Адхам желал именно этого. Он еще больше возненавидел себя и ее, но почувствовал, что капкан захлопнулся и дело уже решено. Он наклонился к ней, нахмурившись. В дрожащем от сквозняка свете лампы его лицо казалось мрачнее тучи.
- Будь я проклят, что поделился с тобой! - сказал он.
- Я не хочу навредить. Я люблю твоего отца так же, как и ты.
- Давай прекратим этот утомительный разговор! Уже поздно.
- Я чувствую, что не успокоюсь, пока это пустяковое дело не будет сделано.
- Боже! Верни ей разум! - выдохнул Адхам.
Она уставилась на него, готовая действовать, и спросила:
- Разве ты уже не пошел против отцовской воли, встретившись с Идрисом в доме?
От изумления его зрачки расширились.
- Он возник передо мной. Мне ничего не оставалось, как принять его.
- А ты сообщил отцу о его посещении?
- Ты невыносима сегодня, Умайма!
Она торжествующе продолжила:
- Если ты смог пойти против него, причиняя вред себе, почему не можешь сделать то же самое ради пользы себе и брату?
Если бы он захотел, этому разговору был бы положен конец. Но Адхам уже падал в пропасть. Ведь если бы часть его души не искала ее поддержки, он не позволил бы ей рассуждать. Он спросил, изображая гнев:
- Что ты имеешь в виду?
- Чтобы ты не спал до зари, а ждал, когда представится возможность.
- Я думал, беременность лишила тебя только чувственности, а она к тому же лишила тебя и разума, - отозвался он с отвращением.
- Ты согласен с тем, что я говорю, клянусь зарождающейся у меня под сердцем новой душой! Но ты боишься. Разве пристала тебе трусость?
Лицо его помрачнело, он снова напрягся, отгоняя то, что принесло бы мгновенное облегчение:
- Мы будем вспоминать эту ночь как ночь нашей первой ссоры.
С удивительной мягкостью она ответила:
- Адхам, давай серьезно подумаем об этом деле!
- Добром это не кончится.
- Это просто слова, но сам посмотришь…
Он увидел адское пламя, к которому стремительно приближался, и подумал про себя: "Если полыхнет, слезы не помогут потушить этот пожар". Адхам повернулся к окну и представил, как должны быть счастливы жители той яркой звезды лишь потому, что они далеки от этого дома. Слабым голосом он произнес:
- Никто не любит отца так сильно, как я.
- Ты же не сделаешь ему ничего плохого.
- Умайма! Иди спать!
- Из-за тебя я глаз сомкнуть не могу.
- Я надеялся услышать от тебя разумный совет.
- Ты его услышал.
- Я что, стремительно приближаю свою погибель?! - почти шепотом спросил он самого себя.
Она погладила его по руке, которую он положил на подлокотник дивана, и с упреком сказала:
- Какой ты бессердечный! У нас с тобой одна судьба.
Сдавшись, он произнес, как человек, уже принявший решение:
- Даже эта звезда не ведает, что со мной теперь будет!
- Об этом ты прочитаешь в документе! - воспрянула Умайма.
Он перевел взгляд на недремлющие звезды, чей мирный свет иногда застилали находящие на них тучи. Ему казалось, им известно о том, что он задумал. "Как красиво небо!" - прошептал он и услышал голос Умаймы, которая, заигрывая, сказала:
- Ты научил меня любить сад, так позволь мне отблагодарить тебя!
8
На рассвете отец вышел из своей комнаты и направился в сад. Адхам наблюдал за ним из самого дальнего угла зала. Умайма стояла в темноте позади, вцепившись в плечо мужа. Они прислушивались к тяжелой поступи отца, но не могли определить, в какую именно сторону он идет. Прогуливаться в этот час без фонаря и сопровождающего было привычкой аль-Габаляуи. Шум шагов смолк. Адхам обернулся и тихо спросил Умайму:
- Может, лучше вернуться?
Она подтолкнула его вперед, прошептав на ухо:
- Будь я проклята, если желаю зла хоть одной душе!
Сжав в кармане свечку, в мучительном волнении Адхам сделал несколько осторожных шагов. Он двигался на ощупь вдоль стены. Рука наткнулась на дверную ручку.
- Я останусь здесь и буду сторожить. Иди спокойно, - прошептала Умайма.
Он протянул руку, толкнул дверь, та поддалась, и он убрал руку. Неуверенно Адхам ступил внутрь и почувствовал, как в нос ударил резкий запах мускуса. Он прикрыл за собой дверь и застыл, всматриваясь в темноту, чтобы разглядеть, где окна, выходящие на пустыню. Из них едва брезжил свет. Адхам понимал, что преступление - если это было преступлением - уже свершилось, когда он вторгся в отцовские покои, и теперь ему не оставалось ничего, кроме как довершить начатое. Он пошел вдоль левой стены, спотыкаясь о стулья, миновал дверь в кладовку, дошел до конца и, оказавшись рядом со столом, выдвинул ящик, сунул в него руку и нащупал сундучок. Адхаму потребовалось время, чтобы перевести дух. Передохнув, он вернулся к двери в кладовку, отыскал скважину, вставил в нее ключ и повернул. Дверь открылась, и он проскользнул внутрь, куда до него никто, кроме отца, не смел войти. Прикрыв дверь, он достал свечу, зажег ее и увидел, что кладовка представляет собой квадратное помещение с высоким потолком. На полу небольшой ковер, по правой стороне изящный столик, на котором лежит огромная книга в переплете, прикрепленная к стене толстой цепочкой. Чтобы прогнать страх, пробежавший по всему телу и дрожащей руке со свечой, Адхам болезненно сглотнул слюну - от духоты сдавило горло. Он подошел к столику, чтобы рассмотреть украшенный золотым тиснением переплет, протянул руку и открыл книгу. Не в силах сосредоточиться, он попытался успокоиться. "Во имя Всевышнего…" - пробежал он написанное в книге персидским шрифтом.
Вдруг послышалось, как распахнулась дверь. От напряжения голова Адхама инстинктивно повернулась на шум, как будто кто-то дернул ее за веревочку. В мерцании свечи он увидел, что выход своей могучей фигурой преградил отец, который смотрел на него холодными, злыми глазами. Замерев и онемев, Адхам уставился на него. Он был не в состоянии даже думать.
- Выходи! - приказал аль-Габаляуи.
Адхам не мог сдвинуться с места. Он застыл как камень, с той лишь разницей, что камень не мог испытывать такого отчаяния.
- Выходи!!! - повторил отец.
Адхам еле очнулся от оцепенения. Отец дал ему пройти. Выйдя из кладовки со все еще горящей в руке свечой, он увидел посреди комнаты Умайму. Слезы одна за другой катились по ее щекам. Отец указал ему, чтобы он встал рядом с женой. Адхам повиновался.
- Ты должен отвечать на мои вопросы только правду, - строго обратился к нему аль-Габаляуи.
На лице Адхама читалась полная покорность.
- Кто рассказал тебе про книгу?
И из него выплеснулось все, как из лопнувшего сосуда:
- Идрис.
- Когда?
- Вчера утром.
- Как вы встретились?
- Он проскользнул в толпе новых арендаторов и дождался момента, чтобы остаться со мной наедине.
- Почему ты не выгнал его?
- Я не смог этого сделать, отец.
- Не называй меня отцом! - резко ответил аль-Габаляуи.
Адхам собрался с духом.
- Ты мне отец, несмотря на твой гнев и мою глупость.
- Это он склонил тебя?
Хотя вопрос был обращен не к ней, Умайма вмешалась:
- Да, господин.
- Молчи, насекомое! - бросил он и опять повернулся к Адхаму: - Отвечай!
- Он раскаивался, был опечален, хотел удостовериться в будущем своих детей.
- И ради него ты согласился?
- Нет. Я сказал, что не способен на такое.
- Что же заставило тебя изменить решение?
Адхам тяжело вздохнул и пробормотал:
- Шайтан!
Отец усмехнулся:
- Ты рассказывал жене о вашем разговоре?
Умайма разразилась плачем, аль-Габаляуи приказал ей замолкнуть, а Адхаму сделал знак отвечать.
- Да, - произнес Адхам.
- Что она сказала тебе?
Адхам молчал, глотая слюну.
- Отвечай, предатель! - закричал отец.
- Она хотела узнать, что написано в завещании. Она думала, это никому не навредит.
Отец посмотрел на него с презрением.
- Значит, ты предал того, кто возвысил тебя над достойными?
- Я не буду оправдывать себя. Милость твоя велика, - простонал Адхам.
- Ты снюхался с Идрисом, которого я прогнал из-за тебя?!
- Я не сговаривался с ним. Это было ошибкой. Только твоя милость спасет меня.
- Господин! - взмолилась Умайма.
- Молчать, насекомое! - не дал ей договорить аль-Габаляуи.
Он переводил мрачный взгляд с сына на невестку, пока не приказал страшным голосом:
- Вон из дома!
- Отец! - взмолился Адхам.
- Убирайтесь, пока вас не вышвырнули! - повторил он басом.
9
Ворота Большого Дома открылись, на этот раз, чтобы из них появились изгнанные Адхам и Умайма. Адхам вышел с узелком одежды, за ним следовала жена с наскоро собранными съестными припасами. Они выглядели униженными и отчаявшимися, из глаз текли слезы. Услышав, как захлопнулся засов, они громко разрыдались. Всхлипывая, Умайма проговорила:
- Лучше умереть!
- Первый раз в жизни ты права. Я бы тоже предпочел смерть, - дрожащим голосом ответил ей Адхам.
Не успели они отойти от ворот, как раздался пьяный злорадный смех. Они обернулись и увидели Идриса перед хижиной, которую тот сколотил из жестяных листов и досок. Его жена Наргис сидела и молча пряла. Идрис разрывался от хохота, обзывая их. От растерянности Адхам и Умайма, уставившиеся на него, остолбенели. Идрис танцевал, прищелкивая пальцами. Это стало раздражать Наргис, и она скрылась внутри хижины. Адхам взглянул на брата красными от гнева и слез глазами. Мгновенно он осознал все коварство Идриса, и ему открылась его подлая и низкая натура. Он понял также, что сам оказался наивен и глуп настолько, что теперь негодяй плясал от счастья. Вот он, Идрис, - воплощение зла! Кровь вскипела в жилах Адхама и ударила в голову. Он зачерпнул горсть земли и швырнул в Идриса, крикнув срывающимся от ненависти голосом:
- Подлец! Будь ты проклят! В скорпионе больше человеческого, чем в тебе.
Идрис отвечал ему, раскачивая головой налево-направо и поигрывая бровями. Адхам был вне себя от гнева:
- Что за низость! Такая подлость! Ничтожество, лгун, обманщик!
Идрис стал вилять бедрами, как танцовщица, а на губах играла злорадная усмешка. Не обращая внимания на Умайму, которая пыталась толчками заставить мужа идти дальше, Адхам кричал:
- Развратник! Грязная тварь!
Идрис не переставал трясти бедрами, медленно вращаясь по кругу. Гнев ослепил Адхама, он бросил узел на землю, оттолкнул жену, которая пыталась унять его, и набросился на Идриса. Адхам схватил его за горло и сдавил изо всех сил. Идрису будто все было нипочем, он продолжал кривляться и извиваться. Адхам, обезумев, обрушился на Идриса с побоями, но тот только подначивал его:
- Попалась пташка в кошкины лапы! - гнусавил он.
Вдруг Идрис замер, взревел и ударил Адхама в грудь. Тот отлетел, зашатался, потерял равновесие и упал навзничь. Умайма подбежала к мужу с воплями, помогла подняться и принялась стряхивать с его одежды пыль, приговаривая:
- Не связывайся ты с этим животным! Будем держаться от него подальше.
Он молча подобрал свой узелок, Умайма взяла свой, и они пошли прочь к другому концу стены. Однако Адхам быстро устал, уронил узел и сказал, присев на него: "Давай передохнем немного!" Жена села напротив и опять заплакала. Громогласного же Идриса было слышно даже здесь. Он с вызовом посмотрел на Большой Дом и прокричал:
- Ты прогнал меня ради самого ничтожного из всех, кого породил. Видишь, чем он отплатил тебе?! Пришлось избавиться от него, как от отбросов. Что, получил за мое наказание?! Первый кнут зачинщику! Знай, что Идриса не сломить! Оставайся один со своими трусливыми бесплодными детьми! У тебя не будет внуков кроме тех, что копошатся в помоях и подбирают объедки, питаясь очистками. Потом любой из аль-Атуфа или Кафар аль-Загари будет провожать их пинками. Потом их кровь смешается со всяким сбродом. Ты же запрешься у себя в комнате, то и дело исправляя завещание в приступе гнева и отчаяния. На старости лет ты будешь страдать от одиночества, а когда за тобой придет смерть, тебя некому будет оплакивать.
Идрис повернулся в сторону Адхама и завопил как сумасшедший:
- А ты, ничтожество, как проживешь теперь один? Ты слабак, чтобы оставаться на плаву. Какой толк в этой пустыне от того, что ты умеешь читать и писать?! Ха-ха-ха…
Умайма все лила слезы, пока Адхам, не в силах этого вынести, не произнес строго:
- Хватит ныть!
- Как же мне не плакать, это моя вина, Адхам, - утираясь, ответила она.
- Я тоже виноват. Если бы не мое малодушие, ничего бы не произошло.
- Я одна виновата.
Рассердившись, он крикнул:
- Ты винишь себя только потому, что боишься, я стану тебя ругать.
Слезы ее тут же куда-то исчезли, и она опустила голову. Спустя некоторое время Умайма промолвила:
- Я не думала, что он так жесток.
- Я знал это, поэтому мне нет прощения.
- Как же я останусь здесь, беременная?! - спросила она с сомнением.
- Придется приспособиться к этой пустыне после Большого Дома. Слезами горю не поможешь. Нам не остается ничего, как поставить здесь хижину.
- Где?
Он посмотрел вокруг, задержал взгляд на лачуге Идриса и с тревогой сказал:
- Нельзя уходить далеко от Большого Дома. Либо обоснуемся поблизости от Идриса, либо сгинем в этой бескрайней пустыне.
Немного подумав, Умайма ответила, будто разделяя его мнение:
- Да. Останемся в поле его зрения. Может, сердце у него дрогнет.
- Горе мне! - вздохнул Адхам. - Если бы ты не разговаривала со мной, я бы подумал, что сплю и вижу кошмарный сон. Неужели его сердце очерствело для меня навеки? Я не буду задираться, как Идрис. Подумать только, я совсем другой, а он уготовил мне такую же судьбу.
- Есть ли где еще такой отец, как твой? - злобно проговорила Умайма.
Адхам бросил на нее острый взгляд:
- Когда же отсохнет твой язык?!
Она не успокаивалась:
- Богом клянусь, я не совершила никакого преступления, нет на мне греха! Если кому сказать, чем я поплатилась, спорю, от удивления у них глаза на лоб вылезут. Не видала я таких отцов!
- Потому что нет на свете человека, подобного ему. Эта гора и эта пустыня - свидетели. Такие, как он, теряют разум, если идешь им наперекор!
- С таким характером он всех разгонит.
- Мы были первыми, потому что мы совершили злой поступок.
- Это не так, - с обидой проговорила она.
- Не тебе судить!
Оба замолчали. В пустыне не было видно ни души, кроме редких прохожих у самого подножия. Яркое солнце посылало жгучие лучи с безоблачного неба, заливая своим светом бескрайние пески, в которых то здесь, то там поблескивали гладкие камни или осколки стекла. До горизонта простиралась пустыня. Виднелась только гора аль-Мукаттам, да с восточной стороны возвышалась огромная скала, застывшая словно голова человека, погребенного под песками. Рядом с Большим Домом стояла приземистая хижина Идриса, сколоченная на этом месте как вызов. Все вокруг вселяло отчаяние и страх.
- Ох и трудно нам тут придется! - тяжело вздохнула Умайма.
Адхам взглянул на Большой Дом:
- Мы вытерпим все ради того, чтобы двери этого дома снова открылись для нас.
10
Адхам и Умайма начали строить хижину с западной стороны от Большого Дома. Они носили камни с горы аль-Мукаттам, собирали листы жести у ее подножия, волокли доски из окрестностей аль-Атуфа, аль-Гамалии и Баб-аль-Насра. Но скоро стало ясно, что возведение лачуги займет гораздо больше времени, чем они думали. Одновременно заканчивалась продукты, которые Умайма захватила из дома, - сыр, яйца и медовая патока. Адхам был вынужден искать заработок, и он решил начать с продажи своей дорогой одежды. На вырученные деньги можно было купить тележку и торговать картошкой, горохом, огурцами и другими сезонными овощами. Как только он стал складывать свои вещи, Умайма не выдержала и разрыдалась. Не обращая внимания на ее причитания, он то ли с раздражением, то ли с насмешкой сказал:
- Такие наряды теперь не для нас. Ведь нелепо торговать картошкой в расшитой накидке из верблюжьей шерсти.
Вскоре он уже катил тележку по аль-Гамалии, где еще не забыли блеск его свадьбы. Сердце его сжималось, горло перехватывало. Тогда он прекращал зазывать покупателей, и глаза его наполнялись слезами. Он старался как можно быстрее оказаться в самых отдаленных кварталах, ходил там без отдыха, кричал с утра до вечера, пока не немели руки и не ломило суставы. Когда становилось невмоготу, он садился на землю и прислонялся к стене. Как тяжело ему было торговаться с женщинами! А как неловко было справлять нужду где-нибудь в уголке! Жизнь казалась какой-то нереальной. Сад, управление делами, покои с выходящими на аль-Мукаттам окнами вспоминались как сладкий сон. Он говорил себе: "В этой жизни нет ничего реального. Большой Дом, недостроенная лачуга, сад и тележка торговца. Вчера, сегодня, завтра. Я, наверное, правильно сделал, что решил обосноваться напротив Большого Дома. Так я хоть сохраню свое прошлое, в отличие от настоящего и будущего. Ведь и память можно потерять так же, как я потерял отца, как потерял самого себя". Под вечер он возвращался домой к Умайме, но не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы продолжать строить хижину.
Однажды в полдень Адхам присел в квартале аль-Ватавит перевести дух и задремал. Внезапно он очнулся от шороха и, увидев, что мальчишки пытаются увести у него тележку, с криком вскочил. Один из них заметил это, свистнул своим подельникам, и те опрокинули тележку, которая должна была задержать преследователя. Огурцы рассыпались по земле, а мальчишки, как саранча, разбежались кто куда. Адхам рассердился на них так, что, забыв все приличия, выругался самой грязной бранью. Он нагнулся, чтобы собрать испачканный товар. Полный злости, он прокричал: "Почему твой гнев жесток, как испепеляющий огонь? Почему твое величие тебе дороже, чем собственные плоть и кровь? Как можешь ты наслаждаться жизнью, зная, что нас топчут, словно насекомых? О великий, есть ли в твоем Большом Доме место терпению, милости и прощению?" Он схватился за тележку и уже был готов зашагать с ней прочь от этого проклятого места, как вдруг услышал, как кто-то со смехом спросил:
- Почем огурчики, старина?
Перед ним стоял ехидно улыбающийся Идрис, одетый щеголем в яркую полосатую галабею, на голове у него красовалась белоснежная повязка. Адхам увидел улыбку Идриса и, хотя тот вел себя спокойно, у него потемнело в глазах. Он толкнул тележку, собираясь уйти, но Идрис преградил ему дорогу.
- Разве такой покупатель, как я, не заслуживает внимания? - удивленно спросил он.
Разволновавшись, Адхам вздернул голову:
- Оставь меня в покое!
Идрис продолжил издеваться: