Объявление, что вывесил северный вербовщик, Чен случайно обнаружил на доске в карьероуправлении, куда привез на продажу мешок лука, последний из двух оставшихся у него после рухнувшего бизнеса. Решение они с женой приняли в одночасье - российский заполярный Ковдор по-любому для работящего корейца будет лучше Тургайского края, с луком или без лука. Последний луковый мешок ушел ровно на взятку в кадры управления взамен на липовую справку о стаже работы подсобником экскаваторного машиниста на ЭШ-15/70.
Хрущебку свою Чен продал за тенге, с потерей обменял их на рубли и вскоре попал на Верхний Ковдорский, как раз в тот самый по времени года тусклый промежуток, коротко зажатый между двумя затяжными длиннотами - световой и бессветной. Именно в такие дни солнце над железорудным карьером плавно выкатывалось из горизонта не самым своим светлым краем, лениво светило, совсем чуть-чуть, и снова заваливалось куда-то вниз и вбок, а потом пропадало из виду совсем, и полярный день отступал уже окончательно. А такая же длинная ночь, как раньше день, наоборот, незамедлительно, в считанные дни начинала набирать беспросветные обороты, темно-серые поначалу, а уж потом и вовсе черные…
- …Ну, вот сам и корми, - бугор недовольно покосился на собаку. - А то, вишь, на бригадное довольствие замахнулся…
Между тем щенок быстро освоился в новом пространстве и сунул нос под аппаратурный шкаф. Оттуда стремглав выскочила недобитая на семечку мышь и в отчаянии заметалась по кабине. Щенок весело гавкнул и погнался за грызуном. Аверьян с Ченом расхохотались:
- Ишь, крысолов… - А Аверьян добавил: - Ты, бугор, теперь на семочках своих здорово сэкономишь. С таким подсобником.
- Откуда взял-то? - бугор улыбнулся в ответ и сменил гнев на милость: - Чего он жрет-то, кобелек твой?
Петро протянул вниз указательный палец, заскорузлый и темный, получившийся таким от многолетней экскаваторной жизни, и приманил им щенка. Тот радостно подскочил, забрал бригадиров палец в пасть, весь, целиком и немножко почмокал в поисках питательного результата. Ничего вкусного в этом не оказалось, тогда он слегка прикусил палец острыми зубками и вопросительно глянул на бугра. Бугор оттаял окончательно:
- Глянь, боится меня, разрешения спрашивает, покусать чтоб, - он взял кутенка на руки. - Ладно, живи, дохлятина. Кличут-то как щеняру?
- Да я хотел Апрелем назвать, ко дню рождения как бы, первого у меня, - обрадованно доложил начальству Чен. - Первый апрель - никому не верь, нормально?
- Ну, Апрель так Апрель, - добродушно разрешил бугор. - Только чтоб не срал здесь, ну и не пысал нигде тоже. Нигде вообще, в экскаваторе. Считай, как в танке, - он ухмыльнулся, довольный найденным образом, и добавил: - "Три танкиста и собака" - кино такое было. Они там тоже все разных наций были, как у нас.
- Ты чего, бугор? - искренне удивился Аверьян. - Это ж собака. Какая ж собака где живет гадить будет? - он сделал на пальцах козу, вытаращил глаза и страшно пошел на бугра с щенком на руках. - А кто насрет тут или еще чего, то мы того порешим, шкуру обдерем, а самого на мясо пустим. Понял?
Щенок часто-часто заморгал, соскочил с бригадировых рук и в испуге забился под кресло. Чен еще раз благодарно подхихикнул в сторону бугра и весело уточнил Аверьянов прогноз:
- И еще на колбасу сготовим. С кашей… Грешневой…
- С какой еще грешневой? - не понял Аверьян. - Под гарнир, что ль?
- А вы, чего, не знаете? - на этот раз удивился Чен. - Это ж корейское блюдо, народное. Самое лучшее из всей еды - ну, когда берут пса лишнего и растят его потом. В убой…
- Зачем, в убой? - спросил Аверьян. - В какой убой, в армию, что ли? В резерв?
