Чудодей - Эрвин Штриттматтер 8 стр.


- Он так смотрит, так смотрит, точно насквозь, совсем насквозь вас видит. Невольно думаешь, а чистое ли на тебе белье, - говорила госпожа Паттина.

- Он же из деревни.

- Настоящий зевака.

У Фрица Латте были и другие источники доходов. Он носил хлеб мясникам и при этом выменивал у тамошних учеников бракованные пирожки на бракованную колбасу. В корзинке у его постели всегда был небольшой запас пахучих сосисок.

И Станислаусу приходилось носить хлеб мясникам. Он добросовестно сдавал все, что полагалось, но получал за это только "спасибо".

- Ты еще, как говорится, зеленый, - дразнил его Фриц. - Давай условимся: ты будешь каждую субботу так чистить мой костюм, чтобы дамы не могли уже за десять метров догадаться, что я пекарь, а я зато научу тебя, как добывать колбасу.

Станислаус, жуя, отрицательно покачал головой. Он вовсе не собирался наниматься в слуги к Фрицу, уж лучше есть дешевую ливерную колбасу.

Фриц щелкнул себя по лбу.

- Ты, видать, настоящий верблюд!

- Да, но не верховой… - сказал Станислаус. - Только что наездник шлепнулся.

Лишь на улице Латте сообразил, что это о нем Станислаус сказал: "наездник шлепнулся".

- Этот франт Фриц еще добегается со своими девчонками до того, что сделает какой-нибудь ребенка, - сказала Софи и намазала ливер, оставленный Фрицем, на пирожок Станислауса. - Вот из тебя, парень, еще будет толк. На, закусывай.

В пекарне стрекотали сверчки. Софи убирала посуду. Станислаус очень устал. Он опустил голову на стол.

- Поют сверчки, соловьи запечные - значит, к дождю. - Софи пила ячменный кофе прямо из кофейника.

Станислаус вскинул голову:

- Что? Где?

- Дождь, дождь, говорю! Запечные соловьи все поют и поют.

- Так они же каждый вечер поют. А ведь не каждое утро дождь идет.

- Но сегодня у меня спина зудит и чешется. Это значит - дождь будет. - Софи терлась спиной о дверной косяк. - Ну словно у меня тараканы под сорочкой! Ты бы посмотрел, пощупал, что там у меня.

Станислаус испугался, представив себе, каково ощупывать жирную спину Софи.

- Тараканы под сорочкой? Нет, Софи, такое не бывает.

- Но вот же все чешется и чешется.

- Это кровь такая, Софи. От этого мой отец жевал чай для очищения крови, когда мы еще с ним занимались чудодейством.

- Чай? Какой чай? Как это можно чаем расчесывать спину?

Софи продолжала яростно тереться о косяк.

- Этот чай очистит тебя, Софи. Спокойной ночи!

Станислаус лежал в холодной каморке учеников. И словно кто-то скреб его сердце маленьким напильником; его томила тоска по дому, по лугам, по бабочкам над полевыми кашками. Когда отец привез его в это мучное гнездо, было заключено соглашение, что Станислаус на целый год останется в городе и не посмеет показываться в Визендорфе. Хозяин ссылался на свой опыт. Необходимо, чтобы обыкновенный человек, в жилах которого еще не было крови пекаря, привык к муке, тесту и жаре, чтобы мучная пыль проникла в его кровь.

Однажды в воскресенье Станислаус забрался на чердак, где хранились мешки с мукой. Он искал мышиные норы. От скуки ему захотелось приручить мышь. Так, чтобы она садилась на задние лапки и ела у него из рук. Может быть, удастся ее даже обучить по команде пищать - "фи-и". Он ее спрашивал бы: "А скажи-ка, что у Фрица Латте в голове?" - "Фи-и!"

Станислаус действительно нашел мышиное гнездо, но мышата были еще совсем крохотные. Он продолжал поиски и нашел под балкой пыльный колпак пекаря и несколько свернутых фартуков. Кто знает, какой подмастерье запрятал здесь свои пожитки. Может, хозяин выгнал его, а вещи так и остались на чердаке. Под фартуками лежало несколько книжечек. На обложках были ярко размалеванные картинки. Одна из них изображала мужчину и девушку. На девушке было платье с большим вырезом, из него торчали кирпично-красные груди. А мужчина в черном костюме нагибался к девушке. Под картинкой Станислаус прочел: "Когда набухают почки". Но он не видел никаких почек на картинке. И в книжке ничего не говорилось про садоводство.

Одну из книжек Станислаус разглядывал особенно долго. На обложке был изображен человек в белом халате. На голове у него красовался индийский тюрбан, а лицо было коричневое, как кофе. Из глаз этого человека вылетали огненные лучи. Они устремлялись в полуоткрытые глаза молодой красивой девушки, очень сонной. Внизу было написано: "Искусство гипноза". Все воскресенье Станислаус просидел на мешке муки, читая эту книгу.

Иной день таскали муку. Ученики носили ее с чердака в творильни. Станислаус кряхтел под тяжелыми мешками.

- Привыкнешь. У пекаря ноги постепенно приспособляются. - Фриц Латте показал на свои кривые, изогнутые колесом ноги. - Вон, мои уже привыкли, я могу просунуть между ними мешок, не раздвигая пяток.

Но Станислаус все-таки стонал.

- Чем площе будут ступни, тем легче стоять, когда месишь и у печки возишься. - Хозяин указал пальцем, облепленным тестом, на свои ступни. Они распластались на полу пекарни, как два куска масла.

Мука становилась тестом, тесто - хлебом и пирогами. К вечеру и пекарня и булочная пустели. Новую муку нужно было превращать в тесто, новое тесто - в хлеб и пироги. Радость садовника, которую приносят ему цветы и кустарники, длится целый год, а порой и дольше, а той радости, которую доставляют пекарю его создания, хватает на один день, на несколько часов. Узорные коржики, румяные булочки и рогалики переходят с листов на прилавок, оттуда в корзинки и сумки хозяек, потом на столы, за которыми едят люди. Все это разжевывают в бесформенные комья и смывают глотками кофе в глубины желудков. Как скучна была Станислаусу эта жизнь! И как хорошо получилось, что в руки ему попалась книжка "Искусство гипноза".

Он полюбил ее, как друга. Она рассказывала ему о чудесных силах, которыми природа наделяет некоторых людей. Не могло быть сомнения, что ему присущи такие необычайные врожденные свойства… Разве он не разговаривал с бабочками? Разве эти пестрые и нежные существа не приносили ему вести, которых не слышал никто другой?

Станислаус садился на постели и таращился в карманное зеркальце. Он тренировался, добиваясь "центрального взгляда", которого требовали правила, написанные в книжке.

Нужно было смотреть, ни разу не моргнув. Глаза щипало, но Станислаус не позволял себе мигнуть. Он и не заметил, как заснул с зеркальцем в руках. Он как будто и во сне смотрелся в зеркало.

Фриц вернулся из кино и разбудил его.

- Можешь таращиться сколько влезет, усы у тебя все равно не вырастут. Сперва нужно стать мужчиной, таким, как наш брат.

- Какие еще усы? - плаксиво пробормотал Станислаус и зевнул. Карманное зеркальце и книжку о гипнозе он спрятал под подушку.

Дни проходили в серой мучной пыли и жаре. На городок опускался вялый летний вечер. Вонь от стоячей воды в сточных канавах вдоль тротуаров проникала в открытые окна. По булыжной мостовой, дребезжа, катилась запоздалая повозка. С ярмарочной площади долетали отрывки модных песенок, теплый ветер разносил их вдоль улиц, словно бумажки от конфет.

Хозяин с хозяйкой ушли пиво пить. Такое уж правило: "Он ест мои булки, я пью его пиво".

Фриц Латте, чемпион по качелям, спешил на ярмарочную площадь. Софи должна была подвить его рыжие волосы горячими щипцами.

- Когда вьются кудри, девчонки не замечают веснушек, - сказал он.

Станислаус и Софи поужинали. Тикал будильник. Софи подперла рукой голову и задумалась.

- Слышишь, как тикают часы?

- Слышу, Софи.

- При каждом тиканье в чрево вечности падает горошина. Вся твоя жизнь - это много-много горошин. Но однажды вот так же "тикнет", и покатится последняя горошина. И тогда уж тебя не будет, умрешь.

Станислауса не интересовали горошины.

- Скажи, теперь у тебя под рубашкой уже не ползают тараканы? - Он уставился на Софи "центральным взглядом". Широко открыв глаза, он смотрел ей в переносицу. Там сходились ее брови, похожие на две полоски войлока. Софи вздрогнула.

- Вот, стоило тебе сказать, и опять начинается.

Она вскочила, подошла к двери и стала тереться спиной о косяк. Радостный испуг пронизал Станислауса. Вот оно - это все его сосредоточенная воля. Он загипнотизировал Софи, и ей мерещатся тараканы на спине.

- Ты не знаешь, почему тараканов называют тараканами? - спросила Софи. - Может, потому, что они таращатся и у них глаза по бокам?

- Я знаю, как избавить тебя от тараканов.

- Хорошо бы, если б ты и вправду знал, только не вздумай опять болтать про свой чай.

- Садись и смотри на меня, - приказал Станислаус.

Софи послушно села на табуретку.

- Смотри на меня, Софи.

Перезрелая девица доверчиво смотрела в глаза мальчика.

- Тараканы удирают, - сказал Станислаус глухим голосом.

Софи прислушивалась.

- И правда, они ползут вниз, вот уже под юбкой, теперь по ногам, в туфлях. Удирают! Правда! - радостно закричала Софи.

Станислаус подошел к ней и погладил ее по плечам. Из мальчишеского любопытства он провел руками по ее груди.

- Теперь будет все меньше и меньше тараканов. Все меньше. Они совсем пропали, а ты хочешь спать.

- И правда, спать хочу.

Станислаус провел рукою по лбу Софи, потом по глазам. Толстая девушка закрыла глаза. Веки у нее были в красных жилках и с короткими ресницами. Края век покраснели от слез одиночества.

- А теперь тебе так легко, Софи! Твои руки слабеют и опускаются. Ты теперь легкая, как пушинка, как тополиный пух, ты летишь, как летают ангелы в небе. А теперь ты сочетаешься браком с… - Станислаус вытащил из-под передника книжонку. Нужно было найти позабытое слово. Очень трудное слово. Он поспешно листал. Нельзя же было его пропустить. Гипноз требовал порядка.

- Ты сочетаешься с Нирваной…

Софи вздохнула и заулыбалась. Наконец-то она хоть с кем-то сочетается браком!

- Поправь цилиндр, Теодор, он у тебя совсем набок съехал, так я не пойду с тобой венчаться, - Софи говорила, сюсюкая, как маленькая.

Станислаус решительно возразил.

- Нирвана - это индийский господин. Он не носит никаких цилиндров. Он носит тюрбан, Софи.

- Да-да-да, - бормотала Софи. Ей было все равно, что у жениха на голове. Главное - был бы жених.

- Ты больше не в силах говорить, Софи.

Софи кивнула. У Станислауса горели щеки.

- Скамейка под тобою нагревается, Софи.

Софи сморщилась.

- Скамья все горячей и горячей. Она раскалилась.

Софи вскочила.

- А теперь говори, Софи, - приказал Станислаус.

- Ой-ой, - закричала Софи, - горячая церковная скамья обожгла меня!

- А теперь жжет все меньше, еще меньше, ты уже почти не чувствуешь ожога. Вот боль прошла, Софи.

Софи блаженно улыбнулась.

- Садись, Софи.

Хотя глаза у Софи были закрыты, она нашла табуретку.

Станислауса лихорадило от возбуждения. Значит, его сосредоточенная воля отлично действует! Софи спала. Ее руки бессильно свисали. Станислаус опять перелистал несколько страниц своей книжки.

- Расскажи о своей жизни, Софи. Но только чистую правду!

Софи вздохнула и начала рассказывать.

- Это чистая правда, что я так хотела выйти за него, за Теодора. У меня никого не было, кроме него, а у него были еще и другие. Он был господский кучер. Очень красивый кучер, с серебряными галунами. И фуражка с лакированным козырьком. Я была очень грешная. Я пустила его в свою каморку. И в свою постель.

У Станислауса перехватило дыхание.

- Это было так хорошо. Он был настоящий мужчина. Так сладко было. Наверное, вот так и бывает на небе… Там я его опять увижу… Он приходил ко мне по ночам еще много раз, с каждым разом было все слаще. А потом он уже не приходил.

Станислаус хотел знать больше.

- Что же там было такого сладкого?

Софи попыталась широко развести руки, но они не повиновались ей.

- А мы любили друг друга, любили и любили; и это было сладко.

- Почему же он перестал приходить?

- Он не приходил. Одну ночь не пришел. Потом на другую не пришел и на третью. Я вся горела. Точно раскаленная, лежала я одна в постели. Я прокралась через темный за́мок к нему в кучерскую. Каждую ночь пробиралась к его комнате. Потом потихоньку царапала ногтем по двери. Тогда он вышел и сказал: "Ты как похотливая сука". Он больше не приходил, потому что я была как сука. Бог наказал меня. Кому нужна такая девка? И еще… у меня должен был родиться ребенок. Настоящий ребенок, с розовым тельцем и пушистыми волосиками. Но наша барышня не держала таких горничных, которые рожают детей. И что же мне было делать? Куда деваться? Я стала еще хуже, чем сука: я дала убить своего ребенка прямо у себя в теле. Старуха Грабеляйт сказала: я, мол, помогу тебе, Софи. И я согласилась, чтобы она помогла. Она топтала меня, мое тело, так, будто грядку вытаптывала. Так и затоптала мой цветочек, моего ребеночка. Вот какая я была плохая! А старуха Грабеляйт была ведьма.

Станислаус плакал. Этого только недоставало. Бравый гипнотизер - и вдруг реветь!

- Молчи! - приказал он. - Все забыто, все стерто. - Он взмахнул рукой так, словно стирал с классной доски решенную задачу.

- Спой лучше песню, чтобы весело стало.

Софи пискливо откашлялась и запела ломким, дрожащим голосом:

Все вишни давно уж алеют
И яблок полно на ветвях,
Брожу я в тенистых аллеях,
Ищу мое дитя.

Не скрылся ли ты за листвою?
Не твой ли смех слышу, сынок?
Гляди, я дрожащей рукою
Несу для тебя пирожок.

Вот беда, Софи все не могла отвязаться от мыслей о своем ребенке.

- Спой веселую песню, Софи. Слышишь, веселую!

Софи прислушалась, потом пронзительно засмеялась и запела:

Индюк спросил индюшку:
"А где же наш малыш?" -
"Он там в кустах играет с ветром,
Смеется и шалит".
Курлы-курлы-курлы.

Стал раздуваться красный зоб -
Все больше, толще… Вдруг
Фонтаном перья, пух летит,
Так лопнул наш индюк.
Курлы-курлы-курлы.

Софи вскочила и начала отплясывать вокруг кухонного стола. Она напыжилась, приподняла юбки и старалась выступать изящными мелкими шажками. "Курлы-курлы-курлы".

Дверь отворилась. В кухню вошел хозяин. Его лицо побагровело, залитое пивным румянцем. Стоячий воротник промок от пота. Хозяйка оттеснила его в сторону. Она таращилась из-под воскресной шляпки, словно это был стальной шлем. Короткое платье открывало ее жирные колени, огромные, как у бегемота. Станислаус вспотел.

- Садись, Софи, немедленно садись!

Софи послушно плюхнулась на стул. Хозяйка заорала:

- Неужели у тебя ни капли совести не осталось, глупая девка?

Софи кивнула.

- Ты ради этого мальчишки уже задрала юбку?

Софи отрицательно покачала головой. Хозяин вцепился в посудный шкаф. Ему, видно, хотелось избавиться от тесных башмаков, но никак это не удавалось.

- Это… это у них т-т-тут орга… орга… органия. - Он отрыгнул и широко открыл глаза. - А дрожжи приготовлены? А опару ты замесил? Слышишь, деревенщина?

- Все сделано, хозяин! - Станислаус не был больше гипнотизером. Его "центральный взгляд" не достигал осоловелых глаз хозяина.

- Так чего ж вы еще тут расселись и жжете дорогой свет?

Софи, вся расслабленная, сидела на табуретке. Глаза у нее были закрыты, она чему-то улыбалась. Хозяйка трясла ее, но Софи спала. Ее усыпил Станислаус и, видимо, только он и мог ее разбудить. Но как же в присутствии хозяев достать заветную книжку? Не зная, что делать, он беспомощно сказал хозяйке:

- Софи очень устает. Она часто так засыпает сразу же после ужина.

Хозяйка попыталась вытащить стул из-под Софи. Софи сидела грузно и неподвижно. Спинка стула затрещала, но Софи не шевельнулась.

Станислаус помчался в пекарню. Он притащил два железных листа. Ударил листом о лист и прокричал:

- Софи, проснись, путь свободен!

И, гляди-ка, Софи потянулась. Протерла глаза, зевнула, широко развела руки.

- Ах, какой мне хороший сон приснился, - сказала она мечтательно.

- Пошли спать, парень. - Она подняла глаза и увидела хозяйку в коротком платье. - Что, разве пора вставать, хозяйка? Неужто я проспала?

- Бесстыжая дура!

Хозяйка сняла шляпу. Коротко, "под мальчика" остриженные волосы торчали во все стороны. А хозяин хохотал не унимаясь.

- Видала, как он - бах-бах-тра-ра-рам! - Он попытался ухватить Станислауса за ухо своими жирными пальцами. Но Станислаус вывернулся. - А ты не забыл посыпать мукой кислое тесто, а, колдун?

- Много муки насыпал, хозяин.

В эту ночь Станислаус не мог заснуть. Он весь горел. Он раскалялся в пламени своего воображения, как железный прут в кузнечном горне. Ему удалось загипнотизировать Софи!

Фриц в эту ночь вообще не вернулся. Может, он спал у своих девчонок? Может, для какой-нибудь из них он тоже был настоящим мужчиной, с которым так сладко? Только под утро, за полчаса до подъема, Станислаус заснул беспокойным, прерывистым сном.

15
Станислаус исцеляет пекарского ученика от страсти к курению и наколдовывает хозяйке похотливую страсть.

В мучной пыли проходили дни. Фриц Латте с каждым днем наглел все больше.

- Мне тут всего несколько месяцев осталось, уж я их проведу как следует. Уходить все равно придется. Старик не держит подмастерьев. Ученики-то дешевле обходятся. Зато напоследок я попляшу у него на голове. Чтобы ему памятку на плеши оставить. - Так Фриц говорил о хозяине. Хлопнув Станислауса по плечу, он добавил: - А ты, разумеется, будешь здесь гнить и ходить на задних лапках перед стариком!

- Я занимаюсь наукой, - многозначительно ответил Станислаус. Книжка о гипнозе похрустывала за нагрудником его фартука.

- Чему уж ты научишься! Пойдем лучше на ярмарку, в балаганы. Там есть на что посмотреть. А если старик начнет ругать тебя, я его отколочу.

- Вчера он пригрозил тебя выпороть, но ты его не поколотил.

- То было вчера. А сегодня я уже мужчина, - сказал Фриц и добавил шепотом: - Настоящий мужчина, сегодня я спал с бабой. - И громко прибавил: - Нас же двое: как бы старик ни ярился, мы с ним управимся.

Но Станислаус не хотел и слушать о драке в пекарне.

- Не понимаю, какая тебе радость от этих каруселей, Фриц? Вертишься, вертишься, а в конце концов оказываешься на том же месте; только голова кружится да в кошельке легче стало.

- Там есть еще такая будка, и в ней гипнозер…

- Гипнотизер? - поправил его Станислаус и насторожился.

- Да, вроде этого, такое аптекарское словечко. Он заставляет тебя уснуть прямо как ты есть, хоть на ходу, хоть стоя. И ты делаешь все, что он захочет. Меня он заставил подойти к нарисованному на сцене дереву и задрать ногу. Он, подлец, превратил меня в собаку. И говорят, что я лаял, а он разбудил меня, когда я собирался укусить его за ногу.

Станислаус не выдержал. Прорвалась мальчишеская хвастливость.

Назад Дальше