Вы знаете, мы потом обсуждали, может, черт с ним, хватило бы у нас денег, может, нужно было все-таки пойти на значительные расходы, спустить пруд, разобраться, выяснить все до конца, чтоб не пахло после чертовщинкой и поповщиной, чтобы не было усталого уныния, разочарования, страха. Но время было упущено, и вот теперь мы сурово расплачиваемся за свое ошибочное легковерие, беспечность и головокружение.
Потому что буквально уже на следующий день после того, как все якобы улеглось, поселок вдруг был оглашен страшным воплем убиваемого человека, которым оказался любитель ночных купаний т. Жестаканов. Бедняга был близок к удушению, глаза его выпучились из орбит, и он лишь показывал на водный след лунного сияния, лишь повторяя: "Они! Они! Там! Там!"
А будучи растерт стаканом водки, он очнулся, но упорствовал, говоря, что будто бы сам собой в двенадцать часов выплыл плотик на середину, и на этом плотике вдруг появились два печальных обнимающихся скелета, тихонько поющих песню "Не надо печалиться, вся жизнь впереди". Вот так-то!
И хотя Жестаканов вскоре уже лечился у психиатра Царькова-Коломенского, это никому не помогло. Видели и слышали скелетов также проф. Бурвич, т. Козорезов, Митя-Короед и его теща, слесарь Епрев и его коллега Шенопин, Ангелина Степановна, Эдуард Иванович, Юрий Александрович, Эмма Николаевна, я и даже физик Лысухин, которого, как человека науки, это зрелище настолько потрясло, что он опасно запил.
Пробовали отпугивать, кричали "кыш", стреляли из двустволки - ничего не помогало. Скелеты, правда, не всегда были видны, но уж плотик-то точно сам собой ездил, а вопли, пенье, жалобы, хриплые клятвы, чмокающие поцелуи и мольбы раздавались по ночам постоянно!
Я вам не Жестаканов какой, пускай и не был на фронте, и не физик Лысухин, хоть и не имею высшего образования, я - нормальный человек, я и водки особо много не пью, так вот - в этом я вам сам лично клянусь, что это я слышал своими ушами! - "Милый мой! Милый мой!", а потом - хрип, да такой, что волосы дыбом встают.
А когда уже все перепробовали - и ружья, и камни, и хлорофос, то тут и настали концы: конец нам, конец поселку, конец водоему. Уж и дачи заколачиваются крест-накрест, уж и снуют всюду мелкие перекупщики, шурша осенним листом, плодовые деревья выкапываются, перевозятся, и нету бодрости на лицах, а есть одно усталое уныние, разочарование, страх.
Ну, а что бы вы от нас хотели? Мы не мистики какие-либо и не попы, но мы и не дураки, чтобы жить в таком месте, где трупный разврат, сверкая скелетной похотью в лунном сиянье, манит, близит, пугает и ведет людей прямо в психиатрические больницы, лишая женщин храбрости, мужчин - разума, детей - их счастливого детства и ясного видения перспектив жизни и труда на благо нашей громадной Родины.
Господи! Господи! Боже ты мой...
Вкус газа
Беру в руки перо и описываю ничтожный случай одной мелкой жизни одного Козлова, который служил. И ничего мистического в этом случае нет. А просто человек, получив получку, отметил накануне это важное событие с друзьями. А наутро и началось.
ДОМА...
Совершенно, говорят, рехнулся. Да почему, почему, говорю, рехнулся-то? Ты, говорят, бред несешь и бормочешь, как старик. Ну и что, говорю, это значит - "как старик""! Раз как старик, то это значит, то есть как мудрейший член нашего общества, близкий к бессмертию. Не-ет, говорят! Раз ты бормочешь, как старик, а на самом деле - молодой, то ты сам на самом деле уже есть вполне психический и тебе надо в шизарню.
Ну уж это я сам знаю - куда мне надо, а куда вам. Мне, например, сейчас надо на улицу. А зачем, вы спрашиваете, а затем, что пахнет, я вам говорю, и надоело мне на ваши рожи смотреть: да-да, не пучься, дорогая женушка, получку-то сцапала? Ну да ладно, держи, твоя. И вы, мамаша, не пурхайтесь! "Если б я знала, за какого выродка отдаю свою дочь!" Насчет "выродка" сразу как честный человек пропускаю мимо ушей, не хочу пользоваться вашим раздражением. Относительно же дочери. ...А она вас спрашивала? Да и поздновато было спрашивать-то, не правда ли? Ха-ха-ха... Постыдился бы я при ребенке? А что это, спрашивается, за такой извращенный ребенок, который из невинного сочетания слов русского языка может сделать гнусный вывод? Я его научил? А ну ответь, Леночка, кто тебя научил меня дураком называть? Уйти от ребенка, водкой от меня разит? А ты мне ее, дрянь, подавала? Я на твои пил? А ну - руки! Прими руки! Когти-то, когти спрячь лаковые, чертова ведьма! Да не царапайся! Вырву! Вырву когти начисто, вырву, вырву! Ай!
ТРОТУАР...
Хотел сам уйти, а вытолкали. Нехорошо, ихняя взяла. Вот ведь как можно замучить простого человека из-за его совершенно справедливого замечания. Но - чу! Опять! Фу! Фу! Спрошу: "Скажите, гражданка, а вам ничего не кажется?" Нет, я не толкаюсь. Нет, я пропускаю вас, пропускаю. И я, кстати, вам ничего обидного не сказал, простите великодушно. А что из моего великодушия шубы не сошьешь, так на вас и так шуба гармоническая и сумки полные в руках, да и рожа совсем не трудовая... Как солнце лучится. Хам? Хулиган? А вы меня не оскорбляйте! В милицию? А идемте. Идемте! Куда ж вы уходите? А вот я нарочно сейчас за вами пойду, и как мы встретим милиционера, то сейчас же давайте разбираться, кто кого оскорбил...
ДОРОГА...
...Вот же, черт, успела, проскочила. Тормоза аж взвизгнули. Вот и шофер вылазит. Идет. Ну, держись, сейчас получишь от Козлова! Лезу под колеса? А вы зачем их крутите? Меня не спросили, так я вас спрашиваю. И потом - вы должны знать правило, что если пешеход ступил на "зебру", то автомобиль, безусловно, должен прекращать движение. Свинья? Я свинья? А ты харкать?! Стой, убийца! Стой! Все равно номер запишу! Куда, куда там... Быстро ездит "Жигуль", на то он и машина. О Господи, на все твоя воля!
Он вытер плевок, перешел улицу и, уныло сгорбившись, присел на заснеженную бульварную скамейку. В соседях у него оказался средних лет молодой человек, участливой и творческой наружности.
- Переживаешь, товарищ? - тронул он Козлова за рукав.
- Ну, - сказал Козлов.
- Во-во, - оживился молодой человек. - Я сам об этом все время думаю. Но знаешь, я тебе что скажу, старик? Не все ведь уж так плохо, как мы иногда считаем?
- А как мы иногда считаем?
- Ну не надо, не надо, сам знаешь, - скривился молодой человек. - А я тебе вот что скажу, - воодушевился
он. - Ты смотри. Ведь по бульвару идут же и хорошие люди? Студенты вон, например, несут тубусы с чертежами...
- Несут, - согласился Козлов.
- Пенсионеры предаются воспоминаниям о честнопрожитых трудовых жизнях...
- Предаются, - согласился Козлов.
- Дети озирают мир круглыми глазенками и, ведомые няньками, тащатся дружными парами...
- Тащатся, - согласился Козлов.
- Так зачем же нам грустить? Не лучше ль нам рассмеяться от радости существования?
Козлов потянул носом.
- А вам не кажется, что и здесь чем-то пахнет? - спросил он.
- Везде чем-то пахнет, - рассудительно улыбнулся молодой человек. - Угощайся, товарищ, - сказал он, до
ставая коробочку сигарет "Русь".
Тут-то Козлова и осенило.
- Осторожно! - вскочил он.
Отбежал на приличное расстояние и крикнул:
- Ни в коем случае не жечь спичек!
Молодой человек и разинул рот.
А Козлов уже звонил из ближайшей телефонной будки по бесплатному телефону "04".
- Служба газового хозяйства, - раздался вежливый голос.
- В чистом месте, среди заснеженных тополей, на бульваре, где должно быть сладко душе, там пахнет газом, - возопил Козлов.
- Ага, - сказали ему. - Понятно. Уточните, где?
- Одну минутку, одну минутку. - Козлов принюхался. - А также запишите, что пахнет и здесь, в телефон
ной будке, на углу улиц Шеманского и Светлой.
- Ага, - ответили ему. - Понятно. А больше нигде не пахнет?
- Дома у меня пахнет, - забормотал Козлов и вдруг аж-таки и открыл: - Везде, везде пахнет! Весь мир пахнет газом! Газом!
- Вы ноль-три наберите, - участливо сказал голос. - Вам в больницу надо...
- Ну уж это я сам знаю, куда мне надо, а куда вам, - обиделся Козлов.
Около будки его дожидался давешний молодой человек.
- Опять обидели? - поинтересовался он.
- Да вот, понимаешь, я им говорю - газом пахнет, а они меня в шизарню...
- Ай-я-яй. Вот несчастье-то, - огорчился молодой человек.
- А ты сам-то кто таков будешь? – подозрительно глянул на него Козлов.
- Простой человек, люблю простые рассказы слушать, - сказал молодой человек и предложил: - А не
шагнуть ли нам в пивную, товарищ?
Ну и через час в пивной на улице Засухина, там, где за пластиковыми столами люди пьют, расплескивая, красный "Рубин", огненную "Стрелецкую" и обжигающий "Тройной одеколон", там молодой человек и сказал Козлову:
- Вот я тебе и говорю, старик! Ничего мистического в твоем случае нет. Случай твой ничтожен, случай твой от мелкой жизни. Это - обычный случай обонятельной галлюцинации.
- Но почему ж именно газом-то мне дунуло вдруг? - возражал опохмелившийся Козлов.
- А обидели тебя, вот и дунуло, - сказал молодой человек.
- Но почему ж именно газом-то, газом?
- А вот это скверно, - строго сказал молодой человек.
И задумался. Козлов смотрел на него с надеждой, -г Скверно, что газом, - решил наконец молодой человек. - Это может вызвать у читателя ненужные обобщающие ассоциации. Хоть бы селедкой тебе дунуло, что ли? И то веселее.
- Конечно, веселее, - сказал Козлов.
Белый теплоход
"Товарищ Канашкин отсутствовал на службе. А к концу дня пришел и бросил портфельчик на мягкое сиденье своего канцелярского стула. Достал порядочную кипу деловых бумаг и стал их лихорадочно листать, прицокивая зубом.
- Рассказывай, Канашкин, - первым не выдержал Бумажкин, лихой служащий, игрок в баскетбол, знаток
шахматных дебютов и эндшпилей.
Канашкин поднял удивленные глаза.
- О чем?
- Где был, что видел, - хохотали служащие.
- И не спрашивайте даже, товарищи! Плохо, когда у тебя нет квартиры, но еще хуже, когда она у тебя есть.
Сделав такое странное заявление, Канашкин опять уткнулся в бумаги.
- Мне бы дожить до таких времен, когда бы и я смог вот так же легко... - уныло начал Змиенко, отец семейств.
- А кто тебе виноват? Не надо разводиться. Тогда и квартира будет.
- Тебя не спросил, - буркнул Змиенко, стоявший со своей новой семьей в очереди уже седьмой год.
Тут в разговор вступил сам Канашкин:
- Нет, вы можете себе представить? Я всегда платил за побелку тридцать рублей и за окраску двадцать. А сегодня жду их полдня. Приходят, естественно, пьяные и говорят: "Пятьдесят за побелку, а за окраску еще пятьдесят!" Да слыхано ли это?! За такие деньги я и сам все сделаю. И покрашу, и побелю.
И снова в бумаги.
- Черт его знает, - сказал отец семейств. - Мы когда с Марьей жили, так нам тесть всегда помогал. Пришлет
рабочих, они и работают. А что он им платил - черт его знает.
- И потом, - вступил в разговор пожилой человек Сорокоумов. - Ты учти - тебе все придется самому доставать: красочку - раз, известочку - два, шпаклевочку - три. Так что подумай!
- Сам все сделаю, - ответствовал Канашкин, не поднимая головы.
И тут встала громадных размеров женщина Катерина Давыдовна Младенцева. Она подошла к столу Канашкина со своим стулом. Села напротив и сказала, глубоко дыша:
- Виктор Валентинович, ты посмотри на меня. Ты видишь, что правый глаз у меня красненький?
- Ну вижу, - невежливо признал Канашкин.
- Вот. - Женщина заговорила басом. - За тридцать два рубля он у меня красненький, мой правый глаз! Тоже
ко мне пришли, обмерили стены и говорят: "Тридцать два рубля". А я им: "Идите вы к черту!" (Вроде тебя.) Я сама, говорю, сделаю (вроде тебя). Взяла краскопульт, налила туда, по инструкции, известки и чуть не лишилась правого глаза.
- Как так?! - ахнули служащие.
- А вот так. Брызнуло, и все тут. Помните, я бюллетенила, вы еще ко мне с яблоками приходили?
- Помним, - вспомнили служащие.
- Так что - думай, - сказала дама и, забрав стул, ушла от Канашкина.
- Руки все посотрешь! - кричали служащие.
- Да и вообще! - уговаривали они.
- А накладные-то расходы, накладные. Нет, ты подумай, - все кипятился Сорокоумов. - Тебе ж выпить захочется с устатку!..
На шумок заглянул и начальник, товарищ Пугель. Славен он был тем, что выкопал в городе четыре подвала. Он часто переезжал с места на место, меняясь и расширяясь. И везде копал подвалы. Он любил свои подвалы. На вечеринках он всегда рассказывал про свои подвалы и показывал трудовые мозоли, полученные вследствие подвалов.
- В чем дело, товарищи? - строго осведомился он. - Что тут у нас? Дискуссионный клуб "Литературной газе
ты" в рабочее время?
- Тут вот Канашкин задумал самостоятельно квартиру ремонтировать...
- Да? - подобрел начальник. - Ну и как, Канашкин?
Чувствуешь свои силы?
- Чувствую, - отвечал Канашкин, смело глядя в лицо начальника.
- Молодец! Я, знаете ли, люблю людей, которые все делают своими руками. Мне кажется, что они и на производстве как-то... дисциплинированнее, чем все эти... любители прачечных, - сказал начальник.
И ушел. А вскоре исчез и Канашкин. По каким-то своим личным, а может быть, даже и производственным делам. И по его уходе среди людей состоялся следующий разговор:
- Вот подлец! Умеет же соврать! Весь рабдень где-то шатался, а ловко так загнул - квартиру, дескать, он ремонтирует...
- А я вот никогда ничего придумать не могу, кроме как что мне надо в больницу...
- А я всегда, что мне нужно кого-то из родственников встретить...
- А мне и вообще в голову ничего не лезет. Даже как-то стыдно...
И служащие погрузились в глубокое молчанье..." И тут я оторвался от рукописи и с надеждой заглянул в строгие глаза Николая Николаевича Фетисова, своего старшего друга и непризнанного гения, проживающего у нас в полуподвальном помещении.
- Все! Конец!
- Конец так конец, - пробурчал он, затягиваясь сигаретой "Памир".
Мы сидели на осенней скамейке близ Речного вокзала. Желтые листья плавно кружились. В сопках стлался туман. Белый теплоход, протяжно гудя, выходил на середину реки Е.
- Ну и как вам оно, Николай Николаевич? – дрогнув голосом, спросил я.
- Это сатира, что ли, и называется? – осведомился Николай Николаевич.
- Ну, - обрадовался я. - Это - сатирический рассказ. Я его подправлю и куда-нибудь пошлю.
- И возьмут?
- Может, и возьмут. У меня уже штуки четыре таких опубликовано. Тут же и критика, и намек, да и вообще...
интересно.
- К черту ты его пошли, к черту, а не в газету! - вдруг взвился Николай Николаевич.
Я обомлел. А он вдруг снова изменился. Широкая улыбка осветила его испитое лицо. Золотой зуб засиял невыносимо.
- Я вот тебе щас расскажу! Если сумеешь написать - станешь великий писатель планеты. Значит, так. У одного
выдалась крайне неудачная неделька. В конторе много мантулил, потом гости приехали с деревни и всю дорогу
керосинили. На лестнице подрались, а как-то к утру уже застучала в дверь по ошибке какая-то чужая, шибко беременная чмара. Она разыскивала своего неверного возлюбленного. Кричала нахально, громко - все не верила, что ее кобеля тут нету. На скандал опять соседи рылы высунули. Дескать, все это им надоело, будут писать в ЖЭК заявление. Ну, мужик и струсил. А вдобавок ему утром приносят какую-то повестку, чтобы пришел и все свое имел с собой. Мужик повздыхал, повздыхал, а потом взял да и повесился. Все. Конец.
Я обозлился.
- Ну вот ты скажи, Николай Николаевич! Ведь ты же умный человек. Вот, допустим, написал я такой рассказ - кто напечатает такой бред?
- А это уже не мое дело, - надменно отозвался Николай Николаевич.
- И потом - чего это ему вешаться? Вообще никому не надо вешаться. Есть масса других выходов.
Но Николай Николаевич молчал. Я тоже замолчал. Мы погрузились в глубокое молчание. Мы сидели на осенней скамейке близ Речного вокзала и молчали. Желтые листья плавно кружились. В сопках стлался туман. Но белый теплоход уже не гудел, потому что он уже ушел.
- А что, может, выпьем, Николай Николаевич? - сказал я.
- Это - другой разговор, - ответил Фетисов.
Полярная звезда
Тут недавно в Швеции опять Нобелевские премии давали за картины, и не явился один лауреат, фамилию которого я называть не стану, а звали его - Витя.
Его они очень долго ждали, держа доллары в руках, но он все равно не явился. Ни туда, ни сюда, ни оттуда, ни отсюда - он никуда больше не явился. И никто про него никогда ничего уже больше ни от кого не слышал, потому что он, несмотря на знатность, был холост и одинок, весь себя отдавая лишь своей замечательной работе.
А случилось с ним вот что. Будучи юношей, он жил в Сибири, в городе К., где и занимался борьбой дзюдо и учебой в художественном училище.
И вот однажды вечерком он идет домой на квартирку по висячему мосту через речку Качу, а его на мосту встречает бедно одетый хулиган. А он и сам был одет достаточно скромно, в кирзовые сапоги.
Хулиган злобно посмотрел на бедного юношу, почти подростка, и грубо приказал, указывая на его старенький этюдник:
- А ну, покажь, что у тебя в сундуке, пфимпф!
Витя же ему совершенно ничего не ответил. Он в эти
секунды глядел ошеломленный на одинокую Полярную звезду, указывающую с неба путь заблудшему человечеству. Какое-то озарение охватило внутреннюю душу будущего мастера, и он прошептал сам себе:
- Полярная звезда!..
- Покажь портфель, падла-курица! - наступал на него хулиган. Но юноша все не слышал: невыразимым
томлением и сладкой болью была наполнена его внутренняя душа. Неземным томлением и такой болью, которые имеют право наполнять лишь душу человека, который рано или поздно получит Нобелевскую премию. Так что он хулигану и опять не ответил.
А хулиган тогда зашипел по-змеиному и стал кружить вкруг художника. А художник молчал и его не видел.
- Ну, я тебя щас резну! Ну, я тебя щас свисну! - вскричал тогда хулиган и занес над будущим лауреатом
невооруженный, но пудовый кулак. И он бы выбил из головы мастера любую Полярную звезду, но за миллионную долю секунды до соприкосновения его кулака с Витиными мозгами Витя очнулся и хотел бы крикнуть, что - нельзя!
Нельзя бить! Нельзя убивать! Нельзя! Нельзя! Нельзя! - хотел бы крикнуть он. Но, увы! Тело нас не спрашивает.
Наше тело само принимает решения. Витя за миллионную долю секунды уклонился от удара и той же головой с теми же думающими мозгами страшно ткнул хулигана в горло.