- В мои сто пенгё! - ответила женщина.
- Глупышка! - возразил он. - Гораздо дороже! Но тебе нечего беспокоиться… Гораздо дороже, и не только в смысле денег… но нечего тебе ломать над этим голову. Если бы только в сто пенгё!
Он махнул рукой и передвинул тетрадь.
- Пошли дальше. Следующим идет уж и впрямь отъявленный плут. Вот уж важная птица! Опять же поэтому и надо его обхаживать, как настоящую птичку. Чтоб ей пусто было!.. Ну, подойди-ка сюда, птичка в сапогах, покажи свою головку в фуражке…
- А этот во сколько пенгё? - спросила она.
- Чего уж тут, господи, - вскинул брови трактирщик. - Сам господин окружной комендант! Не какая-нибудь мелкая сошка…
- Небось из нилашистских негодяев.
- Ну ясное дело… Правда, и тот полицейский до него тоже был отъявленный жулик! Зато нынче сам окружной комендант! Мы все ближе и ближе к власти…
- А сколько ему нужно?
Ох, эти деньги, эти деньги… - покачал головой трактирщик. - Ничего-то тебя, кроме денег, не интересует.
- А чем еще и интересоваться, как не деньгами?.. Тому пятьдесят пенгё, этому двадцать, третьему сто, да что я - делаю их или ворую? А на что самой жить?
- Суть не в деньгах, старушка! - вздохнул трактирщик. - По мне, действительно все равно, то ли в денежных делах под их дудку плясать, то ли иным способом откупаться - ручки лобызать или помалкивать, держать язык за зубами, вместо того чтоб послать их к черту или прямо в лицо мерзавцами назвать! А деньги тут просто так, будто тайная вечеря, вроде символа, как нас в школе учили. Вроде примера - показать, что, собственно, за ними стоит, в чем суть. Вот и здесь о том же речь! Начальники свои порядки завели, и мы тут ничего поделать не можем! Каждый день должны им свои рожи предъявлять - вот, мол, и пасть закрыта, и хвост поджат! Ну, а если они то же самое в виде денег потребуют или прикажут, к примеру, каждое утро с полвосьмого до восьми на четвереньках стоять, так это уже без разницы…
- Совсем ты, видно, сдурел. - Женщина уставилась на него, вытаращив глаза. - Что это ты тут за проповеди читаешь? Думаешь, я хоть слово поняла?
- Цыц… цыц, - замахал на нее руками коллега Бела. - Спокойствие, сударыня! Ничего особенного. Нишкни! Вот и все дела!
Он прищелкнул языком:
- Коллега Бела еще вот что скажет: "Нате, чтоб вам сдохнуть, хвост я, так и быть, подожму! А вот что я в это время думаю, того вам не узнать! Каждому свое - и порядок!"
- Да ты рехнулся! Что ты такое плетешь? Лучше про то скажи, сколько этому мошеннику причитается?
- Про то и говорю, тетушка! Господину нилашисту - окружному коменданту, мы натанцуем на четвереньках пять литров палинки, чтоб было что хлестать с утра до вечера…
- Не бывать этому! - вскричала женщина. - Вот теперь я тебе скажу, сколько он с меня получит! Сколько тот сержант получал?
- Полицейский? Два литра! Только это, голубушка, нам уже ни к чему!.. Что значит какой-то полицейский? Вот окружной комендант - это да! Для него мы на четвереньках ползать будем… в прошлый раз он мне так и сказал: "У вас, братец, такая превосходная палинка, что от той, которую вы в прошлый раз присылали, уже ничего и не осталось". Каково, а?.. - Он склонился над тетрадкой: - Пять литров! По шесть пенгё за литр. Значит, тридцать пенгё. Пять литров вина обычного, по два пенгё - еще десять пенгё, тридцать да десять - сорок. Итого, стало быть, сорок пенгё…
- Вот уж негодяй! - вздохнула женщина.
- Конечно, негодяй, - согласился трактирщик и, высунув кончик языка, записал в тетрадь сорок пенгё. Перед прочими цифрами значилось имя железнодорожника, то есть ревизора, а перед суммой в сорок пенгё он изобразил нилашистский крест. - Вот так! Авось умрет геройской смертью!
Женщина тяжело вздохнула:
- Когда придут русские, его повесят вместе с его палинкой!
Муж склонил голову набок:
- А ну как русские не придут? И не повесят его вместе с моей палинкой? А наши начальнички и дальше останутся властвовать? Да еще почище чем теперь? И выиграют войну! Тогда как, золотце? Кто тогда будет тем паинькой, который знал урок прямо как по книге? Глупая жена коллеги Белы или коллега Бела, любезно предлагавший им выпить? Что скажешь, голубушка?
Женщина замолчала. Помолчав, ответила:
- Ну, чего смотришь? Запиши этому дьяволу!..
- Вот видишь! Так-то лучше… Вот и доказано, что мы покладистые, добропорядочные лопухи, какими и надлежит быть идеальным гражданам!
Он перелистал последние листы тетради. Стряхнул пепел со своей сигареты и сказал:
- А теперь мы сделаем все, чтобы у жены коллеги Белы совсем ум за разум зашел… И чтоб ни гугу, тетушка, молчок!
Нахмурив лоб, он строго посмотрел на жену:
- Ни звука! Одно слово - и я лишу тебя причитающейся на сегодня платы, и тогда уж и впрямь как бы тебе не свихнуться…
Он улыбнулся и погладил руку жены:
- Да разве я могу обездолить мою маленькую злючку…
- Ты и впрямь совсем спятил! - поглядев на него, ответила жена. - Что ты мелешь?
- А то, мой ангел, что мы заводим новую графу, а тебе по этому поводу и ротик открыть не дадим! Понятно?
- Какую еще графу?
- Весьма разумную!
Женщина посмотрела на него с удивлением:
- Что это такое?
Муж поучающе поднял палец:
- Таким маленьким человечкам, как Коллега Бела и его пышнозадая женушка, по дорогам жизни нужно двигаться точно так же, как если бы они отправлялись по делам в Центр или на Большое Кольцо. То и дело требуется вертеть туда-сюда головой, вправо - влево, вперед назад. И осторожно и внимательно смотреть по сторонам, Ступил раз - взгляни направо, ступил два - взгляни налево! Еще шаг - опять направо, снова шаг - и снова налево! Смотри в оба! - призывают плакаты по краям самых обычных мостовых. А какие плакаты расклеены на дорогах жизни? Какими еще плакатами и табличками надо бы их увешать? По мнению коллеги Белы, вот какими: ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ШАГНУТЬ, ОГЛЯНИСЬ! БЕРЕГИСЬ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ! Хе-хе… Ведь для тех, кто ездит в автомобилях, все очень просто. Умчались, и дело с концом! А для пешехода, мое золотко? Для человека, дрыгающего собственной парой ножек? Он или оглядывается по сторонам, или нет, и если нет - его уже везут в больницу. Коллега Бела закрывает глаза и видит перед собой огромные путевые знаки. Знаков столько, что вроде уж слишком. Знак здесь, знак там, ближе, дальше, повсюду. "Внимание!", "Раскрой гляделки!" - указывают они. Желтые, красные, синие, черные таблички выстроились рядами перед коллегой Белой. Успевай только головой вертеть! Да оно и правильно: А коли не вертишь? Тогда тебя сшибут проносящиеся на четырех колесах Томотакакатики! Как это - сшибут?! Да вот так - сшибут, и все!
Женщина глупо смотрела на мужа широко раскрытыми глазами. Коллега Бела взял ее за руку и продолжал:
- И вот теперь, когда коллега Бела снова закрывает глаза, он видит перед собой плакат. Новый знак среди целого моря других. Это лампа из тех, что висят в начале узеньких улочек, она то и дело щелкает и зажигается. На плакате написано - будь осторожен и осмотрителен, а потому он срочно передает по крайней мере пятьдесят пенгё госпоже Сабо, которая живет в следующем доме, то есть в семнадцатом "Б"… "Трик-трак" - щелкает лампа, "пик- пик" - вспыхивает свет! С завтрашнего же дня начни давать ей мелочь, не жалей пятидесяти пенгё каждый месяц около двадцать пятого числа! Ясно? И цыц, голубушка, больше ни слова, а не то я разозлюсь, брошу капитанскую рубку и уж не знаю, что тогда станется с кораблем!
