- Ну что, Аникуша, работать пора, - раздался ласковый и вместе с тем строгий голос.
И все взвихрилось, и все засуетилось, и все побежали к котлам и автоклавам, к кастрюлям, шампурам и сковородкам, к картофелечисткам, теркам, сифонам, соусникам, мясорубкам, дуршлагам - потому что Свидерский Олег Александрович, сам товарищ директор, вышел на железобетонное заднее крыльцо ресторана.
И подошел, четко ступая, к Аникуше, и сказал ему следующие слова:
- Аникуша! Работай хорошо и не воруй, и ты будешь жить хорошо.
Так сказал Свидерский, и Аникуша опустил голову, загрустил, но через секунду обрадовался, накидал полную телегу пустых ящиков и торжественно выехал через зеленые ворота работать.
Вот когда ресторан достиг наконец настоящего расцвета, когда боевая обойма коллектива была укомплектована качественным новым патроном с хорошим капсюлем и достаточным количеством пороха, с боевой, хотя и маленькой, свинцовой головкой.
И даже шашлычки стали еще вкуснее, еще совершенней, и неуклонно ширился круг их любителей, и за короткое время в ресторане станции Подделково перебывало множество народу.
Были физики с атомной станции. Строгие, в очках, в нейлоновых рубашках с короткими галстучками и, по сути, очень простые ребята: анекдоты рассказывали, а один из них, наверное, молодой, да ранний, спел довольно сомнительную песню, хотя глаза его оказались чудесными и оказывали явное доверие нашим идеалам, просто молодой был паренек, не устоялся еще в идеологическом отношении... Ели и хвалили...
Были макробиологи, и от них почему-то нисколько не воняло животными, а ведь разнообразные черепашки имели с учеными непосредственные связи и были ими чрезвычайно любимы. Хорошие люди, но какие-то больно мягкие, ласковые, все точно как дама из ихней же компании, которая сказала такие слова:
- Это надо же. Нет, вы представьте себе. Товарищи! Витя, Алик - это же надо - в такой глуши, за восемьдесят километров от Москвы, и такая кухня, такой сервис! Вы знаете, что я русская, но я приехала в Москву из Баку и там ела шашлыки. Так вот: я вспоминаю свою солнечную родину и, кажется, готова заплакать и раскрыться, как лилия под дождем.
И друзья ее - Витя, Алик с лысой башкой, Эммочка и Эммануил - чокнулись со звоном казенной "Московской" и ели и хвалили.
Были и заезжие студенты из Москвы, представители нового поколения отцов и детей. Зашли, отведали, ахнули, ели и хвалили, а сами настроили электрогитары, а сами были уже без бород, но уже с длинными волосами и в расклешенных брюках и в японских свитерах. Ну а когда они слаженно заиграли "биг бит", все тогда узнали, что ни за что за это их осуждать не надо и что не только штанами и прическами определяются качества человека, как об этом писал когда-то поэт Евтушенко. И что джаз тоже очень хорошая вещь, ибо он не вредный, а и классическую музыку мы тоже знаем и уважаем, но в определенном применении к модерну, нет, нет, вы не подумайте, что категории наизнанку, нет, вовсе не так, ведь мы живем в эпоху новизны, в период физматов и ф. м. ш., во время физиков, которые все понимают и ироничные. Вот как примерно играли заезжие студенты, как потом выяснилось - студенты-геологи, и народу на их игру набежало видимо-невидимо, и все ели и хвалили.
И даже председатель ОСБ, больной Лысов, изобретатель вечного двигателя, отпущенный как-то теплым летним вечером врачом, ему сочувствующим, на свободную прогулку, забежал в ресторанчик и в углу, за столиком, где слева зеркало, а справа копия с картины Сурикова "Боярыня Морозова", беседовал с незнакомым физиком о прошлом и будущем своего изобретения. Был сам Лысов невысок, и с залысинами, и с усталым лицом глупого человека. Он в психбольницу не сразу попал, а через полушубок. Он полушубок украл на базаре. Он бы до самой смерти своей двигатель разрабатывал и вводил философское доказательство его существования, потому что жизнь вокруг он и раньше понимал как уже действующий вечный двигатель. И не знал только, двигатель какой у такого вечного двигателя. И он делал свою модель после работы, мастер, надо сказать, хороший был Лысов, но он потом спер полушубок на базаре и получил несколько месяцев, а там уж он стал кричать и нести всякую чушь; в частности, и про двигатель всем рассказал, администрации, и его тогда направили на принудительное лечение, простив ему полушубок, и тут Лысов сделал карьеру, венцом которой был почетный и приятный пост председателя Общественного Совета Больных.