- Почему в армию? - успокоил бригаду Чен. - В армии своя кормежка есть. А это как для праздника, ну, как деликатес, вроде. Вот смотри… - он подошел к пульту управления, убрал в сторону схему электрических маркировок, забытую наладчиками, и поставил ладонь вертикально на ребро. - Во-первых - не кормят их, кого в убой, неделю почти и пить тоже не дают, чтоб внутренняя кишка совсем очистилась, ну, от говна там разного и вообще, - он передвинул ладонь чуть правее и поставил ребро по новой. - Потом пить дают много, до отвала, одной воды. Потом она проссытся до конца, и уже кишка тогда станет чистой окончательно и помытой вроде как изнутри, - он еще подвинул руку и пристукнул ей для пущей убедительности. - Теперь смотри: дают жрать много, кашу грешневую запаривают и мешают со всякой приправой, ну, там острое разное, корейское в основном. А потом, как обычно - лук, чесночок, по вкусу. И дают… - больше продвигаться Ченовой ладони было некуда, поверхность пульта закончилась, и тогда он стукнул ребром по старому месту, откуда начал объяснять. - Теперь снова смотри: она все сжирает без остатка, потому что наголодалась, и набивает сама себя, кишку в смысле, изнутри, уже чистую. И вот тут, сразу после, пока переварка не пошла, ее в расход пускают, в убой. И всегда по-одинаковому: берут за ноги задние - и головой об стенку. Или об дерево, чтоб наверняка, потому что об стенку - по косой получается и не убить можно тогда. А об дерево - всегда убивается, - подсобник перевел дух и завершил деликатесное повествование. - Ну а потом все как обычно - разделывают: мясо - на жаркое или рагу, кто как, а колбасу кишковую - пекут и едят, кишка-то сырая была потому что… Вот! - он по очереди победно посмотрел на бугра, Аверьяна и притихшего Апреля и поставил завершающий в этом деле аккорд - рубанул ладонью прямо в середину пульта. Пришлось как раз по красной кнопке аварийного отключения систем, включая автоматику на трехфазный ввод, силовой, тот, что с фидера.
Вмиг стало темно и тихо. Вырубилось все, что было живого, в смысле - под внешней запиткой. Разом вырубились движки, перестали равномерно-успокаивающе гудеть трансформаторы, затихли магнитные усилители, погасли, остывая, тэны в калорифере и умолк вентилятор. В тишине раздался голос бугра:
- Что ж ты нам тут, сука, Греландию устроил? А? - он поднялся в полной темноте, сделал три шага по направлению к двери и взялся за ручку. - Все шакал твой этот… Кишку ему, бля, подавай, с кашей! - бугор стал осторожно спускаться вниз по металлическим ступенькам. - Ну, чего замер, как идол? Иди давай, фидер врубай, кулинар херов!
В темноте раздался голос Аверьяна:
- Погоди, гречка-то - наш продукт, русский. Почему ее в кишку-то корейскую?
Но, несмотря на временные трудности, носившие разовый, вполне случайный характер, экипаж сжился и быстро, если чего, замирялся под началом строгого бугра. И вообще, все трое, как-никак, были иммигранты, и пусть не в высоком, иностранном, по-старому, значении этого слова, но переезд свой на постоянку каждый их них все же совершил, хоть и не покинув пределов бывшей Родины, а просто переменив ее отдельные части. И все они, так или иначе, оставили насиженные гнезда, не разоренные, но крепко новой жизнью загаженные, разорвали нажитые связи, потеряли кучу добра и прочего имущества, обманулись или были обмануты по деньгам и не собирались возвращаться туда, где когда-то был их дом, никогда больше…
К новому году они сделали объем вскрышных с перевыполнением, подобравшись к восьмому миллиону кубов. Так уж получилось. Отмечали на месте, в кабине. Апрель был тут же, рядом…
К этому сроку он вытянулся, хорошо округлился на пищевых остатках целого экипажа, с хлебом и супом, и стал окончательно беспородной и ужасно симпатичной лохматой псиной типа кобель с умными послушными глазами, веселым нравом и преданным характером.