Женщина залилась краской:
- Ей-богу, ты спятил! Что ты хочешь сказать? К чему тут этот Тититак с каким-то томотаки, да еще этот Сабо?
Он снова поднял кверху палец:
- Госпожа Сабо, мой ангел! Одна госпожа Сабо! У коллеги Белы такое чувство, что от господина Сабо ему уже больше никогда ничего не понадобится! Ему кажется, будто господина Сабо уже сшиб автомобиль Тикитаки. Плохо, видать, вертел головой и не обращал внимания на знаки!
- Да ты нездоров! - воскликнула она, на этот раз уже побледнев. - Честное слово, нездоров или перепил…
- Не думаю! - спокойно возразил он. - Но госпоже Сабо мы запишем-таки пятьдесят пенгё…
- Черта лысого! - вскричала она. - Черта лысого, дружок! Какая еще госпожа Сабо? Она что - ревизор, полицейский, железнодорожник, а может, окружной комендант?
- Будущий окружной комендант, моя букашечка! - о нажимом произнес кабатчик. - Конечно… это не наверняка. Даже, если подумать, весьма маловероятно… И все-таки в достаточной мере вероятно, чтоб коллега Бела не забыл об этих пятидесяти пенгё, которые он сейчас же и запишет…
- Окружной комендант! О! - вскричала женщина. - Жена человека, про которого все говорят, что он безбожник и коммунист. Да кто же она такая - эта госпожа Сабо?
- Вдова! - ответил муж. - Законная вдова. Понимаешь?
Она ошеломленно воззрилась на мужа:
- Как это вдова?..
- Несчастная вдова…
- Кто тебе сказал?
- Забрали ее мужа! Совершенно законно и вежливо забрали сегодня вечером между девятью и десятью…
- Откуда ты это взял?
- Ниоткуда! Видел живодеров, как они удавкой размахивали..
- Неправда… - тихо сказала жена.
- Сегодня у меня в лавке были! Два палача. Палинку пили и спрашивали, где Сабо живут, вернее, не совсем так… но так или иначе - это факт. Забрали, голубушка! Забрали как миленького! Это так же верно, как то, что я сажу здесь рядом с тобой…
- Правду говоришь?
- Честное слово!
Женщина, остолбенев, смотрела на мужа:
- О негодяи! Сволочи, подлецы, последние негодяи! Бог их покарает, так покарает - света не взвидят! Забрать отца троих детей только за то, что в бога не верит да порой глупости болтает! Подлые негодяи! И ведь сколько раз я ему говорила: смотрите, Карчика, будьте поосторожнее, придержите язык, не то поплатитесь! Не в таком мире живем, чтоб все попросту говорить… Вот тебе и пожалуйста! Господи, покарай их, окаянных!
Она умолкла. Потом сухо спросила:
- А что это за пятьдесят пенгё?
- Те самые пятьдесят пенгё, которые мы отнесем госпоже Сабо завтра, и так будет каждый месяц. До некоторых пор.
- Черта лысого! Черта лысого, помяни мое слово… Конечно, время от времени я буду посылать им того-сего, что в доме найдется… Это уж как водится! Что этой бедняжке с тремя детьми делать? Только дурой я быть не хочу!
- Ты умницей будешь, а не дурой! Станешь посылать им то-сё - маслица, муки, супчику, еды какой-нибудь, что сумеешь. Право слово, можно от стыда сгореть, если этого не делать! Но это ты уж сама сообразишь, без меня. А моя забота - пятьдесят пенгё! Буду относить им каждым месяц, двадцать пятого числа!
Заметив, что жена собирается возразить, он положил на стол тяжелую ладонь.
- Ни слова больше! А то такое скажу!..
Он смял сигарету и, зло посматривая на жену, сказал:
- Сабо увели сегодня два нилашиста! О чем знала или по крайней мере догадывалась вся улица, до их ушей, похоже, тоже дошло. Они ведь тоже не такие глупые. Посмотрела бы ты на одного из этих двоих: у меня просто мурашки по спине! Забрали… А это значит, что назад они больше не вернется! Я про него еще кое-что знаю, но это никого не касается. Если придут русские, с женой Сабо все будет в порядке. В полном порядке… А я, за одно то, что помогал семье коммуниста, снова смогу давать кому надо по пятьдесят или сто пенгё и танцевать перед важными персонами - одним словом, получу право до конце моих дней открывать и закрывать свою лавочку! Ясно?
Он взялся было за ручку, но вдруг бросил ее и оттолкнул от себя прочь:
- А вот этого мы нигде записывать не станем! Не теряй головы, брат Бела!..
Он захлопнул тетрадь.
- Там увидим, как все обернется. Но пока что будет так, и я не хочу больше ничего слышать, договорились?
Он знал свою жену и, правильно рассчитав, в порыве нарочитого гнева хлопнул ладонью по столу:
- Договорились, что ли?
И еще раз ударил - другой ладонью:
- Чтоб им пусто было!
Женщина при каждом ударе вздрагивала, она ни за что на свете не осмелилась бы перечить этому человеку, когда у него багровело от гнева лицо.
"Прекрасно! - подумал про себя трактирщик. - Теперь уж она рта не раскроет. Неплохая женщина, надо только уметь с ней обращаться!"
- Убери тетрадь! - резко сказал он. Женщина послушно поднялась и, только дойдя до двери спальни, заметила:
- Мог бы и не орать…
- Тихо! - прикрикнул коллега Бела и снова опустил на стол могучую ладонь.
"Готово… - думал он, откидываясь на спинку стула, когда женщина ушла в комнату. - Нормальная бабенки, только малость глуповата! Сейчас мы ее погладим…"
Вернувшись, женщина робко взглянула на мужа. Отошла к печке, убрала молоко и кофе. Муж, удовлетворенный, следил за ее движениями.
- Если я что сказал, значит, так тому и быть, и никаких споров! - решительно заявил он, стараясь, однако, не слишком повышать голос.
Жена молча занималась своими делами. Когда она кончила, он позвал:
- Подойди сюда!
Женщина подошла. Он привлек ее к себе:
- Так надо, единственная моя. Не стоит жалеть этих пятидесяти пенгё. Так уж устроен мир! Постараемся продержаться на поверхности, сколько сможем…
- Как он там ни устроен, - ответила женщина, - этот твой мир - дерьмо распоследнее! Только и знаешь, что выкручиваешься, словно преступник. Гадко все это, вот что я тебе скажу…
- А что делать? Мне, что ли, этого хочется? Нужда тому виной, а не я!
- Все же ответь мне, - вздохнула женщина. - Разве все это не мерзость? Я уже не о деньгах говорю, пропади они пропадом… Я вообще - что это за жизнь?
- Мерзость! - ответил кабатчик. - Все так, как ты сказала, но одну вещь сделать можно: приспособиться! Или приспособишься, или подохнешь. Так было, так есть и так будет! А что мне остается? Биться лбом о стену? Ну уж нет! Или презирать себя с утра до вечера за то, что приходится так поступать? Но с какой стати? Я хочу жить своей обычной жизнью, не принося никому вреда. Кому от меня вред? Прячу голову - и все. Я мог бы жить и по-другому. Еще как бы мог. А приходится жить так, как дозволяют. Каждый день жизнь ставит передо мной вопрос: ну, а что теперь делать будешь, чтоб на поверхности удержаться? Ну, что мне делать, можешь сказать?
Умелой рукой он принялся с силой гладить жену по спине.
- А жизнь все же хорошая штука, поросеночек ты мой… Ведь правда - хорошая штука? А?.. - Он повернулся на стуле и сжал жену между коленями. Второй рукой проник под халат, все выше и выше задирая его, пока не обнажились мощные бедра.
- Нет от нас ничему и никому вреда, голубушка моя, - проговорил он хрипло. - Никого мы не обижаем… Только и дураками быть не хотим, вот уж нет…
Он все теснее прижимал к себе женщину: - Ну иди же, злючка, иди к своему Томотаки! Ну?.. Ведь Дюдю это потом?.. С ума мы не совсем сошли… Иди, звездочка моя…
Женщина развязала поясок халата и подставила мужу пышную грудь. Глаза ее закрылись.
- Ну?.. - сказал он. - Кое на что нам ума хватает!.. Каково?..
5
Господин Швунг, книготорговец, распростившись через несколько кварталов с Дюрицей, подождал, пока часовщик скроется в клубах тумана, и, вместо того чтобы повернуть направо, в сторону дома, осторожно, чтобы не услышал удалявшийся Дюрица, пошел назад, откуда они пришли.
Вскоре он услышал, как трактирщик спускает штору, после чего на улице все стихло.
- Вот и прекрасно, - пробормотал он. - Мало приятного в такой туман по улицам кружить, чтоб не попасться на глаза коллеге Беле…
Он быстро прошмыгнул мимо кабачка, посмотрел на свои наручные часы. До десяти оставалось десять минут.
- Поспешим, Лацика, поднажмем…
Прижимая локтем портфель, он надвинул шляпу на лоб.
"Надо сделать так, чтобы она не заметила в портфеле грудинку! Иначе непременно ее отберет и отдаст этому подлецу. Мерзкий тип! Один жрет мяса больше, чем шестеро остальных. Мне бы надо явиться как-нибудь без портфеля и сказать: послушай, мой ангел! Ты - дрянь! Или так: послушай, дорогая… А, все равно, что говорить - послушай, мяса нет, так и скажи своему мужу! Ни мяса, ни яиц, ни сала, ни вина и вообще ничего. Ты меня поняла? И пусть твой дражайший муженек подыхает, где хочет, сладкая жизнь кончилась, поняла? А ты как думала, до каких пор мне в дураках ходить? До коих пор быть дядей Робертом для твоего борова? Ошибаешься, мой ангел… У человека еще и самолюбие есть, не говоря уже обо всем прочем. Ты думать, самолюбием можно играть безнаказанно? Глубоко ошибаешься, дорогая! Да, человек, как это ни прискорбно, порочен, совершает массу мерзостей, но унижать его самолюбие - это уж нет… то есть не слишком долго… не до бесконечности! Если твой муж хочет жрать, пусть сам и промышляет. Промышляйте, господин инженер, нечего проедать чужих Гомбоц-Мелихов, Петрарок я греко-римские мифологии… дудки, мой ангел! Всему есть предел! Сегодня же и покончим! Кто тебе нужен? Я или мои Гомбоц-Мелихи? И вообще, не стыдно ли ублажать аппетиты своего супруга тем, что ты выманиваешь у любовника? Но теперь этому конец! Пожалуйста - вот мой портфель, только он пустой! В нем ничего нет. Ни корейки, ни грудинки! И впредь ничего никогда не будет! Никогда! Кто тебе нужен - я или сало? "О, вы земли богатства; про вас я позабыл, с тех пор как обнял милую и песни ей пою!.." Может, это пустяк? Тогда что же такое любовь, как не тот миг, когда мы забываем обо всем остальном?"
Он поднял воротник и вышел на главную улицу:
"На этом меж нами все кончено! …Да, да… - вздохнул он, - так и надо бы сделать! И пусть бы она стояла тогда передо мной, опешив, как не знаю кто… И в этот бы момент хлопнуть перед ее носом дверью и удалиться! Как подобает мужчине! Пусть тогда скажет: вот это да!"
Перед ним прогромыхал трамвай, пришлось на секунду остановиться:
"Разумеется, сегодня я так еще не поступлю… Пусть еще раз сегодня увидит, с кем имеет дело. Чтоб не могла отмахнуться: так, мол, себе человечишка… Пусть лучше поднесет ручку к губам, - господи, что за ротик у стервы! - и скажет: ой-ой-ой! И ото все ты достал?! Уж и не знаю, ты просто чудо что за человек! А ведь у нас уже много недель никто ничего подобного не видел, никто в целом доме! Пусть сегодня еще разок так скажет! И ведь, между прочим, это правда. Попробовал бы кто-нибудь и наше время обеспечить две семьи мясом, грудинкой, корейкой, салом и прочим. Может, это так легко? Значит, сегодня так и быть… Сегодня… точнее… завтра… пусть дорогой муженек последний раз нажрется до отвала. На будущей неделе он все равно работает до обеда, стало быть, к его дражайшей не зайдешь, зато через неделю заявимся уже с пустым портфелем. Заявимся непременно… Только бы она теперь еще и корейку не обнаружила! Грудинку уж пусть забирает. Но корейка не про нее. Хорош бы я был! Моя жена ничего так не любит, как корейку, и чтоб я еще и корейку тому мерзавцу оставил? Ну уж нет, почтеннейший, обойдетесь!"
Он сплюнул под ноги.