Крепко поспорили сумасшедший и физик, и говорит физик больному Лысову:
- Слушай, старик, ты же умный человек, старик, ты же знаешь, что идея вечного двигателя бессмысленна и на ней ошибались лучшие умы, ты же где-то не можешь не понимать своей малости перед лицом мировой науки.
Заплакал председатель Лысов, обнялся с физиком и признался наконец во всем, в том, что двигатель он хоть и построит, это точно, но сам в его длительные и существование и работу не верит по одной простой причине, потому что детали и приводные ремни изотрутся и нужно будет ставить новые, и, следовательно, двигатель хотя и заработает, но уже не будет вечным. Говорили они, плакали от жестокости и суровости науки, но ели и хвалили.
А возчик Аникуша сидел во время этого расцвета на кухне и, раздвинув глубокомысленно рот, объяснял любопытным, как он любит сильно кошек, собак, рыбок, птичек, а также цветочки и траву. В свободное от работы время носился по предприятию, прыгал, скакал, блеял, причем забегал в самые заповедные уголки - кладовую, холодильник, да что холодильник: он в святая святых забегал, в директорский кабинет, и тоже там прыгал и скакал, даже если Свидерский был с посетителями - и странно: не очень-то сердился Олег Александрович на Богом обиженного своего сотрудника, хвалил его, ласкал. Вот ведь как один маленький человек может помочь понять обществу другого, большого. Все вдруг увидели, что очень добрый, немолодой и усталый человек директор ресторана Олег Александрович Свидерский, много повидавший в жизни, где-то в чем-то пострадавший от нее, вот почему ставший мудрым и нелюдимым и все-таки остающийся своим, родным и талантливым.
А усерден был Аникуша не в пример прежним возчикам: работал с утра до полуночи, даже на ночь иногда умещался у себя в конюшне, и не баловался, не пил, не крал, в карты не играл, не сыпал на раскаленную плиту перец, не жмался по углам, так что даже странно было видеть такое хорошее поведение у обыкновенного дурачка.
И еще. Замечали некоторые, что иногда исходит от Аникуши странное сияние. Не такое, как, скажем, от Христа или от угодников - постоянное и от головы. Нет - прерывистое, напротив. И не от головы вовсе, а от пупка. Р-раз - и мелькнет. Да-да. Прерывистое такое и откуда-то снизу, ну от пупка, что ли. Но на это явление внимания не обращали: мало ли что непонятного может происходить с блаженным человеком, да и мало ли что привидится, если простоять целый день у раскаленной плиты, да повертеть свиные шашлычки проклятые на шампурах, да посуды гору перемыть - тяжелая работа по обслуживанию, что ни говори, и мало ли что может почудиться усталому человеку.
Но как же изумились все, когда все кончилось и объяснилось очень даже просто.
Приехала милиция. Запечатала ресторан, и Свидерский, бедный-бледный-белый, окинул прощальным взглядом детище свое и шагнул в беспросветную темь "черного ворона", где уже дожидался его некто с пистолетом на боку. И повез "воронок" директора по засыпающим улочкам прямо в изолятор, где побрили его, облачили его и разоблачили его, гражданина Свидерского, 1915 года рождения, русского, не имеющего, нет, не участвовавшего, привлекавшегося, - разоблачили в ужасном и омерзительном преступлении, а именно: оказалось, что известные всей округе шашлычки и не свиные вовсе, а из обыкновенной собачатины. Жучки, тобики, пальмы, рексы, джеки, тайфуны, белки - всех взял Свидерский Олег Александрович, всех переработал в мясной концентрат.
Нет, ты это можешь представить себе, дорогой читатель! - маразм сей и мерзость сию, чтоб на таком большом году существования Советской власти этот сукин сын, этот седоватый подлец в компании с подобными себе гнусными, омерзительными личностями, окопавшимися в милом подмосковном ресторанчике, с тобиков шкурки снимал и мясо - е-мое - собачатину, пакость - в разделку пускал, негодяй!
И еще стыд один, что гурманы-то наши, любители вкусных ощущений, в заблуждение были введены. "Шашлычки, шашлычки", а коснись что, так они и кошек, наверное, за милую душу бы слопали, только подавай. Тоже ценители - свинью от пса отличать не могут.
Хотел было я в утешение обманутой публике поведать историю, которую мне одна бабушка на базаре в городе К. рассказала о себе, как она собачьим салом щенка Кутьки за зиму от харкотинки-чахотинки пять человек избавила и что вообще от туберкулеза собачьим салом лечат, но когда увидел на суде, какие у свидетелей-мордоворотов морды, то от такой идеи сразу и начисто отказался, опасаясь насмешек, а может быть, и побоев от таких сильных людей, которые взрасли на собачьих шашлычках и ничего не боятся.
И Аникуша тоже исчез. Сначала думали, что он правая рука был у главного шашлычника, а потом поняли - он Свидерского за руку поймал и глотку ему стальной милицейской лапой зажал. Конечно же, он оказался старшим лейтенантом милиции Взглядовым. Поймал, изобличил и сфотографировал даже отдельные темные дела на микропленку с микровспышкой. Вот откуда сияние-то шло таинственное, эй вы, охламоны-жулики, куриная слепота.
Был, конечно, громовой процесс в старом здании суда, на старой улице, со старым прокурором во главе. Сбежалось пол-Подделкова, и также иногородние приехали, любители шашлыков.
Каялся Свидерский и плакал сучьими слезами, но и тени сочувствия не появилось в глазах публики. Кто-то требовал для него высшей меры наказания - расстрела, и хотя ясно было с самого начала, что под вышку человек за собачек никогда не пойдет, всем очень нравилась эта идея.
И даже адвокат и тот зачем-то все время заостренной спичкой в зубах ковырял. И что хотел он этим сказать - неизвестно, но можно догадаться, если хорошенько подумать: защищаю я тебя, Свидерский, усердно, но потому лишь, что это моя работа, такова моя грустная должность на нашей земле - защищать такого подонка от заслуженной кары.
И получил Свидерский и не много и не мало: как раз столько, сколько полагается по нашим законам, и сгинул злостный изобретатель под всеобщий шум, и великие семена смуты и скепсиса посеял он в беззаботных сердцах безобидных гастрономов.
А ресторан, между делом, давно распечатали и обновили крепкими работниками. Появился официант Боря, сорок пятого года рождения, белобилетник, любивший рассказывать посетителям, как он три года подряд поступал в Московский геологоразведочный институт им. С.Орджоникидзе, новый экспедитор, новый кассир, новый возчик, ну и без нового директора, конечно, не обошлись, по фамилии - Зворыкин. Не в пример прежнему был весел, шумлив, любил, распустив вислое брюхо, присаживаться к посетителям, почтенным гостям и потчевать их историями из собственной зворыкинской жизни.
Но вот шашлычки при нем ну совершенно в упадок пришли. Стали они слишком серые, слишком бурые, слишком тусклые и гораздо меньше стали, как будто съежились от позора за внешний вид. И не хотелось их даже и в рот-то брать, а спрашивается, куда деваться? - приучил Свидерский так народ, что он без шашлыка и дня прожить не мог.
А нового директора вскоре тоже замели, что звучит очень странно, особенно если учесть, что бомба два раза в одно и то же место никогда не падает. Случайно выяснилось, что с каждой порции он имел 4 грамма мяса себе в карман и из этих граммов составил себе состояние в много тысяч. Правда, при обыске их нашли всего две, но не исключена возможность, что он остальные тысячи тоже где-нибудь пристроил: может, просто взял да и закопал в саду под яблонькой, а вернется поздоровевший от физической работы, крепкий и скажет, что я, дескать, пойду червячков для рыбалки накопаю, и выкопает, и заживет в уединении, спасая душу размышлениями о несовершенствах человеческого характера - жадности и глупости. Тоже гусь хороший!
И вот наступило новое лето. 1967 года. Зелень. Сирень городок затопила. Цветение сирени, море - крыши только и торчат, а люди, подобно неведомым морским личностям, шныряют в тинной прохладе улиц.
Окна распахнуты настежь в ресторанчике "Подделково" при станции Подделково Московской железной дороги, распахнуты и затянуты марлей от мух.
Вентиляторы жужжат, сидят люди, вентиляторы жужжат, и под это жужжание люди уже который месяц разбираются, который из двух директоров хуже был. За Свидерского обычно заступался сцепщик Михеев, который стал частым посетителем ресторанчика после того, как получил в соцстрахе хорошие деньги за сломанную на работе ногу. Вот и сейчас его голос вырвался из вентиляционного шума и перекрыл ресторанный гуд:
- Я считаю, что Свидерский хоть и сучара был, язва, прости господи, собаковод, но кормил он прилично - и
много было, и вкусное, а тебе не все равно, кто пес, а кто свинья?
- Зворыкин тоже гад, вор, прямо сказать надо, так ведь он давал настоящее мясо, хоть и мало.
- А, много ты знаешь...
- Да уж...
И неизвестно, чем бы в конце концов кончился этот нелепый спор, но тут как раз вентиляторы жужжание свое прекратили, потому просто, что их выключили для небольшой экономии электроэнергии ввиду понизившейся температуры в зале, и из динамика грянули звуки новой, только входившей в моду песни, которую исполняли под аккомпанемент различных электровеселых инструментов молодые люди-67, в расклешенных брюках и в пиджаках без воротников, звуки песни, которая, по образному выражению радиодиктора, стала гвоздем сезона, символом-1 нашего яркого лета, лета молодых, лета-67:
Возвращайся. Я без тебя столько дней! Возвращайся. Трудно мне без любви твоей.
И т.д. Про сирокко. В общем, знаете вы эту песню, конечно. И, окажись вы - чудом - в тот момент в ресторанчике станции Подделково, вы немедленно бы стали подпевать невидимым радиопевцам, как это сделали все спорщики, немедленно позабыв о преступных директорах, двух негодяях-67, а может, к ним только и обращаясь. Все пели серьезно, вытянув шеи и втянув животы, самозабвенно пели, не жуя и не занимаясь, кроме пения, никакими другими делами, и на этом мы грустно прощаемся с развеселым рестораном и удаляемся от него, чтоб рассмотреть удивительные дела, которые творятся в других уголках нашей Родины, а то вот, например, в Якутии, на севере, тоже удивительная история приключилась: упал человек, кочегар с пивзавода, в пивной чан да и пролежал там без малого месяц, пока его не заметили, а как узнало об этом население, так целый месяц не только пиво, но и водку не пило, опасаясь встретить там умершего в растворенном виде и тем самым оказаться причастным к людоедству. Ну разве не удивительно!
Надо бы написать и об этом, да, боюсь, трудно будет напечататься.
Пять песен о водке
Излишне предупреждать вас, уважаемый читатель, что песни, которые вы прочтете вслед за моим и еще одним предисловием, принадлежат перу замечательного, покойного Николая Николаевича Фетисова и составляют ничтожно малую часть его громадного литературного наследства. Это вы и сами поймете по блестящему стилю, форсированию действия песен и по исключительной актуальности затронутой покойником темы. Николай Николаевич как бы говорит нам: "Да! Действительно еще есть у нас люди, которые злоупотребляют оказанным им доверием. Есть, но скоро их уже не будет".
Евг. Попов
ДОРОГИЕ МОИ! ХОРОШИЕ! ПРЕДУПРЕЖДАЮ ВАС, ЧТО ИЗЛОЖЕННЫЕ МНОЙ ПЯТЬ ПЕСЕН О ВОДКЕ НАПРАВЛЕНЫ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ПРОТИВ АЛКОГОЛИЗМА, ДЛЯ БОРЬБЫ С НИМ. А ЕСЛИ КТО УСМОТРИТ В ПЕСНЯХ ЕЩЕ ЧТО-ТО, ТО ЭТО ЕГО ЧАСТНОЕ ДЕЛО. И ЛИШЬ В ТОМ СЛУЧАЕ ЧАСТНОЕ, ЕСЛИ ОН НЕ ПРЕДАСТ СВОИ "УСМОТРЫ" ОГЛАСКЕ. ТАК КАК Я ТЕРПЛЮ, ТЕРПЛЮ, А КОГДА-НИБУДЬ И ПОДАМ НА КОГО-НИБУДЬ В СУД ЗА КЛЕВЕТУ. И ЭТОТ ЧЕЛОВЕК БУДЕТ КАК МИЛЕНЬКИЙ ОТВЕЧАТЬ ПЕРЕД НАРОДНЫМИ ЗАСЕДАТЕЛЯМИ И МНОЙ. ПОРА НАКОНЕЦ ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ ПОДОБНОМУ СИМВОЛИЗМУ И ВЫИСКИВАНИЮ ИЗЮМИНОК МЕЖДУ СТРОК МОИХ РАССКАЗОВ. КРОМЕ ТОГО, ПОРА ПЕЧАТАТЬ МЕНЯ БОЛЬШИМИ ТИРАЖАМИ И ПЛАТИТЬ МНЕ ЗА РАБОТУ ХОРОШИЕ ДЕНЬГИ. ИЗЮМИНКИ ПОХОЖИ НА КЛОПОВ.
Ник. Фетисов
СТУЛ СТУЛ ТАБУРЕТОВИЧ
Один человек, ужасно любящий водку, однажды выпивал следующим образом: он купил очень большую бутылку водки, взял стакан и стал пить из бутылки и стакана.
После приема некоторой ее порции этот самый человек почувствовал, что жить ему стало значительно веселее.
И он пересел с маленькой табуреточки, на которую любят ставить ноги старухи. Он сел на стул, который нынче имеется в каждом доме и даже в каждой избе. Нынче везде есть стулья и табуреты.
Он сел, и настроение человека все улучшалось. И низок ему стал стул! Мало ему стало стула! Он поставил на стул табуреточку и, взгромоздившись, продолжил питье из бутылки и стакана.
Но ведь всем же известно, что смысл жизни в том, чтобы никогда не останавливаться на достигнутом. Ведь всем же известно, что если бы человек останавливался на достигнутом, то он бы вернулся в первобытное состояние и плясал голый вокруг костра.
А так на сегодняшний день мы почти совсем не имеем пляшущих вокруг костра. И наоборот: турбины дают электрический ток, и вся страна освещена его волшебным сиянием.
Поэтому мужик пошел на кухню и принес красный стул о трех ножках, сделанный в городе Риге Латвийская ССР.
На обычный стул он поставил красный стул, на красный стул - маленькую табуреточку и сверху сел сам, твердо помня, что есть у него еще одна очень большая бутылка водки.
Воодушевленный, он взирал со своего насеста на имеющуюся вокруг обстановку, заработанную собственными руками. Торшер он заработал собственными руками. Пианино дочурке, уехавшей в пионерлагерь, он заработал собственными руками. Немецкую тахту он заработал собственными руками. А также, не боясь последствий, отправил жену отдыхать в Сочи.
- Надо бы мне еще ковер купить, палас. Вот жинка вернется, мы с ней пойдем к Иван Иванычу в магазин и там его купим, - сказал мужик.
Увы! Увы! Как часто наши желания не совпадают с быстрым ходом реально текущей жизни! Не успел пьяница произнести эти дельные слова, как все его сооружение зашаталось, и наш Стул Стул Табуретович со страшной силой рухнул на пол и вонзился в последний рогами, согласно закону всемирного падения вниз в пьяном виде.
От падения у Стул Стул Табуретовича очень разболелась голова. Он принял пирамидону. Пирамидон не помог. Он пошел к врачу, и врач сказал ему, что у него в результате травмы сдвинулся мозг.
Отчего мужик и скончался, оставив жену и дочь рыдать над его глупым телом. Перед смертью он опустился и пропил всю обстановку, кроме пианино.
Всем ясно, что и доча и жена Стул Стул Табуретовича не пропадут у нас в Советском Союзе, несмотря на отсутствие обстановки... Доча закончит школу и, может быть, даже станет профессиональной пианисткой. А если и не станет - не велика беда. Жена найдет себе другого, потому что красивая.
Но ведь это же безобразие! Вы представляете, как им обидно было видеть своего дорогого пьянчугу не за обеденным столом, а в гробу.