До этого, слава богу, не дошло, но, когда все встали и принялись пить болгарское вино из чашек, пытаясь при этом беседовать, к нему подошла молодая дама и спросила, как ему понравились ее стихи. А он до этого момента даже не знал, что, оказывается, читали и стихи. Пока он соображал, что в данной ситуации было бы меньшим из зол - сказать правду или пробормотать что-нибудь общее, ни к чему не обязывающее, - к ним подошел Бородатый и спас его. Он сказал даме, что, если бы у меня было желание высказаться, я бы это уже сделал и что некрасиво так наседать на меня. Рудольф, с приветлизой улыбкой глядя на даму, возразил, мол, ах, оставьте, ничего такого в этом нет, но та, к счастью, обиженно удалилась. С этой минуты Рудольф старался держаться поближе к Бородатому, чтобы тот отражал все дальнейшие атаки молодых авторы.
До этого места в новелле не было никаких признаков присутствия Аманды; сегодня мне это кажется странным, потому что среди множества лиц, то появлявшихся, то исчезавших, не было ни одного, которое бы я уже не видел в тот вечер. Кто-то осведомился об общем впечатлении Рудольфа от увиденного и услышанного (против этого вопроса Бородатый не стал возражать). Рудольф сказал, что тексты, конечно, были очень разными, однако все они наводили его на одну и ту же мысль: что молодым авторам, может быть, все-таки лучше описывать какие-то реальные процессы и события и поменьше философствовать и выражать свои собственные взгляды на жизнь. От него не укрылось разочарование задавшего вопрос, но ничего более утешительного он ему сказать не мог.
Заметив, что кое-кто уже покидает собрание, он решил, что теперь и сам может уйти, не рискуя показаться невежливым, - не могут же они ожидать от почетного гостя, что тот подаст пальто последнему участнику мероприятия. Он через головы показал Бородатому на свои часы, постучал пальцем по циферблату и с сожалением пожал плечами. Бородатый не тронулся с места, но, похоже, не собирался возражать. Он поднял руки над головой, сложил ладони вместе и потряс ими в знак благодарности. Рудольфу этот жест показался несколько снисходительно-покровительственным, но зато он вновь обрел свободу.
На самом деле я ушел не после того, как откланялись первые гости, а смылся еще во время выступлений. В длинном коридоре, который я надеялся увидеть пустым, я обнаружил Аманду и подумал: "Куда ты до сих пор смотрел?" Она растерянно стояла перед вешалкой, которую, по-видимому, только что нечаянно сорвала со стены; у ее ног высилась гора пальто и курток. Она держала в руках край собственного пальто и изо всех сил тащила его из кучи, но никак не могла вытащить. Было ясно, что она точно так же тащила его с вешалки, когда та еще висела на стене, то есть этот акт вандализма - ее рук дело. Торчать в коридоре было опасно: в любую минуту кто-нибудь мог выйти из гостиной и обнаружить мое дезертирство.
Аманда оглянулась и как будто с облегчением вздохнула, увидев, что других свидетелей, кроме меня, нет. Она сообщила, что вешалка вдруг пошла ей навстречу и рухнула на пол. Я ответил, что хорошо могу себе это представить. Она спросила: "Что же теперь делать?" Я сказал, что самое лучшее, это как можно скорее исчезнуть, и она, похоже, разделяла мою точку зрения. Она даже готова была махнуть рукой на свое пальто и уже повернулась к двери, но я удержал ее, заметив, что последнее, то есть единственное оставшееся на вешалке, пальто изобличит преступника. Я проделал некое подобие борозды в этой свалке одежды, и ей наконец удалось последним рывком высвободить свое пальто, довольно потертое, цвета лаванды. Уже на лестнице я сообразил, что вандалом скорее всего сочтут меня: мое исчезновение будет гораздо заметней, чем исчезновение Аманды. И это при том, что я вообще пришел без пальто. У меня его просто нет, у меня есть только плащ. Вся надежда была на Бородатого, который приветствовал меня у двери и должен был запомнить, во что я был одет. Внизу перед домом Аманда надела пальто, я рыцарски предложил ей свою карету, и она согласилась. Все это показалось мне слишком глупым для Рудольфа.
Литературный вечер начался в конце дня, Рудольф надеялся, присоединившись там к какой-нибудь живой компании, хотя бы благополучно убить вечер. На лестнице до него дошло, что он не знает ни одного человека в городе, которому мог бы позвонить и спросить: "У тебя есть время?" А единственный клуб, в который он мог бы пойти, отпадал по той причине, что там почти всегда торчала одна из его двух бывших жен. Правда, оставалась еще одна знакомая, с которой он мог бы встретиться, некая Коринна, художник по костюмам из Комише Опер (но с ней у него все еще было под вопросом, надо было еще как следует подумать, стоит ли развивать эту связь).
В парадной, у выхода на улицу, стояла Луиза. Она пережидала дождь, который, наоборот, только усиливался; на краю тротуара расползались под дождем серые кучи снега. Когда Рудольф спустился вниз и тоже в нерешительности остановился рядом с ней перед выходом, она спросила: "Вы тоже решили уйти?" Из этих слов он понял, что и она была в квартире Бородатого, хотя ее лицо было ему незнакомо. Он подумал: "Куда ты смотрел?" - и ответил, что мероприятие оказалось длиннее, чем он предполагал, а у него еще есть кое-какие неотложные дела. Она кивнула. Ее совершенно точно не было среди выступавших, иначе бы он ее запомнил. Он сказал, что, откровенно говоря, у него нет никаких неотложных дел, просто ему вдруг стало скучно. Она улыбнулась и опять кивнула. Он увидел, что ее сиреневое пальто неправильно застегнуто: вверху осталась лишняя петля, а внизу - лишняя пуговица.
Его машина стояла недалеко от подъезда, он мог бы двумя-тремя прыжками добраться до нее, не успев промокнуть, но теперь это было бы невежливо; ему следовало бы предложить ей довезти ее хотя бы до ближайшей станции метро. Он не придумал ничего лучше, как поинтересоваться, что ее связывает с литературой. Она ответила как человек, у которого было достаточно времени как следует задуматься над этим: "Любопытство". Он сказал: "Значит, то же, что и меня".
Несколько секунд они молчали. Он протянул наружу руку якобы для того, чтобы проверить интенсивность дождя. На самом деле он собирался с духом, чтобы предложить ей чего-нибудь выпить и перекусить в ресторанчике напротив. Вернее, он уже решился на это, но никак не мог придумать какую - нибудь забавную формулировку, чтобы прикрыть неуклюжесть такого предложения. В конце концов он просто сказал, что единственная достижимая цель в такую погоду - это вон тот ресторанчик на противоположной стороне улицы; что она думает по этому поводу? Она посмотрела на часы, как будто недостаток времени был единственным, что может помешать ей принять предложение. За те несколько секунд, пока она думала, он отважился спросить: если сейчас никак не получается по времени, не могли бы они встретиться в какой-нибудь другой вечер? Но она вдруг согласилась. "Включив фантазию, можно даже предположить, что она приняла мое предложение с удовольствием", - подумал Рудольф.
Пока они переходили улицу, они все же изрядно промокли. К тому же в ресторане не оказалось свободных мест. Он знал один ресторан, где для них наверняка нашлось бы место. Он попросил ее подождать в дверях, а сам помчался через улицу за машиной. Это маленькое приключение уже в каком-то смысле объединило их. Куда ехать - было, в сущности, все равно. Запотевшие окна, пижонски-небрежное присутствие западногерманских иллюстрированных журналов на заднем сиденье, запах Аманды. Она хоть и знала, кто он, но до сих пор не прочла ни одной его книги. "К сожалению, эту печальную участь с вами разделили очень многие", - сказал Рудольф.
То, что она очень молода, он заметил сразу, но, когда она принялась изучать меню, он понял, что старше ее по крайней мере на двадцать лет. Он никогда бы не написал то, что подумал: "Она выглядит так, что в нее с ходу можно влюбиться". Есть ей не хочется, сказала она, разве что какую-нибудь маленькую закуску: она сегодня никак не рассчитывала оказаться в ресторане. Он дерзнул поинтересоваться ее планами на сегодняшний вечер в надежде на то, что у нее не найдется более интересного занятия, чем провести его с ним. Она ответила: ее муж сидит дома с ребенком и она уже почти исчерпала свой лимит времени.
Несколько лет назад он написал рассказ о женщине, которая живет с мужчиной гораздо старше себя. Позже он понял, что этот сюжет - продукт его неосознанной мечты. Его первая жена была старше, вторая всего на год моложе его, и он постепенно пришел к убеждению, что мужчине без возраста, как он, нужна женщина намного моложе. Но все его студентки или редакторши, с которыми он теоретически мог бы начать роман, не выдерживали никакой критики. Моя сестра Сельма живет с мужчиной намного старше ее, и каждый раз, когда я их вижу, я думаю: "Повезло же ему!"
Я уже не помню, сколько времени они провели в ресторане. В памяти остались кое-какие детали этого вечера, но теперь я уже не знаю, были ли они всего лишь частью замысла и я забраковал их в процессе работы, или они все же вошли в повесть. Как она сняла туфли, потому что у нее промокли ноги. Как за одним из столиков неподалеку от нас вдруг вскочила с места женщина и с плачем бросилась на улицу и как ее спутник посмотрел по сторонам извиняющимся взглядом, не смея побежать за ней, поскольку еще не успел заплатить. Как я спросил Аманду, как ее зовут, и как она ответила: Аманда Венигер, девичья фамилия Цобель, и как я подумал: наконец-то интересное имя. Упоминание девичьей фамилии было уже вторым сигналом о том, что она замужем; я решил, что если будет еще один, то я скажу, что, кажется, я наконец понял смысл ее намека.
Пока мы ждали свое мясо по-сербски, единственное блюдо быстрого приготовления в меню, я думал о том, как бы удивить и расшевелить ее каким-нибудь замечанием, чтобы не задавать без конца вопросы, как будто я заведующий отделом кадров, выясняющий ее анкетные данные. Она не прилагала никаких усилий, чтобы поддержать разговор; может быть, из смущения (что мне очень понравилось бы), а может, потому что была несловоохотлива; она только отвечала на мои вопросы.
Вопрос, над чем она сейчас работает, то есть что пишет, дал на первый взгляд вполне удовлетворительный результат: Аманда изумленно посмотрела на меня. Она, видимо, мысленно пробежала весь наш разговор (что не составляло особого труда, поскольку сама она почти ничего не говорила) и спросила, с чего я взял, что она пишет. Я сказал, что пока еще в состоянии сложить два и два, и напустил на себя вид, будто это всего-навсего простой фокус с элементами ясновидения. Но мой успех оказался сомнительным: она рассердилась, оттого что я без труда смог разгадать этот ее маленький секрет. Может, она даже почувствовала что-то вроде унижения? Она всего лишь дилетант, сказала она смущенно, во всяком случае была им до сих пор, и не считает себя моим коллегой. Она еще больше замкнулась и на все дальнейшие вопросы о ее сочинительстве только отрицательно качала головой. Даже мое замечание, что вся литература делается как раз непрофессионалами, что все писатели - дилетанты, из которых лишь немногим удается с годами приобрести определенные навыки, не смогло выманить ее из этого упрямого молчания. Я сказал, что если она хочет, то я с удовольствием обсудил бы с ней как-нибудь при случае ее - не знаю, что именно, - рассказ или повесть. Мне это показалось самым надежным средством добиться следующей встречи. Но я ошибся. Она ответила, что это слишком щедрое предложение, а ей действительно нечего мне показать, и опять посмотрела на часы.
Когда она ушла, Рудольф готов был поклясться, что она несчастна в браке. Он, пожалуй, не смог бы сказать почему, но он чувствовал это и был уверен, что чутье его не обманывает - знание психологии! Он представлял себе Луизу страстной натурой, к тому же женщиной, которой не чужды любовные приключения, хотя у него не было для этого ни малейшего повода. Он представлял себе разные картины: она в его объятиях, она у стойки портье, заполняющая формуляр; ее лицо с закрытыми глазами и приоткрытым в ожидании поцелуя ртом… Он не был помешан на женщинах и не стремился покорить каждую понравившуюся ему женщину. Несмотря на свои сорок семь лет, он не мучился сознанием того, что время уходит. Иногда он отказывался от попыток добиться взаимности из-за элементарной лени, если предмет его желания казался ему недостаточно выдающимся, а иногда просто из страха быть отвергнутым: уж если позор поражения, то надо хотя бы знать, ради чего, вернее, кого. Луиза, на его взгляд, стоила таких жертв.
Ночью я долго пытался припомнить какой-нибудь жест или взгляд Аманды, который можно было бы истолковать как знак надежды. Я не вспомнил ничего, если не считать того, что она приняла оба мои приглашения (в первый ресторан, а затем во второй, хотя все эти маневры потребовали и времени, и определенных усилий). Я знаю людей, которых нисколько не огорчает равнодушие или антипатия женщины; я не из их числа. Я говорил себе: отсутствие ободряющих знаков еще не означает равнодушие, но этот аргумент казался мне теорией, не имеющей ничего общего с конкретным случаем. В молодости я каждый раз воспринимал как обиду или оскорбление, если женщина оставалась ко мне равнодушной. Не стану утверждать, что сегодня я уже вырос из этого мальчишества, но теперь я хотя бы сознаю нелепость такого подхода: я научился "прощать" женщинам их равнодушие или антипатию ко мне.
Рудольф тоже достиг этой ступени зрелости. Он в ту же ночь признался себе, что Луиза, похоже, произвела на него более сильное впечатление, чем он на нее. Конечно, это его несколько огорчало, но особой печали по этому поводу он не испытывал. Романы с замужними женщинами были чреваты неприятностями. Его друг, Барух, чуть было не погиб из-за одной такой истории (то есть мой друг Барух): он имел несчастье связаться с женой своего коллеги; тот вывел их на чистую воду и развелся с женой, а Баруху пришлось расхлебывать эту кашу. Возможно даже, что коллега намеренно подсунул ему свою жену, чтобы избавиться от нее; у Баруха было такое подозрение, но доказать он ничего не мог. Да и что бы это ему дало, если бы он даже разоблачил мерзавца? Одним словом, после всего случившегося Барух прожил с этой женщиной пять лет, чего ему в нормальных условиях даже в бреду не могло бы прийти в голову.
В случае с Луизой дело осложнялось тем, что у нее был не только муж, но, оказывается, еще и ребенок. К тому же она человек замкнутый, рассуждал Рудольф, ни малейшего признака юмора, сияющей легкости. Или можно все-таки попытаться объяснить это смущением от неожиданного знакомства с ним? Он записал в дневник, что попытка добиться взаимности у замужней женщины предполагает наличие определенной решимости, которой у него уже, похоже, нет.
Установить с Луизой контакт оказалось очень непросто: адреса ее он не знал, а в телефонном справочнике ее фамилии не оказалось. Десять дней у него не клеилась работа, он был не в силах сосредоточиться, потом ему вдруг пришло в голову, что она не звонит ему только потому, что не знает номер его телефона, и ему очень понравилось это предположение. В конце концов он сделал над собой усилие и позвонил Бородатому. Он сказал, что пообещал Луизе книгу с автографом и в спешке забыл спросить у нее адрес. Бородатый удивился странному совпадению: несколько дней назад ему звонила Луиза и просила номер его телефона. Он, конечно, не дал ей никакого номера, тут, мол, он может на него положиться. Рудольф готов был обнять его за бесценную информацию, давно он уже не получал таких приятных известий! Чтобы хоть как-нибудь отблагодарить Бородатого, он соврал, что литературный вечер ему очень понравился.
Он долго не мог придумать повод для звонка. Теперь, когда у него были основания надеяться, что она и сама не прочь встретиться с ним, ему, пожалуй, необязательно было прибегать к каким-то особым военным хитростям. "Нет ли у вас случайно желания встретиться со мной?" "Что, если нам встретиться?" "Может, вы все-таки покажете мне хоть пару страниц вашей рукописи?" "Я слышал, вы пытались выяснить мой номер телефона - я к вашим услугам". "Мне бы очень хотелось еще раз увидеть вас". Он бы с удовольствием как-нибудь подсунул ей свой номер телефона, но как? Просить об этом своего приятеля Бородатого он не мог, а других общих с ней знакомых у него не было.
Проще всего, конечно, было дождаться своего дня рождения. Он мог бы устроить вечеринку по случаю своего сорокавосьмилетия (чего он не делал уже много лет) и пригласить Луизу в числе многих гостей. Но ждать еще три недели он не хотел. Наконец в какой-то момент все эти уловки и соображения вдруг показались ему глупыми и унизительными. Он выпил коньяку и, приказав себе быть спокойным, решительно направился к телефону. "Если она мне откажет, я от этого не стану хуже", - успел он еще подумать, набирая ее номер.
Трубку снял не муж и не ребенок - он услышал голос Луизы. (В первой редакции ему ответил муж Луизы, но ничего интересного из этого не получилось, это была просто лишняя потеря темпа.) В трубке слышен был телевизор - не радио, а именно телевизор: он узнал голос из фильма, звук которого только что выключил у себя. Изображение осталось, а звук шел из ее квартиры. Луиза не скрывала, что обрадовалась его звонку. Пару дней назад, сказала она, она пыталась узнать номер его телефона, но тщетно. Рудольф ответил, что именно поэтому и звонит, и почувствовал себя мелким воришкой - именно ссылку на ее попытку связаться с ним он еще минуту назад считал самым нечестным из всех возможных вариантов. Она, по-видимому, все же решилась показать ему свою рукопись, спросил он.
Она ответила после долгой паузы: "Вы угадали". Что это была за пауза? В их разговоре теперь вообще было много пауз, они говорили друг с другом как люди, которым некуда спешить: то и дело молчание, сигнализирующее о том, что смысл разговора не столько в обмене информацией, сколько в самом общении. В одну из таких пауз он сказал: "Сейчас она обнаружит пропажу любовных писем". Сначала Луиза ничего не поняла, но через несколько секунд решила загадку без его подсказки. Она захихикала, выключила телевизор и сказала, что никогда бы не поверила, что настоящие писатели тоже смотрят такие дурацкие фильмы.
Во время следующей паузы он собрался с духом и сделал признание, развязавшее ему руки. Он сказал, что это всего лишь наполовину правда - то, что он решил позвонить ей только после того, как узнал о ее безрезультатной попытке связаться с ним; вернее, это чистая ложь. Он сам позвонил Бородатому, чтобы узнать ее номер. Зачем? Затем, что ему хотелось увидеть ее - если уж обходиться без громких слов; увидеть с рукописью или без оной. Затем, что он очень редко встречает людей, с которыми ему хотелось бы встречаться часто.
Луиза не побоялась признаться, что хотела позвонить ему приблизительно по той же причине. Она только дома поняла, что и сама расстроилась от того унылого впечатления, которое, должно быть, произвела на него в ресторане. Она гораздо общительней, чем это могло показаться в тот вечер. Все дело, наверное, было в цейтноте и первых симптомах гриппа, которые она к тому времени почувствовала. Во всяком случае, она сидела, надувшись как сыч, и он, наверное, решил, что она пошла с ним только для того, чтобы испортить ему вечер.