Помедлив немного, он добавил: "Разве что чуть-чуть… самую капельку, я все же - один из мелких негодяев!"
Когда вошла жена, он притворился спящим.
Госпожа Ковач легла рядом.
- Спишь? - спросила она.
- Нет, - ответил он. - Только стыдно самого себя, вот и делаю вид, будто это и не я вовсе…
- Ты все про то же?
- Да! Вернее сказать - уже нет… теперь столяр Ковач уже не думает, теперь он слушает…
Женщина тихо произнесла:
- Знаешь…
- Что?
- Я смогла бы сделать выбор…
Ковач в темноте повернулся к ней:
- Ты это серьезно?
- Да!
Они помолчали, потом жена Ковача сказала:
- Наверное, потому смогла бы, что слишком уж много несчастий выпало на мою долю - на три жизни хватило бы…
- В этом все дело?..
Конечно… - Женщина приподнялась на локте. Помолчала, потом снова опустила голову на подушку. - Я знаю, у вас дома тоже трудно жилось, но, когда вспоминаю нашу жизнь, уже и сама не понимаю, как мы вообще выдержали? Мне еще только двенадцать было, а я зимой ли, летом ли - уже с рассветом бежала в отдел доставки, и, когда другие дети, мои сверстники, еще только отправлялись в школу, я, полузамерзшая, уже кончала разносить газеты. Вниз по лестнице, вверх по лестнице… Понять не могу, как я это вытерпела? Один наш родственник на скотобойне работал. Так я каждое утро к половине восьмого к нему бегала, и он выносил для нас три литра сыворотки, они там ею свиней и телят кормили. Это и был наш завтрак. На девятерых-то детей! Боже мой, какая нищета! Сыворотку я носила в кастрюле, дужку к ней мы из шпагата связали, с этой кастрюлей, бывало, и таскаюсь, пока все газеты не разнесу, а на обратном пути смотрю, как другие дети в школу идут. На этом - одно зимнее пальто, на том - другое зимнее пальто, иной и в шубе шагает, а у меня рваные калоши на ногах и какой-то старый-престарый мужской пиджак, в хорошем платке и то теплее. В витринах выставлялись куклы с прическами, они всегда распродавались, покупатель всегда находился, только и они больше стоили, чем отец получал не знаю уж за какое время, пока у него была работа и не нужно было бродить в поисках случайного заработка - чтобы прокормить нас. У кого бы я ни работала, на меня лишь кричали, ругали мою мать, потому что я вечно ходила сонная, хотелось лечь и уснуть… И чтобы теперь самой стать одной из тех, кто кричит на обездоленных? Я-то помню, что тогда чувствовала!.. И что переживала, глядя на тех, кто меня бранил, хотя у них-то всего было вдосталь!
Помолчав, она заговорила снова: - Вот почему я смогу выбрать. Лучше уж любые лишения… в этом я, увы, разбираюсь! Но выбрать твоего Тиктаку или как его там - нет, лучше умереть!
Ковач не проронил ни звука. Оба долго молчали. Потом женщина вдруг сказала:
- Нет, все-таки я не смогу выбрать!
- Но ты ведь только что говорила, что уже выбрала?
- Да. Уже и выбрала… И все-таки не смогу! Я уже ясно чувствовала, вот как теперь, что предпочитаю участь Дюдю и никакую другую, - но тут вспомнила про вас! Ты не прав, будто не важно, одни мы или нет. Будь я сама по себе, я бы выбрала Дюдю, это так же верно, как то, что я вас люблю… А вот хватит ли у меня сил вынести, чтоб и вы страдали, как я? Разве моя мать не мучилась еще больше, глядя на мои муки? Разве не ей было хуже всех? И разве бы она не отдала все, что могла, лишь бы не видеть, как мы бедствуем?
Они опять помолчали, и лишь через некоторое время женщина заговорила снова:
- Все мы связаны с жизнью других людей и не можем решать, как подсказывает сердце! Иногда ради них мы способны быть сильными, а иногда из-за них же бываем совсем слабыми!
И прибавила:
- Очень, очень сильными… и совсем-совсем слабыми!
Она не сказала, что окончательно выбрала Тиктаку.
Хотела сказать, но не повернулся язык.
Ковач лежал неподвижно, вглядываясь в окружающую тьму.
"Счастливый человек! - мелькнула мысль. - А я только о себе думал…"
Позднее, уже далеко за полночь, услышав ровное дыхание жены, он осторожно слез с кровати и прямо тут же опустился на колени. Уткнувшись головой в кровать, сложил вместе руки. И стал молиться, как привык с детских лет, но на этот раз исповедуясь в своей слабости; чувствуя, как комок подкатывает к горлу и как пылает лоб, молил бога простить его за то, что он окончательно выбрал Томоцеускакатити, - увы, слаб человек, и никому это не известно лучше, чем богу!
4
Трактирщик, проводив гостей, потушил свет, распахнул двери и окна - проветрить помещение. В темноте привычными движениями навел порядок на стойке. Вымыл стаканы, наполнил вином бак, расставил стулья и вышел на улицу стряхнуть со скатертей.
Стоя на мостовой, взглянул на небо и подумал, повезет ли пережить эту ночь без бомбежки. Все вокруг окутывал густой туман, синие лампочки испускали очень слабый свет и были едва заметны. Где-то раздавались мерные шаги патруля, с громким скрежетом проехал по одной из ближних линий трамвай.
"Ну и отвратный же был тип! - вспомнил хозяин кабачка, заслышав шаги патрульных. - Отъявленный негодяй и мерзавец! А у второго в бумажнике столько денег, что небось и родственничкам тысчонки три-четыре отвалил! И меня же назвал ловкачом за мою палинку. Если я ловкач, то кто же тогда он, с такими деньжищами? Кто же такой подох, чтоб у этого завелось столько денег? Или сколько же их окочурилось? Скотина! Грубая скотина. Живодер! Ума меньше, чем у моей кошки. А другой-то! Вот уж действительно… Мерзавец над мерзавцами! По сравнению с ним этот толстосум просто обыкновенный живодер! Дурак…"
Он свернул скатерти и отнес их обратно в заведение. Потом возвратился, опустил на окнах жалюзи, опустил жалюзи и на двери, но так, чтобы под ними можно было пролезть. Потом закрыл их изнутри на замок, затворил дверь и тоже запер.
"Мелкий жулик, дурак…"
Он ощупью пробрался меж столов до самой стойки, потом нащупал дверь в свою квартиру.
"Так оно и правильно! Быть коллегой Белой и никем больше! Коллега Бела во всем сама любезность!.. Приятно слышать, когда про тебя так говорят! Когда хотя бы не сколько человек уважают тебя за то, что им хорошо в твоей компании! И тот, кто заявляет, будто в жизни можно достичь большего, тот либо полоумный, либо враль! Или негодяй…"
Он миновал маленькое складское помещеньице, расположенное сразу за кабачком. Собственно, это была прихожая с выходом во двор, но ей не пользовались, ходили прямо через кабачок. Пройдя между бочек и ящиков, он открыл дверь в кухню.
- Бог в помощь, старая девушка!
- Это твоя тетушка, золотце! Это она - старая девушка, дорогой, - отвечала ему жена.
Хозяин кабачка подошел к жене, обнял ее за плечи и поцеловал. Это была крупная, грудастая и широкозадая женщина, уже в летах, но крепкое, здоровое создание с безупречными зубами, живым и острым взглядом черных глаз. Взглянет, ты и с "копылков долой", как говорят в деревне. Под кургузеньким цветастым халатиком из ситца угадывались мощные упругие бедра, и с одного взгляда становилось, ясно, что огромные, набухшие груди были такими же крепкими и тугими. Трактирщика никак нельзя было назвать коротышкой. Значительно выше среднего роста, он весил килограммов сто, но и жена его ни в чем ему не уступала. Она тоже потянула бы на центнер, однако полнота не портила ее фигуры, которая, несмотря на исключительные габариты, сохраняла статность и соразмерность. Халатик сидел на ней очень удачно: она стянула его в талии, из-за чего груди вздымались еще выше, а пышный зад при каждом шаге мерно волновался, что так нравится мужчинам. Икры обтягивали синие вязаные чулки, и к тому же она носила красные сегедские домашние туфли, что доказывало, как далеко еще их владелице до старости, насколько чужды ей старческие ощущения и вкусы. Вырез на груди открывал безукоризненно белую кожу, а висевшая на шее нитка дешевых красных бус только подчеркивала эту белизну.
- Значит, ты не старая девушка? - спросил трактирщик. - И даже не моя старая девушка?
- Это мы еще поглядим, золотко, - отвечала женщина, с поразительной легкостью высвобождаясь из мужниных объятий. - Время покажет, старичок, поглядим, кто будет смеяться последним.
- А может, уже кто-то и смеется, а, моя прелесть?
- Уж не ты ли? - Она отстранилась, халат на ней заколыхался и пошел волнами. - Я не люблю, голубчик, когда человек только языком болтать горазд…
Трактирщик пришел в хорошее расположение духа. Он не мог оторвать взгляда от этой пышной плоти и уже бог весть в который раз со времен женитьбы думал о том, что не ошибся, взяв в жены эту женщину.
- Всего хватает! - непроизвольно вырвалось у него. И хотя он думал не только о жене, но в первую очередь о доме, заведении, о согласии и беззаботной жизни, женщина обернулась, игриво прищурила глаза, по-девичьи выгнула шею и сказала:
- Всего хватает у того, кто не пропивает, старичок.
С этими словами она подошла к печке и принялась за работу. Каждый вечер она готовила мужу молоко и черный кофе. Смешав одно с другим, она поставила на тарелку и понесла к столу. Трактирщик уже занял свое место и, когда женщина оказалась рядом, быстро вытянул руку - и пальцы его исчезли под халатом, утонув в пышных телесах.
- Ах, мать твою!.. - Он привлек женщину к себе.
- Что такое, старичок? - спросила женщина, почти накрыв мощным бюстом голову коллеги Белы - Что это такое, коллега Бела?
Пока муж пил кофе, женщина убрала со стола шкатулку с шитьем, штопальный грибок и чулки - следы вечерних занятий. Потом сходила в комнату и вернулась с ручкой и двумя тетрадями в синих обложках.
- Что такое? - удивился трактирщик, поднимая взгляд от чашки.
- А что? - спросила женщина.
- Которое, выходит, сегодня число?
- Как раз то самое, коллега Бела! Двадцать пятое, или ты забыл?
- Но ведь двадцать пятое только что было?
- Когда уже было, сокровище?! Видно, у тебя так дела хорошо идут, что совсем не о том мысли, о чем надо…
Она положила тетрадь на стол:
- Лишь бы мне наконец от этого избавиться!..
- Хороша бы ты была, если бы от этого избавилась! Посмотрела бы тогда на себя, поросеночек!.. Честное слово, а я думал, что сегодня только двадцатое или какое другое…
- Двадцатое… - вздохнула женщина. - Когда это уже было?!
Муж вынул пачку "Дарлинга", положил на стол спички и отодвинул от себя чашку.
Женщина тотчас поднялась и принесла пепельницу; поставив ее на стол, сказала:
- Уж не знаю, что с нами будет, если дела и дальше так пойдут.
- А что будет? Ничего не будет! Дела совсем даже не плохи, если сравнить с нашими коллегами… В трудные времена только слабаки да бестолочь трусят. Положись на меня! До сих пор все хорошо получалось и дальше обойдется.
Он протянул руку за тетрадкой:
- Ну, давай сюда!..
Женщина положила перед ним тетрадь и отвернула крышку с чернильницы. Поднеся перо к самым глазам, сняла с кончика приставшую соринку.
- Не будем корчить из себя Дюдю…
- Кого? - воззрилась на него женщина.
- Это частное мнение! - предостерегающе поднял руку трактирщик. - Вас это не касается!.. Словом, все будет в порядке! Только бы кто другой не оказался на месте этого Сабо, тогда пришлось бы все сызнова начинать…
- А почему другой мог бы на его месте оказаться?
- Ну, тогда чтоб нашего господина Сабо бомбой не убило, а то опять все дело сызнова начинать!
- Ты бы лучше о господине Пиллере подумал! Вместо Сабо сколько хочешь других найдется, а вот что станешь делать, если Пиллер уволится?!
- Эх-ма… - произнес мужчина, поджав губы. - Тяжелая жизнь… Ох, какая тяжелая!
Он принялся напевать; напевая, взял в руки перо:
- Тяжелая жизнь… такая тяжелая, как… у моей малютки задница!
- Дурак! - сказала женщина. - О деле думай!
- Как у моей милки прелестная толстая задница!.. - С невозмутимым спокойствием продолжал мурлыкать коллега Бела. Потом подмигнул жене: - Еще два года, золотце, и мы прикроем заведение коллеги Белы. Возвратимся ко мне в деревню и заживем как у Христа за пазухой, вот тогда увидишь, что такое настоящие люди! И сами людьми станем! Маленький домик, коровенка, курочки, добрая землица и так далее и тому подобное… Это будет славно, золотце, дай-ка я отъем от тебя кусочек!
- А про сумасшедший дом, куда меня сначала запереть придется, ты не подумал? - спросила женщина. - Так вот я и поехала с тобой в твою паршивую деревню, Пирипоч, что ли? Дудки, ангелок! Нашел дурочку! Хороши бы мы были!
Муж не стал спорить. Умокнул перо в чернила и сказал:
- Ну, там будет видно!
Поднял глаза на жену:
- Во всяком случае, злобиться тут нечего! Никуда мы не поедем, останемся в Пеште… Но так устроим свои дела, чтобы и в родной деревне тоже кое-чем обзавестись, потому как без земли человек не человек! Это я тебе говорю. Хоть немногим, а обзавестись надо!
- Давай займемся главным! - сказала женщина, пододвигая к нему тетрадь.
Муж застегнул рубашку и пододвинулся со стулом поближе к столу:
- Ну что ж… посмотрим, на что умный человек тратит свои мозги. Если действовать, как намечает коллега Бела, всюду будет полный порядок - и спереди, и сзади, и слева, и справа…
Правой рукой он высоко держал ручку, левой поглаживал на подбородке щетину.
- Стало быть, коллега Бела говорит, к примеру, так: мастер Сабо, будучи жуликом и ревизором железнодорожной кампании, привез в прошлом месяце шестьдесят литров первосортной палинки, не уплатив сбора и пошлины. За это он получает предусмотренные соглашением пятьдесят пенгё; значит, эти пенгё мы впишем вот сюда… - И он старательно выписал число пятьдесят после имени железнодорожника. - Всего круглых пятьдесят пенгё! Но этим дело не кончается! Начальнику поезда, или как там называется эта должность, этому бесчестному мерзавцу за молчание тоже полагается вознаграждение - двадцать пенгё…
- Ну, этот так же получит от Сабо двадцать пенгё, как ты - башенные часы. Да ему ничего и давать не надо, ведь это Сабо все придумал…
- Ну-ну!.. И слизняк не пустяк… Увидит начальник поезда эти денежки или нет - нас не касается…
- Всю эту историю Сабо придумал…
- Наверняка так оно и есть, ангелочек! И все же пусть тот мерзавец забирает свою двадцатку, лишь бы привозил нам палинку так же аккуратно, как и до сих пор. И пусть проваливает к чертям вместе со своей двадцаткой. Все идет хорошо, ты ведь не глупый парнишка, мой Белушка! Вот и славно… Значит, всего им полагается семьдесят пенгё… гори они огнем, ведь у нас это только начало!
Он снова умокнул перо и поскреб другим концом ручки в затылке:
- Значит, так!..
Взглянул на жену:
- А как Пиллер вел себя в прошлый раз?
- Как вел, как вел! Разве я тебе уже не говорила, как он себя вел? Только и твердил: это, дескать, подорожало, то подорожает, этого не достать… того не достать… денег, мол, не напасешься, очень все дорого стало! - Так рта и не закрывал все время, пока тут был, и сыпал намеками, мне уж казалось, не вытерплю и выгоню его пинком в зад!
- Вот этого, золотце, делать нельзя! И не только потому, что он инспектор по торговле, а значит, представитель власти, которого охраняет закон, но и потому, что тогда придет новый инспектор, и коллеге Беле придется все начинать сызнова. Недаром ведь написано - накормленный скот меньше жрет, чем тот, чей черед после придет! Так что нельзя ни с чем торопиться, моя розочка…
- Чтоб ему сквозь землю провалиться!
- Вот и опять мы не понимаем друг друга! Он вообще никуда не должен проваливаться, ведь для нас это все равно, как если бы господина Сабо разбомбило вместе с поездом. Дела идут прекрасно, дай ему бог здоровья - пусть живет, пока свет стоит и уж, конечно, пока живут на свете коллега Бела и его жена. Говоришь, этот мой святоша намеки делал? Стало быть, и он ничего сверх обычной сотенной не получит! Разрази его гром, запишем ему его сто пенгё - и пусть душа его в аду полыхает…
- Пусть он света не взвидит со своей сотней! - не унималась женщина.
- Что верно, то верно! Он ведь свою сотню как раз за то и получает, чтоб ничего не замечать, ради этого можно ему и назойливые намеки простить! Итак, сто пенгё господину Пиллеру. Большие деньги, конечно… а что делать? Выше головы не прыгнешь. Чего уж там, если он вскорости пожелает, чтобы мы ему ручки целовали, и очень будет настаивать, то коллега Бела с радостью и поцелует…
- Хоть бы поцелуями обошлось, ведь это денег не стоит!
Записывая в тетрадь сотню, он при этих словах взглянул на жену. Потом отложил перо и, соединив ладони, переплел пальцы.
- Звездочка моя дорогая! Похоже, что ты все еще не поняла своего старичка! Запомни наконец, что люди вроде нас с тобой тогда лишь и могут чего-то добиться, покуда живут, втянув голову в плечи, и выполняют все, что потребуют от них более крупные шишки! Таково правило! Подожми хвост и делай, что велят! Даже мысли не допускай, что тебе не хочется мириться с требованиями власть имущих, будь то мелких или крупных. Как тебе себя вести и устраивать свою маленькую жизнь, решают они, а для тебя, коли не совсем глуп, главное дело - быть постоянно начеку, вроде как олень в лесу - раскрыть глаза, насторожить уши и стараться уловить, какого поведения от тебя ждут. Понятно? Надо быть начеку, потому что они не привыкли прямо объяснять, как бы им хотелось, чтоб ты себя вел - это ты должен угадать сам! Надо, золотце мое, научиться мысли читать. Так или иначе тебе дадут понять, чего от тебя хотят, и все будет зависеть от того, вовремя и правильно ли ты это понял. В нашем мире это закон успеха! Поэтому придется при случае - если пожелает - у господина Пиллера и ручку облобызать, да и у всякого другого, кто протянет! Тогда про тебя скажут - вот, мол, подходящий для нас человек, никогда воды не замутит, пусть себе живет, от него никакого беспокойства не будет! А коллега Бела и рад, что он как раз тот человек, от которого никакого беспокойства, потому что нет для них ничего милее такого человека. Коллега Бела потому и глуп, что умен, и потому умен, что глуп! Тебе ясно? Еще бы не ясно, умница! Коллега Бела усвоил этот закон и никогда его не нарушит. Поэтому он может спокойно жить себе да поживать, не богато, конечно, но и не в бедности, не слишком хорошо, но и не так уж плохо, то есть в точности так, как коллеге Беле свыше дозволили жить! Я уж не говорю, что именно за это и ближние будут уважать коллегу Белу, потому как для людишек моего склада нет ничего отвратительней и неприятней человека, который пытается стать другим, чем они сами, не подлаживается и не ловчит, то есть не соблюдает главного правила и тем раздражает кучу мелких ловкачей; сами-то они нарушить правило не смеют, вот и злятся, глядя на человека иной породы, у которого хватает смелости не ловчить. Но суть не в этом! Коллега Бела, как я уже говорил, и умен, и глуп, как и остальные Белы-коллеги, и всегда будет по душе мелким и крупным шишкам. Ну что, ясно как в тумане? Ничего, ты только слушай своего Белушку, и тогда все будет в порядке, жратва будет, а значит, и никаких там… перебоев, которых ты не любишь, так ведь, поросеночек?
Женщина оттолкнула мужнину руку, потянувшуюся было к вырезу халата, и сказала:
- Свинства в этом мире хватает, это уж точно!
- Свинство, не свинство! - Трактирщик снова взялся за перо - Уж не собираешься ли ты что-нибудь изменить? Втяни-ка поглубже голову в плечи да лобызай ручки всем Пиллерам подряд, вот все и будет в порядке. Во сколько это тебе обойдется?