распознавать людей. Не с очень-то выгодной стороны он проявил себя на этом поприще. Целую неделю работа в пекарне начиналась в пять утра. Отто, младший ученик, хвалил Станислауса: