5
С Умаймой Адхам обрел счастье, которого никогда не знал, и по простоте душевной делился этим со всеми, пока братья не стали над ним подшучивать. Заканчивая каждую молитву, он простирал руки со словами: "Слава Всевышнему за милость отца, за любовь жены, слава Ему за то положение, которого я удостоился в отличие от многих достойных, за сад-сказку и подругу-свирель, слава Ему!". Все женщины Большого Дома говорили, что Умайма заботливая жена, оберегающая своего мужа как дитя, ласковая со свекровью, угождающая ей во всем ради ее расположения, заботящаяся о доме, как о себе самой. Раньше дела в конторе отнимали у Адхама часть его невинных забав в саду, сейчас же любовь занимала у него весь остаток дня. Он утонул в любви с головой до забытья. Вереницей потекли счастливые дни, и они не кончались, несмотря на насмешки Радвана, Аббаса и Джалиля. Однако постепенно эйфория стала угасать, как потоки водопада, бурля и пенясь вначале, выливаются в спокойную реку. К Адхаму вернулись прежние мысли, время для него стало идти размеренно, и он вновь ощутил смену дня и ночи. Ибо, продолжаясь бесконечно, счастье теряет всякий смысл. Свою старую отдушину - сад - он не должен был забывать. Однако это не означало, что он остыл к Умайме, она по-прежнему была у него в сердце. Чтобы понять логику таких вещей, человек должен прочувствовать их на собственном опыте. Адхам вернулся на любимое место у ручья и окинул взглядом цветы, птиц, выражая им свою признательность и прося у них прощения. Сияющая от счастья Умайма присоединилась к нему. Устраиваясь рядышком, она сказала:
- Я выглянула в окошко, чтобы посмотреть, что тебя задержало. Почему ты не позвал меня с собой?
- Я боялся утомить тебя.
- Ты? Утомить меня? Я всегда любила этот сад. Помнишь, как мы первый раз здесь встретились?
Он вложил ее руку в свою, склонил голову к стволу пальмы и направил взгляд сквозь ветви в небо. Она продолжала доказывать ему свою любовь к этому саду, и чем больше он молчал, тем сильнее она распалялась, потому что ненавидела молчание так же сильно, как любила этот сад. Сначала она рассказала, чем занималась сама, потом перешла к важнейшим событиям в доме, подробнее остановилась на том, что касалось жен Радвана, Аббаса и Джалиля. Затем голос ее изменился, и она с упреком проговорила:
- Ты со мной, Адхам?
Он улыбнулся ей:
- Конечно, душа моя!
- Но ты меня не слушаешь!
Так оно и было. Он не радовался ее приходу, хотя и не тяготился ее присутствием. Если б она решила уйти, он удержал бы ее. Правдой было и то, что он ощущал ее частью себя. Чувствуя вину, он признался:
- Я так люблю этот сад. В моей прежней жизни не было ничего более приятного, чем сидеть тут. Цветущие деревья, журчащие воды и щебечущие птицы так же близки мне, как и я им. Я хочу, чтобы ты разделила эту мою любовь. Ты наблюдала когда-нибудь небо сквозь эти ветви?
Она на секунду подняла глаза вверх, потом посмотрела на него с улыбкой и сказала:
- Действительно, оно прекрасно, достойно того, чтобы стать любовью твоей жизни.
В ее словах слышался скрытый укор, и он поспешил объяснить:
- Так было до того, как я встретил тебя.
- А теперь?
Он сжал ее руку, склонился и сказал:
- Без тебя эта красота несовершенна.
Она посмотрела на него пристальнее:
- Мне повезло, что сад не ревнует, когда ты уходишь от него ко мне.
Адхам рассмеялся, притянул ее к себе, и губы коснулись ее щеки.
- Разве эти цветы не более достойны нашего внимания, чем болтовня жен братьев? - спросил он.
Умайма, посерьезнев, ответила:
- Цветы прекрасны, но женщины не перестают судачить о тебе, о конторе, постоянно говорят о твоих делах, о том, что отец тебе доверяет, и тому подобное.
Адхам нахмурился, забыв о саде, и озабоченно спросил:
- И чего им только не хватает?
- Я, правда, боюсь за тебя.
- Будь проклято это имение! - рассердился Адхам. - Я устал от него, оно настроило всех против меня, лишило покоя. Пропади оно пропадом!
Она приложила палец к его губам:
- Но это же благо, Адхам! Это такое важное дело, которое может принести тебе огромную пользу, о которой ты и не мечтаешь.
- До сих пор это приносило мне лишь неприятности… Начиная с истории с Идрисом.
Она улыбнулась, но в ее улыбке не было радости, а в глазах промелькнула озабоченность.
- Взгляни на наше будущее так же, - сказала она, - как ты смотришь на это небо, деревья и птиц.
С тех пор Умайма всегда сидела рядом с ним в саду, редко при этом сохраняя молчание. Однако Адхам привык к ней, привык слушать ее вполуха или совсем не обращать на нее внимания; иногда брал свирель и наигрывал то, что соответствовало его настроению. Положа руку на сердце, он мог поклясться, что все идет прекрасно. Даже с беспутством Идриса смирились. Но болезнь матери становилась все тяжелее. Она мучилась страшной болью, и сердце его от этого сжималось. Она часто звала его к себе и горячо благословляла. Однажды она стала умолять его: "Молись Господу, чтобы он уберег тебя от зла и наставил на праведный путь". В тот день она долго не отпускала его от себя. То стонала, то звала его, то напоминала свой завет, пока не испустила дух у него на руках. Адхам и Умайма горько заплакали. Пришел аль-Габаляуи, пристально посмотрел в лицо покойной и с уважением накрыл ее тело саваном. Его острые глаза стали печальными и наполнились тоской.
Как только жизнь Адхама начала возвращаться в привычную колею, он столкнулся с ничем не объяснимой переменой в поведении Умаймы. Жена больше не выходила с ним в сад. Ему это не нравилось, хотя раньше было бы наоборот. На его вопрос о причине она отговорилась занятостью и усталостью. Он заметил, что она охладела к нему, а если и позволяла дотронуться до себя, то настоящей страсти с ее стороны он не встречал, как будто она делала ему одолжение, превозмогая себя. Он задавался вопросом: в чем дело? Однако его любовь была настолько сильной, что возобладала над всеми другими чувствами. Он думал, что мог бы быть с ней строже, и иногда ему хотелось вести себя с ней именно так, но бледный и разбитый вид жены, ее чрезмерная уступчивость останавливали его. Порой она казалась расстроенной, порой растерянной, а однажды он неожиданно увидел в ее глазах отвращение, и это одновременно разозлило и напугало его. Про себя он сказал: "Потерплю еще немного, а если она не образумится, пусть убирается на все четыре стороны!"
Едва он сел перед отцом в его покоях, чтобы отчитаться за прошедший месяц, как тот, не слушая, пристально посмотрел на него и спросил:
- Что с тобой?
Адхам поднял голову, удивившись:
- Ничего, отец.
Отец прищурился и пробормотал:
- Есть новости у Умаймы?
Под проницательным взглядом отца он опустил глаза:
- С ней все хорошо, все в порядке.
- Говори правду! Что с тобой? - раздраженно бросил аль-Габаляуи.
Адхам упорно молчал, но, смирившись с тем, что от отца ничего не скроешь, признался:
- Она сильно переменилась, как будто стала чуждаться меня.
Глаза отца загорелись странным блеском.
- Между вами размолвка?
- Совсем нет.
Улыбнувшись, довольный, отец произнес:
- Дурак! Будь с ней помягче. Не дотрагивайся до нее, пока она сама тебя не позовет. Скоро ты станешь отцом!
6
Адхам сидел в конторе, принимая одного за другим новых арендаторов, выстроившихся в очередь, которая растянулась до самого выхода. Когда подошел черед последнего, в спешке и раздраженно, не отрывая головы от тетради, он спросил:
- Имя, уважаемый?
- Идрис аль-Габаляуи, - прозвучал ответ.
Адхам испуганно поднял голову и увидел перед собой брата. Ожидая нападения с его стороны, он вскочил, готовый защищаться. Но Идрис предстал совсем другим: тихий, смиренный, поистрепавшийся, словно намокшая накрахмаленная рубаха. Его не стоило бояться, новый образ его был печальным. Несмотря на то, что вид брата погасил в сердце Адхама старые обиды, он не мог в это окончательно поверить и сказал осторожно, будто вопрошая:
- Идрис?!
Идрис склонил голову и ответил неожиданно мягко:
- Не бойся: я лишь твой гость в этом доме, если ты будешь милостив ко мне.
Неужели эти покорные слова исходят из уст Идриса? Или его так изменили страдания? Но кротость Идриса так же огорчает, как гордыня. Не станет ли прием Идриса в доме вызовом отцу? Ведь он пришел без приглашения. Но Адхам уже указывал брату рукой присесть на стул рядом с ним. Они уселись, удивленно обвели друг друга взглядом, и Идрис сказал:
- Я проник сюда с толпой арендаторов, чтобы поговорить с тобой с глазу на глаз.
- Тебя никто не заметил? - с тревогой спросил Адхам.
- Из домашних меня никто не видел. Будь уверен! Я пришел не для того, чтобы навредить тебе. Мне нужна твоя милостивая помощь.
От волнения Адхам отвел глаза, кровь прилила к лицу.
- Ты, наверное, удивлен, как я изменился, - продолжил Идрис. - И спрашиваешь: куда подевались его высокомерие и заносчивость? Так знай: мне выпало столько страданий, что врагу не пожелаешь. Но несмотря на это, я пришел к тебе в таком виде, потому что такие, как я, забывают о гордости перед лицом доброты.
- Да поможет тебе Всевышний, как и всем нам! - пробормотал Адхам. - Как же мне горько слышать о твоей судьбе!
- Я должен был предвидеть все с самого начала, но гнев лишил меня разума. Я пропил свою честь, а бродяжничество и вымогательство лишили меня человеческого облика. Мог ли ты предположить такую низость в своем старшем брате?
- Что ты! Ты был самым лучшим, благороднейшим из братьев.
Мучаясь, Идрис произнес:
- Я раскаялся в содеянном. Теперь я потерянный человек. Я скитаюсь по пустыне с беременной женой, и меня отовсюду гонят. Приходится добывать еду хитростью или отнимать.
- Ты разрываешь мне сердце, брат!
- Прости, Адхам! Я всегда знал, что у тебя добрая душа. Не я ли носил тебя младенцем на руках? Не я ли был свидетелем того, как ты взрослел? Я видел, насколько ты благороден и щедр. Будь проклят гнев, где бы он ни разразился!
- Да проклянет его Всевышний, брат!
Идрис вздохнул и продолжил, будто обращаясь к себе:
- Как я был несправедлив к тебе! Всеми несчастьями, которые постигли меня и еще постигнут, мне не искупить греха.
- Да облегчит твою участь Всевышний! Знаешь, я не терял надежды, что ты вернешься. Даже когда отец был зол, думал попытаться поговорить с ним о тебе.
Идрис улыбнулся, обнажив желтые гнилые зубы.
- Я знал об этом, я говорил себе: если просить отца, то только с твоей помощью.
Глаза Адхама заблестели.
- Я вижу, ты на истинном пути. Думаю, пришло время поговорить с отцом.
Идрис замотал лохматой головой в знак отчаяния.
- Тот, кто старше тебя на день, опытнее - на год. Я же старше тебя на десять лет. Отец ни за что не простит унижения. После того, что я сделал, он не пощадит меня. Нет у меня надежды на возвращение в Большой Дом.
Слова Идриса были правдой, и это заставило Адхама почувствовать неловкость и замешательство. Он пробормотал, расстроенный:
- Что я могу для тебя сделать?
Идрис снова улыбнулся.
- Не вздумай помогать деньгами! Я уверен в твоей честности как управляющего, а значит, если ты протянешь мне руку помощи, она будет из твоего собственного кармана, а я не приму этого. Сегодня у тебя жена, завтра будет ребенок. Я пришел к тебе, гонимый не нищетой. Я пришел, чтобы сообщить тебе о своем раскаянии, о том, что я был не прав, пришел в надежде вернуть твою дружбу. А еще у меня к тебе просьба.
Адхам внимательно посмотрел на брата.
- Говори, брат! В чем заключается твоя просьба?
Идрис склонился к нему, будто опасаясь, что и у стен есть уши, и сказал:
- Я хочу быть уверенным в своем будущем, ведь настоящего я лишился. Скоро я тоже стану отцом. Какова судьба моих детей?
- Я сделаю все возможное, вот увидишь.
Идрис в знак признательности похлопал его по плечу.
- Мне надо знать, лишил ли меня отец права на наследство.
- Я этого не знаю. Но если тебя интересует мое мнение, то…
- Меня интересует, - нервно прервал его Идрис, - не твое мнение, а мнение отца.
- Ты же знаешь, он ни с кем не делится тем, что у него на уме.
- Но ведь он высказал свою волю в завещании.
Не промолвив ни слова, Адхам закачал головой. Идрис не унимался:
- В этой бумаге все написано.
- Я понятия о ней не имею. Ты знаешь, в доме об этом никто ничего не знает. Дела я веду под строгим надзором отца.
Идрис грустно посмотрел на него.
- Бумага в огромной переплетенной книге. Однажды в детстве я ее видел. Я поинтересовался у отца, что там. Тогда он души во мне не чаял. Он сказал, что там все о нас написано. Мы больше не возвращались к этому разговору, я даже не посмел спросить, что именно там записано. Нет сомнений, сегодня от этого зависит моя судьба.
Понимая, что загнан в угол, Адхам произнес:
- Только Всевышнему все ведомо!
- Книга в кладовке, примыкающей к покоям отца. Ты же видел вечно запертую дверку в левой стене его комнаты. Ключ он хранит в серебряной шкатулке в ящике ближайшего к постели столика. Так вот, книга лежит на столе в той кладовке.
Адхам тревожно вздернул брови.
- Чего ты хочешь?
Вздохнув, Идрис ответил:
- Если и осталось мне в жизни утешение, то оно зависит от того, сможешь ли ты узнать, что говорится в бумаге по поводу меня.
Адхам испугался:
- Не лучше ли прямо спросить о десяти условиях?
- Он не скажет, только разгневается. Может, и ты впадешь в немилость. А может, за твоим вопросом он разглядит истинную его причину и тогда рассердится еще сильнее. Я не хочу, чтобы ты потерял доверие отца из-за того, что хотел сделать добро мне. Он ни за что не хочет раскрывать эти десять условий. Если бы хотел, уже все бы знали. Нет надежнее способа узнать, чем тот, о котором я тебе говорю. Вернее всего будет сделать это на рассвете, когда отец прогуливается по саду.
Адхам побледнел.
- То, на что ты меня толкаешь, брат, ужасно!
Идрис скрыл свое разочарование бледной улыбкой:
- Сыну посмотреть, что отец пишет о нем в завещании, - не преступление.
- Но ты же просишь выкрасть то, что отец желает сохранить в тайне.
Идрис тяжело вздохнул:
- Когда я решил прийти к тебе, я подумал: трудно будет убедить Адхама сделать то, что противно воле отца. Однако я тешил себя надеждой: он согласится, когда поймет, насколько мне это необходимо. В этом нет преступления.
Все получится. Ты вытащишь мою душу из ада, ничем не рискуя.
- Спаси Господи!
- Аминь. Я молю тебя избавить меня от этих страданий.
Испытывая страх и волнение, Адхам поднялся с места, Идрис встал за ним и улыбнулся так, словно показывал, что сдался отчаянию.
- Я сильно побеспокоил тебя, Адхам. Мое несчастье в том, что любому человеку встреча со мной так или иначе сулит неприятности. Имя Идриса стало нарицательным.
- Как я мучаюсь оттого, что не в силах помочь тебе! Идрис подошел ближе, мягко положил руку ему на плечо и с чувством поцеловал брата в лоб:
- Во всех своих неудачах виноват я сам. И не вправе требовать у тебя больше того, что ты способен сделать. Я оставляю тебя. И пусть будет, как пожелает Господь!
На этом Идрис ушел.
7
Впервые за последнее время лицо Умаймы оживилось. Она с интересом расспрашивала Адхама:
- Отец раньше тебе не говорил об этом документе? Адхам сидел на диване, поджав ноги, и смотрел через окно в пустыню, тонущую во мраке.
- Никто о нем не говорил, - ответил он.
- Но ты…
- Я лишь один из его многочисленных сыновей.
- Однако управлять имением он выбрал именно тебя, - едва заметно улыбнулась Умайма.
Он резко повернулся к ней.
- Я же сказал, он никому не рассказывал.
Она снова улыбнулась, будто чтобы смягчить его резкость, и хитро сказала:
- Не бери в голову. Идрис не заслуживает этого. И разве можно забыть, как он к тебе относился?
Адхам повернулся к окну и грустно сказал:
- Идрис, что приходил ко мне сегодня, не тот Идрис, который меня ненавидел. Его полные раскаяния глаза не дают мне покоя.
С явным удовлетворением она заключила:
- Я поняла это по твоему рассказу. Поэтому-то меня так волнует это дело. Но где твое великодушие? Ты всегда был благороден.
Он смотрел в непроглядную темноту ночи, голова шла кругом.
- Какой в этом смысл?
- Но твой раскаявшийся брат просит о помощи.
- Видит око, да зуб неймет.
- Твои с ним отношения, да и с другими братьями тоже, должны быть лучше. Иначе в один прекрасный день ты останешься в одиночестве и против всех.
- Ты беспокоишься о себе, а не об Идрисе.
Она качнула головой, будто сняла с себя маску, и сказала:
- Мое право заботиться о самой себе и о том, кого ношу в своем чреве.
Чего добивается жена? И как темно за окном! Тьма поглотила даже великий аль-Мукаттам. Он молчал. Тогда она спросила:
- А ты не помнишь, ты бывал в этой комнатке?
Прервав свое недолгое молчание, он ответил:
- Никогда. Мальчишкой меня манило туда войти, но отец запрещал. Мать и приближаться не позволяла.
- Если бы ты захотел туда войти, то несомненно…
Он рассказал ей все только для того, чтобы она отговорила его, а не толкала на преступление. Ему было необходимо, чтобы кто-то утвердил его в правильности избранного решения. Вместо этого он оказался в положении человека, кричащего во тьме "караул", на зов которого вышел бандит.
- А стол с серебряной шкатулкой тебе известен? - донимала его Умайма.
- О нем знают все, кто был у отца в покоях. Зачем ты спрашиваешь?
Встав со своего места, она подошла к Адхаму вплотную и стала искушать его:
- Клянись, что не хочешь знать, что в бумагах!
- Конечно, не хочу. С чего бы? - занервничал он.
- Неужели твоя воля сильнее желания узнать собственное будущее?
- Имеешь в виду твое будущее?
- Мое и твое, а также Идриса, о котором ты так сокрушаешься, забыв его выходки!
Жена говорила то же, что и его внутренний голос. И это злило Адхама. Он посмотрел в окно, будто надеясь сбежать, и сказал:
- Против воли отца не пойду!
Умайма вопросительно вздернула подведенные брови:
- А почему он прячет документ?
- Это его дело. Что-то ты сегодня задаешь много вопросов.
Она произнесла, будто обращаясь к самой себе:
- Будущее! Узнаем свою судьбу и сделаем благое дело для несчастного Идриса. И это всего лишь заглянув в бумажку. Никто и не узнает. Клянусь, ни друг, ни враг не смогут обвинить нас в том, что у нас были дурные намерения по отношению к отцу.
Адхам залюбовался самой яркой из звезд на небосклоне. Не обращая внимания на ее слова, он сказал:
- Как прекрасно небо! Если б не такая влажность сегодня, я разглядывал бы его сквозь ветви деревьев в саду.
- Не сомневаюсь, он выделил кого-то в завещании.
- Его расположение ко мне до сих пор приносило одни лишь проблемы.
- Умей я читать, пошла бы и открыла серебряный сундучок! - вздохнула жена.