Днем он обычно шастал по экскаватору, с первых дней признав железного зверя в качестве охраняемого объекта особой важности, подолгу вынюхивал все углы, но ни разу не позволил себе оставить хоть какую малую метку. Теперь это был его дом, его корабль. Корабль этот плыл медленно и методично, плыл шагами. Вскрышные работы тянулись к югу, вдоль границы разведанного рудного залегания, и тогда бугор клал тормоза на все: тягу, подъем, поворот, включал дополнительно по прожектору, слева и справа, и врубал привод хода. Апрель всегда заранее знал, когда они пошагают. Знал и ждал. И еще он знал, что бугор - главный, и поэтому сразу, начиная с сознательного возраста, который совпал с его появлением на ЭШ-20/100, признал в нем капитана корабля, а значит - хозяина. Аверьян и Чен были ему просто друзья, друзья по экипажу, а значит - по службе. И бугор знал, что Апрель знал, и считал это правильным и законным… Поэтому иногда угощал его кусочком рафинада или чищенной семечкой.
- Ну-ка, Апрелька, служи! Служи за семочку! - Бугор ставил командоконтроллеры по нулям, громадный ковш, наполненный до краев породой, не добравшейся до отвала, зависал над землей, растянутый на тросах подъема и тяги, и пока он, тяжело покачиваясь, постепенно замирал в воздухе, Апрелька успевал выслужить на задних лапах три, а то и четыре семечки, всем видом выражая своему господину полное обожание.
Ходовые двигатели взвывали, гигантские шестерни снова плавно выбирали зазор, и тогда железная туша одновременно отрывала от мерзлого грунта оба своих лапчатых упора и, подняв до отказа, перебрасывала их дальше, тоже к югу, и они со страшной силой упирались в новую точку земли и тяжело, по-инвалидски, подтягивали за собой свернутый толстыми кольцами силовой питающий кабель и всю экскаваторную базу - круглую в сотни тонн платформу, которая и служила передвижным фундаментом всего сооружения. И так было столько раз, сколько было железных шагов. И каждый раз сердце у Апреля замирало от этой наземной качки, потому что теперь он знал - пройдет время и все изменится вокруг, и его железный корабль ушагает отсюда дальше, вперед, а впереди его ждут новые неизвестные места, и он их обязательно проверит, тщательно обнюхает и обязательно как следует пометит, потому что будет он там первым. Сидел Апрель во время шагов всегда внизу, в базе, ближе к земле - там качки были сильней, и поэтому еще острей и зазывней были его волнение и песий гон в неведомое.
…За спиртное обычно отвечали бугор с Аверьяном - в очередь, а закусью всегда заведовал Чен, с легкой руки бугра назначенный кулинаром херовым. Хотя на самом деле отличалась по этой части Ченова супруга. По части приготовить и прислать в экипаж. Новый год был назавтра, смена из-за этого короткой была по закону, ну а по первой они выпили уже с утра, включив компрессора тормозов через час после начала работы.
- Слышь, Ченя, а когда ж мы кашу-то твою спробуем, из кишки? - Аверьян подмигнул бугру, и оба заржали.
Чен тоже улыбнулся и, не принимая игры старших по экипажу, серьезно ответил:
- Ну, это ко дню моему, к апрелю…
- К нему, что ли? - Аверьян разлил еще по одной и кивнул на Апреля, смирно сидевшего рядом в ожидании праздничной подкормки.
Услыхав свое имя, пес вопросительно посмотрел на Чена и почесался.
- К нему, но не раньше, - снова серьезно ответил Чен. - Раньше, у него кишка тонка будет, для набивки. И весу убойного тоже еще не наберет, в рагу чтоб…
Бугор и вторая рука снова заржали, на этот раз по-настоящему, до слез и колик в животе. Аверьян выдавил через смех:
- Какому врагу, Ченя? Ты чего, брат, с одной так заторчал, что ли? А то тебе еще кабель сегодня перекладывать.
- А ему его враг подтащит, - тоже через смех подхватил бугор. - Ченя его в плен завоюет, на кишку заманит…
Теперь они уже смеялись вместе, и Апрель тоже подскакивал от радости, подступившей к горлу где-то там, внутри перепачканной солидолом шеи, на своем диэлектрическом резиновом коврике, который служил ему постелью и местом с самого первого дня его появления в чреве этого доброго железного зверя, все дальше и дальше ушагивающего сквозь ледяную полярную ночь вместе с длинным, пролетом в сто погонных метров, носом и страшнозубым, объемом в двадцать кубов, рылом.
На первое апреля семь сделанных к концу года миллионов им установили уже как план.
- Зря старались, мудаки, - огорчился бугор. - Теперь упирайся, новый кубаж одолевать…
Но снова одолели, и уже к концу третьей декады марта Гришка Блюмкин - разрезовский маркшейдер, москвич, тоже завербованный, но не жить, а по контракту, - заскочил после обмера к ним на ЭШ и картаво поздравил с выполнением.
- Тьфу, блядь, - сплюнул на пол бугор после Гришкиного ухода. - Там Блюмквисты были, здесь - Блюмкин этот, москаль картавый. Никакой жизни. Теперь новый план дадут, еще хуже, а там - еще…
- Ничего, бугор, - весело возразил Чен. - Там, глядишь, снова натянем, а то - опять перекроем.
- С вами перекроешь, - все еще недовольно пробурчал бугор, - работнички…
После смены Чен в дежурку не полез.
- После приеду, с другой, - загадочно сообщил он Аверьяну.
Бугор уже забрался в кузов и только равнодушно махнул рукой, успев крикнуть:
- Фидер после выруби, а то забудешь! И Апрельке воды на ночь тоже не забудь…
Апрель крутился тут же, у Ченовых ног, радуясь, что не все уехали разом, как обычно. Дежурка фыркнула плохим бензином, развернулась и исчезла в тусклом световом промежутке полярного межсезонья…
Когда на следующее утро подсобник не явился к отправке дежурной машины, Пашка, карьеровский шофер, спросил:
- А где Ченька-то ваш? Я ждать не буду!
- Трогай, - решил бугор. - Семеро одного не ждут, сам приедет после…
На экскаваторе кто-то был, потому что, когда они подъехали, свет в кабине горел.
- Он что, тут ночевал, что ли? - удивился бугор.
- Может, с бабой? - внес дельное предположение Аверьян, таинственно посмотрев на бугра. - А?
Такое случалось не раз в машинистской жизни, разнообразя порой экскаваторные вскрышные будни, но затрагивало по обыкновению интересы лишь главного начальника - капитана корабля. Экипажу это не дозволялось. Бугор ничего не ответил, хмыкнул только, и они пошли к экскаватору.
Чен, живой и здоровый, встретил их в кабине. Он сиял.
- Чо случилось-то, Чень, чего ты оставался-то? - первым делом спросил подсобника Аверьян. Он посмотрел по сторонам, потом высунул голову за дверь и глянул туда тоже, в холодный и полутемный машинный зал: - А где Апрелька-то?
- Сюрприз! - загадочно объявил все еще сияющий Чен. - Сюрприз будет!
- Какой там еще сюрприз, - раздраженно бросил бугор, - давай, запускаемся, и так ждали тебя, ждали, где собака-то?
- Будет собака, будет, - опять весело ответил кореец, невзирая на бугровую утреннюю строгость, и добавил: - Все будет. К обеду…
Он вытащил из-под шкафа ключ на тридцать два, надел ватник и затопал вниз по ступенькам, в сторону базы.
Первый раз они ходили по малой нужде сразу перед ранним обедом - около двенадцати. Бугор вырубил движки и спросил:
- Кто со мной?
Компанию составил Аверьян, а Чен остался собирать обед, как было у них заведено. Готовили они тут же, в кабине. Чай, суп и картошку варили своим кипятильником - два бэушных лезвия "Нева", связанные ниткой через диэлектрик, и присоединенные к 220 вольт медными проводами, кипятили ведро за полторы минуты. Потом Чен прочел, что медь ядовита для здоровья, и они пересоединили прибор на алюминий. Вкуснее не стало, но полезней - значительно.
Они поднялись в кабину и ахнули: на столе, покрытом белой бумажной скатертью, был накрыт пир. Настоящий пир, без обмана, с литровой "Северной" в центре, той самой, красивой, с сине-золотой этикеткой, какую никто в местной торговой сети не брал по причине дороговизны. Рядом - все по порядку: корейская морковка, острая такая и нашинкованная мелко и длинно, как красная лапша. Дальше шла тонко напластанная сырокопченая колбаска, из привозных. Потом - огурцы, пастеризованные венгерские, из банки, не сморщенные из бочки, как вразвес, а, наоборот, с пупырышками и хрусткие. Сыр тоже был, и тоже хороший, - твердый и с дырками, похожий на швейцарский. Бугор пробовал такой один раз, там еще, в Силламяэ. Дальше - более-менее: кока-кола, чеснок маринованный и пирожки из карьеровского буфета. Рядом докипала быстрая картошка, в ведре, на бритвах. Тарелки были одноразовые, из картона, а одна - настоящая, общепитовская, и даже не тарелка, а, скорее, блюдо, овальное, окаймленное по краю золоченой вязью, и с красивым глазуревым штампом "TCP" - трест столовых и ресторанов. На нем размещалась странная еда - длинная толстая колбасина с поджаренными краями, разделанная на крупные дольки, раздвинутые по длине блюда. В разрезе кусков просматривалась упругая начинка - что-то темно-крупчатое с крутыми яйцами по центру, запеченными внутрь. Все это украшало по паре веточек петрушки и укропа.
- Ну как, - спросил Чен, довольный произведенным эффектом, - нормально?
Бугор почесал затылок:
- А в чем дело? Праздновать-то чего, какой праздник?
- Мой! - гордо ответил Чен. - Мой праздник! Деньрожденье у меня сегодня, вот!
- Врешь! - сказал Аверьян довольно. - Врешь, Ченя, а сколько тебе?
Чен выдернул из сети кипятильник, прикрыл ведро крышкой, оставив щель, и слил отварной кипяток в кастрюлю. Потом он оттянул плексигласовую форточку и выплеснул кипяток за окно.
- Прошу садиться, пожалуйста, - галантно произнес он.
- Зря ты, кипяток-то, - с сожалением сказал бугор, усаживаясь за стол, - Апрельке бы потом наварили в нем чего… - он стянул с себя ватник. - А вообще, поздравляю, помощник. - Скупая похвала вырвалась-таки из бригадирских уст: - Молодцом!
- Спасибо, бугор, - ответил Чен, тоже устраиваясь за столом. - Только Апрельки нету больше, я бы про кипяток-то вспомнил.
- Как так, нету? - весело спросил Аверьян, скручивая винтовую пробку с "Северной" в предкушении непланового пира за кореянский счет. - А где ж он тогда?
- А вот. - Чен указал пальцем на блюдо с золоченой каймой. - Вот он, я ж обещал к апрелю приготовить, кишку-то набить собачью, забыли? - подсобник говорил так обыденно и правдоподобно, одновременно начав разваливать по тарелкам горячую картошку, что у бугра вдруг по спине пробежал легкий холодок. У Аверьяна - тоже, но ближе к паху…
- Погоди, - произнес бугор, - а, правда, где собака-то? Нет собаки-то!
Рукастый Чен, не отрываясь от официантского дела, снова сказал:
- Да я ж говорю, забил я его, на колбасу корейскую, с кашей грешневой, вон же, щас пробовать будем, под горячее, на блюде… - и опять сказал это по-правдивому страшно.
- Ну, хватит! - бугор поднялся с места и строго спросил: - Где собака, ебена мать, я спрашиваю. Апрель где мой?
Аверьян в страхе взглянул на бугра, потом на корейца.
- Постой, бугор, - испуганно, опустив ведро с картошкой на пол, сказал Чен, - мы же вместе это решили… Это…